Пушкин - историк Петра - Лисунов Андрей Петрович - Страница 25

могущественный государь, каков, без сомнения, царь Петр Алексеевич, решившись вести войну противу опасного неприятеля и имевший время

102

к оной приготовиться в продолжение целой зимы, не подумал о продовольствии многочисленного войска, приведенного им на турецкую границу! А между тем это сущая правда” (Х,305). Отдельные поступки царя тоже лишены продуманности, хотя и продиктованы лучшими побуждениями: “Он тотчас отправил бочки с водою на собственных подводах и на лошадях свиты своей полкам, идущим по степям. Но сие пособие принесло им более вреда, нежели пользы. Солдаты бросились пить с такою жадностию, что многие перемерли” (Х,308). Довольно неприглядно выглядит и картина походной дисциплины Петра: “Тут-то, милостивая государыня, вино льется, как вода; тут-то заставляют бедного человека за грехи его напиваться, как скотину. Во всякой другой службе пьянство для офицера есть преступление; но в России оно достоинство. И начальники подают тому пример, подражая сами государю”(Х,310). Здесь Пушкин вступается за Петра, прекрасно понимая, что у непьющего Николая эти строки вызовут особенное раздражение: “В старину пили не по-нашему. Предки наши говаривали: пьян да умен - два угодья в нем” (Х,310).

“Записки” Моро были интересны поэту, прежде всего, тем, что они показывали беспомощность Петра в положении, которое он сам же и создал. Конечно, “его величество и фельдмаршал неохотно выслушивают жалобы и не любят видеть ясные доказательства, чтобы у кого-нибудь из русских недоставало ума или храбрости” (Пушкин не упускает случая подчеркнуть: “Благодарим нашего автора за драгоценное показание. Нам приятно видеть удостоверение даже от иностранца, что и Петр Великий и фельдмаршал Шереметев принадлежали партии русской”) (Х,312). Однако представители этой партии приняли решение переправляться через Днестр, потому что “оно льстило и честолюбивым видам государя”, а сам царь, после поражения, обратившись за помощью к генералу Янусу, “...всячески старался обласкать его и так убедительно просил от него советов”, что иностранцы “стали не на шутку думать об исправлении запутанного положения, в котором находилась армия” (Х,324). Это дало

103

возможность Моро заявить: “Русские, когда им везет, и слушать не хотят о немцах; но коль скоро по своей неопытности попадут они в беду, то уже ищут помощи и советов у одних немцев, а русская партия прячется со стыдом и унынием; ее не видать и не слыхать” (Х,306). Конечно, иностранец отдает должное личному мужеству Петра: “Могу засвидетельствовать, что царь не более себя берег, как и храбрейший из его воинов (...) Он переносился повсюду, говорил с генералами, офицерами и рядовыми нежно и дружелюбно” (Х,327). Но что оно значило на фоне довольно странных потерь армии: “...оставаться надлежало 64800; но оказалось только 37 515. Вот все, что его царское величество вывел из Молдавии. Прочие остались на удобрение сей бесплодной земли, отчасти истребленные огнем неприятельским, но еще более поносом и голодом” (Х,337).

Поэт, посылая “Записку” Моро-де-Бразе царю, хотел натолкнуть его на мысль, что нельзя, следуя путем петровских реформ, укрепить или хотя бы восстановить достоинство русской партии, что следует вернуться к проблемам собственного дворянства и не зависеть от случайных иностранцев, духовная культура которых имела свои изъяны: “Кажется, русские варвары в этом случае оказались более жалостливыми, нежели иностранцы, ими предводительствовавшие” (Х,317), - заметил Пушкин об эпизоде с вызволением венгерцев.

31 декабря 1835 года Пушкин посылает “Записку” к Бенкендорфу вместе с просьбой об издании журнала. Несколькими днями раньше он пишет письмо Осиповой по поводу амнистии декабристам и называет восстание “несчастным возмущением”. Подводя итог прошедшему десятилетию, поэт подчеркивает разницу между своим прежним и нынешнем положением: “...сколько перемен во всем, начиная с моих собственных мнений, моего положения и проч., и проч.”

Стихотворение “Пир Петра Первого”, написанное тогда же, позволяет говорить более конкретно о характере этих перемен. Поэт косвенно причисляет декабристов к “виноватым”, но просит к ним

104

снисхождения и милосердия. Обычно эта тема в творчестве Пушкина рассматривается как самостоятельная, а поступок поэта объясняется желанием освободить друзей-единомышленников. Между тем, милосердие является лишь следствием общего нравственного отношения к жизни (а это уже сквозная тема пушкинского наследия), которое, в свою очередь, предполагает не только установление справедливости, разведение враждующих сторон, но и их примирение. Можно спорить, написал ли поэт это стихотворение до объявленной царем амнистии или чуть позже. Обычно имеют в виду строки о поступке Петра, которые Пушкин выписал из Введения Штраленберга со ссылкой на Ломоносова: “Петр, простив многих знатных преступников, пригласил их к своему столу и пушечной пальбою праздновал с ними свое примирение” (Х,7). Но дальше по тексту, в черновике “Истории Петра”, под 1714 годом поэт заметил: “Многие оштрафованы денежно, другие сосланы в Сибирь, нек.<оторые> наказаны телесно, другие - смертию etc. Кикин и Корсаков наказаны жестоко(?). С другими Петр примирился, празднуя их помилование пушечной пальбою, etc, etc.” (Х,211).

О взаимоотношении двух фрагментов еще придется говорить. Пушкин хорошо знал, что никакой особенной милости Петр не оказал - Ломоносов преувеличил способности реформатора - но открывая этим стихотворением новый свой журнал, поэт, как известно, и не стремился к исторической достоверности. Он как бы “учил власть” милосердию. Так, во всяком случае, поняли его современники. “Это урок, преподанный им нашему дорогому и августейшему владыке”,- писал в своем дневнике Л.И.Голенищев-Кутузов.169 Кроме того, в стихотворение была включена слегка видоизмененная строчка из “Медного всадника”, запрещенная царем: “Чудотворца-исполина” вместо “Добро, строитель чудотворный!”. Поэт был раздражен, когда она едва не оказалась задержанной общей цензурой, о чем свидетельствует запись Н.И.Иваницкого со слов Никитенко: “Вдруг входит Пушкин, взбешенный ужасно,- Что за причина? - спрашивают

105

все. А вот причина: цензор А.Л.Крылов не хочет пропускать в стихотворении Пушкина - Пир Петра Великого - стихов: чудотворца -исполина чернобровая жена” 170. Почему поэту важна, именно, эта характеристика реформатора, смысл которой хорошо был понятен и царю и рядовому цензору, но почти неощутим сегодня? Не от того ли, что в атеистическом сознании современного человека не закреплено знание, что подлинные чудеса могут творить только святые, а к ним трудно было отнести Петра?!

В ожидании разрешения царя на издание журнала поэт начитает новую редакцию “Истории Петра”. 16 января 1836 года он делает “Извлечения из Введения” Штралленберга. Попов, безусловно, прав: “Над составлением записей по Петру Пушкин работал очень стремительно”171. Вероятно, он пишет три довольно объемных тетради с “1672” по “1698”, одна из которых между 1689 и 1695 годами до нас не дошла, и 25-го начинает четвертую “До 1700 (от казни стрельцов)”. Но долго так продолжаться не могло. Давно замечено, что Пушкин, хотя и работал быстро, не задерживал свое внимание на одном предмете, и делал значительные перерывы между периодами поразительной работоспособности. До конца года он, скорее всего, написал еще две тетради “Истории Петра”. Но уже в начале февраля новые трудности отвлекли поэта от исторических занятий.

20 января, почти одновременно с разрешением издавать журнал, Пушкин получил личный выговор Бенкендорфа за стихотворение “На выздоровление Лукулла”. Последовала череда известных дуэльных историй. Кстати, в одном из писем, написанных по этому поводу князю Репнину, Пушкин пишет вполне в духе своих исторических взглядов: “...вы не только знатный вельможа, но и представитель нашего древнего и подлинного дворянства, к которому и я принадлежу”(XVI,83). Интересно, что сразу же после встречи с поэтом Бенкендорф ходатайствует о разрешении Н.А.Полевому писать “Историю Петра I”, больше не надеясь на услуги Пушкина, но царь продолжает настаивать: “Историю Петра Великого пишет уже Пушкин,