Пушкин - историк Петра - Лисунов Андрей Петрович - Страница 14

57

изображение деяний Петра, но, даже в сравнении со “Стансами”, в художественном и идеологическом отношении оно проигрывало - из всех доблестей самодержца безусловной оставалась только военная. К тому же байроновский эпиграф поэмы - Пушкин особо обращал на него внимание критиков(ХI,165) - подчеркивал это, настраивал на довольно сложные размышления: “Мощь и слава войны, Как и люди, их суетные поклонники, Перешли на сторону торжествующего царя”(V, 16). Белинский потому и назвал поэму ошибкой, неосуществленной попыткой изобразить эпическое, что думал в одном направлении - он не допускал и мысли о критическом отношении Пушкина к Петру. Не только политические, но и духовные интересы, а вернее их соответствие друг другу, волновали поэта. “Прочитав в первый раз в “Войнаровском” сии стихи: “Жену страдальца Кочубея И обольщенную их дочь...”, я изумился, как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства (...) Сильные характеры и глубокая, трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, вот что увлекло меня”(ХI,160), - писал Пушкин, стараясь одновременно напомнить читателю и о судьбе Рылеева, и о смысле человеческой жизни как таковой. Поэт по-прежнему придерживался политической оценки фигуры Петра, но в его позиции наметились изменения, которые и по форме и по содержанию не совпадали с официальной точкой зрения, видевшей в реформаторе прежде всего идеал сильной централизованной власти.

Спустя чуть более полугода после выхода “Полтавы”, побывав на Кавказе, Пушкин пишет “Роман в письмах”. В нем нет непосредственного упоминания имени реформатора, но характер мыслей главного персонажа, усиление их критической направленности в отношении правительства, а главное - утверждение, что “аристокрация чиновная не заменит аристокрации родовой”(VIII,53), позволяют говорить о серьезной попытке поэт а вскрыть корневую проблему петровского царствования. Пушкин, имея в виду мнения Щербатова и Карамзина, хотел донести общественности мысль о необходимости возрождения потомственного дворянства - истинной

58

опоры государства и народа. Следовало вернуть сословию принцип естественной самоорганизации - то, что Павел проделал в отношении монархии. Однако форма эпистолярного жанра, выбранная поэтом, давая определенную свободу суждений, ограничивала их рамками бытового разговора, а тема требовала полноценного звучания. По всей видимости, эта причина заставила Пушкина прервать работу над романом и обратиться к испытанным жанрам, более подходящим для политических целей. Так появились этапные, для понимания пушкинского отношения к Петру, стихотворения “Моя родословная” и заметки “О дворянстве”.

Атмосфера, в которой писались эти произведения, формальные причины возникновения хорошо известны: усиление литературной борьбы, цинизм власти, охлаждение читателей и вялость общественного мнения. Отсутствие точной датировки не позволяет говорить об очередности написания стихотворения и заметок, но можно предположить, что заметки появилась несколько раньше “Моей родословной”, в начале 1830 года, вместе с другим пушкинским стихотворением “К вельможе” (23 апреля 1830 г.) Любопытны попытки поэта ввести в это стихотворение образ Петра. Сначала поэт писал: “Уединился ты туда, где наш (...) сторукой...”(III,809), - затем уточнил: “Уединился ты туда, где царь <?> сторукой Наш Петр оставил трон брал топор”, - явная аллюзия вольтеровского Петра, обращенная к “приятелю Вольтера”, потом решил добавить эпитет: “...где наш Гигант сторукой Наш Петр оставя трон (...) брал топор”, Но тут же вернулся назад к безоценочному высказыванию: “Наш Петр оставя трон поденный взял топор”, - и наконец, возможно, чувствуя избыточность образа Петра на фоне мирного ироничного звучания стиха, убрал строку из окончательного текста произведения. Но образ “языческого” Петра не был потерян Пушкиным. В реконструированной X главе “Онегина”, написанной в конце года, можно найти строку “Потешный полк Петра Титана”, которая подчеркивала стихийное, антихристианское начало самодержца-реформатора.

59

Стихотворение “К вельможе” интересно еще и тем, что оно дает представление о некоторых политических взглядах Пушкина, особенно важных для понимания основы критического отношения поэта к Петру. Пушкин с особым ударением пишет строки, употребляя высоко значимый для него термин “гражданственности”: “Но Лондон звал твое внимание. Твой взор Прилежно разобрал сей двойственный собор: Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый, Пружины смелые гражданственности новой”(III,218). Пушкин говорит об английской форме конституционной монархии. Очевидно, его привлекла эта форма государственного правления, основанная на умении сочетать современность и традиции. Приблизительно в это же время Пушкин писал в отзыве на второй том “Истории русского народа” Полевого: “Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского запада”(ХI,127). К тому же история европейского, а конкретнее французского, просвещения, пройдя “сквозь темные, кровавые, мятежные и,наконец, рассветающие века”, привела к реставрации самовластья в постнаполеоновской Франции. Заметки “О дворянстве” как раз сохранили следы поиска “другой мысли, другой формы” для России чем-то близкой английскому парламентаризму.

16 марта 1830 года Пушкин, ободренный очередными слухами о политических мерах правительства, писал Вяземскому: “Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Петра: Вот тебе случай писать политический памфлет, и даже его напечатать, ибо правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных - вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу”(XIV,69). На первый взгляд, предложение поэта находится в явном противоречии с приведенным выше высказыванием Пушкина об особом пути русского народа (а их по времени написания разделяет не более двух-трех месяцев). Вероятно, это объясняется

60

особенностью эпистолярного жанра, в котором мысль зачастую скачет, многое не оговаривая из того, что уже было обсуждено в личных беседах, При таких условиях рядом стоящие фразы не всегда связаны между собой. Предположим, что второе и третье предложения вовсе не дополняют друг друга, а представляют самостоятельные мысли. “Ограждение дворянства, подавление чиновничества и новые права мещан и крепостных” - только темы возможного памфлета, а не развернутая характеристика правительственных мероприятий - темы, которые требуют определенного критического взгляда. Иначе получается, что Пушкин приравнивает “контрреволюцию революции” Петра к восстановлению принципов европейского просвещения. Если правительство действует в нужном направлении, зачем же пускаться в “политическую прозу”? Вероятно, у поэта были иные взгляды на “контрреволюцию революции” Петра. Не случайно Пушкин уточняет в смысле какого просвещения, собирается действовать правительство. Еще в записке о “Народном воспитании” поэт противопоставил просвещение, как таковое (как средство достижения высокой образованности и нравственности), его европейскому варианту: “Ясно, что походам 13 и 14 года, пребыванию наших войск во Франции и в Германии должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего несчастные представители погибли в наших глазах” Известно, что между Пушкиным и Вяземским на эту тему существовали разногласия. “Он, хотя вовсе не славянофил, примыкал нередко к понятиям, сочувствиям, умозрениям, особенно отчуждениям, так сказать, в самой себе замкнутой России, то есть России, не признающей Европы и забывающей, что она член Европы: то есть допетровской России” 135, -вспоминал князь Вяземский не без оттенка осуждения.

Скорей всего, записки “О дворянстве” и были “политической прозой”, выражающей антизападные настроения Пушкина. Казалось бы, ничего принципиально нового, что отличало бы их от карамзинской записки “О древней и новой России”, они не содержали. Главная мысль о нравственной силе родового дворянства, основанной на