Без семьи (др. перевод) - Мало Гектор - Страница 21

– Я не болен, – возразил я.

– Не болен? Мальчик бредит, – сказал доктор.

Не ответив ничего, я поднял одеяло и показал на Проказника, который лежал, обняв меня за шею.

– Вот кто болен, – сказал я.

Доктор попятился и обернулся к Витали.

– Обезьяна! – с негодованием воскликнул он. – Так вы приглашали меня лечить обезьяну, да еще в такую погоду!

Он повернулся и пошел к двери.

Но смутить Витали было нелегко. Он остановил доктора и стал рассказывать ему, как нас застал на дороге снег, и как Проказник, испугавшись волков, влез на дерево, просидел на нем до рассвета и сильно простудился.

– Конечно, это только обезьяна, – в заключение сказал Витали, – но это наш товарищ, наш друг. Разве мог я доверить ее ветеринару? К тому же натуралисты находят, что обезьяна по своему строению ближе всего подходит к человеку.

Кончилось тем, что доктор отошел от двери.

Пока Витали говорил, Проказник несколько раз высовывал свою ручку из-под одеяла.

– Видите, как умна эта обезьяна! – сказал Витали. – Она догадалась, что вы доктор, и протягивает вам руку, чтобы вы пощупали ей пульс.

Доктор наконец соблаговолил подойти к кровати и осмотреть Проказника. Он сказал, что у обезьяны воспаление легких и, взяв ручку, которую она доверчиво протягивала, пустил ей кровь. А Проказник даже не пискнул, так как знал, что это поможет ему.

Доктор прописал лекарство, велел ставить горчичники и припарки и ушел.

За бедной больной обезьянкой стал ухаживать я. А она понимала, что я стараюсь помочь ей, и с благодарностью смотрела на меня.

Весь мой капитал состоял из пяти су; я купил на них леденцов, чтобы облегчить сильный кашель, мучивший Проказника.

К несчастью, вместо того, чтобы облегчить его страдания, я еще больше усилил их. Проказник понял, что при кашле я даю ему кусочек леденца, и стал кашлять нарочно, рассчитывая получить лакомство. И от этого его кашель еще усиливался.

Увидев, что он притворяется, я перестал давать ему леденец. Но это не поправило дела. Проказник приподнимался на постели, хватался руками за грудь и кашлял изо всей силы, так что под конец начинал уже задыхаться на самом деле.

Как-то утром Витали сказал мне, что хозяин постоялого двора требует денег, и что если он заплатит ему, то у нас останется только пятьдесят су.

Чтобы выйти из затруднения необходимо было дать представление и сегодня же вечером. Но как же мы будем играть без Зербино, Дольче и Проказника? Мне это казалось невозможным.

Однако Витали все-таки разыскал залу, написал и расклеил афиши, купил на свои пятьдесят су свечей и разрезал их пополам, чтобы в зале было светлее. Мне было видно в окно, как он то уходил, то возвращался к постоялому двору.

«Что же мы будем играть?» – тревожился я.

Скоро я узнал это. Барабанщик в красном кэпи остановился около дома и, великолепнейшим образом пробарабанив, прочитал нашу программу.

Витали не поскупился на обещания. В представлении будут принимать участие «известный во всем свете артист» – это был Капи – и «всемирное чудо – молодой певец», – всемирным чудом был я.

Цена местам не была назначена. Витали обращался к великодушию зрителей, надеясь, что они оценят искусство артистов и щедро вознаградят их после представления.

Когда раздался барабанный бой, Капи весело залаял, а Проказник приподнялся и прислушался: они оба поняли, что это значит.

Обезьяна даже вскочила было с постели, но я удержал ее. Ей хотелось, чтобы я принес ее генеральский мундир, красные, обшитые галуном панталоны и шляпу с перьями. Она складывала руки и с умоляющим видом смотрела на меня, а когда я не исполнил ее просьбы, рассердилась.

В это время вошел Витали и сказал, чтобы я взял арфу и все нужное для представления. Услышав знакомые слова, Проказник схватил за руку Витали и обратился со своими просьбами к нему.

– Ты хочешь играть? – спросил Витали.

– Да, да, да! – ответил, хоть и без слов, Проказник.

– Но ведь ты болен, мой маленький Проказник.

– Нет, нет, нет!

Но взять с собой обезьяну, несмотря на все ее просьбы, было невозможно: это значило осудить ее на верную смерть.

Я положил в печку самых толстых поленьев, чтобы она топилась подольше, завернул Проказника в одеяло и, расцеловав его, ушел вместе с Витали.

По словам хозяина, нам необходимо было собрать по меньшей мере сорок франков. Но разве это возможно? Нам ни за что не заплатят столько денег.

В зале все уже было приготовлено, оставалось только зажечь свечи. Но Витали решил зажигать их не сразу, а когда соберется побольше публики, чтобы их хватило до конца представления.

Публика мало-помалу собиралась, но ее было очень немного. Делать нечего – пришлось осветить залу и начать представление.

Я вышел и, заиграв на арфе, спел две песенки, но публика приняла меня холодно, только немногие аплодировали мне. Это привело меня в отчаяние. Ведь я пел для бедной больной обезьянки! Мне так хотелось тронуть зрителей и заставить их заплатить побольше. Однако несмотря на все мои старания, это мне не удалось: публика явно не считала меня «всемирным чудом».

Успех Капи был гораздо больше моего. Ему много аплодировали, а когда он закончил, зрители не только захлопали в ладоши, но и начали стучать ногами.

Наступила решительная минута! Капи взял в зубы чашку и стал обходить зрителей, а я в это время плясал и думал, удастся ли ему собрать сорок франков. Тревога сжимала мне сердце, пока я улыбался публике.

Мне пришлось плясать долго, потому что Капи не торопился. Если кто-нибудь не давал ему денег, он, как всегда, останавливался и начинал хлопать зрителя по карману. Наконец он вернулся, и мне можно было остановиться. Я и Витали взглянули на чашку – она была далеко не полна.

– Мы исполнили нашу программу, – сказал Витали, – но так как свечи еще не догорели, то я спою несколько романсов. После этого Капи еще раз обойдет публику и, может быть, те зрители, которые не могли найти своих карманов в первый раз, будут теперь половчее. Я попрошу их приготовиться заранее.

Никогда еще, казалось мне, не пел Витали так, как в этот вечер. Его пение так сильно подействовало на меня, что я забился в уголок и заплакал. Сквозь слезы я видел, как сидевшая в первом ряду дама начала аплодировать изо всех сил.

Эта была не крестьянка, а настоящая дама, великолепно одетая. Рядом с ней сидел мальчик, очень похожий на нее лицом, должно быть, ее сын.

Когда Капи собирал деньги, эта дама, к моему удивлению, не дала ему ничего, но сделала мне знак, чтобы я подошел к ней.

– Я хотела бы поговорить с твоим хозяином, – сказала она мне.

Меня удивило, что такая важная дама хочет говорить с Витали. Было бы гораздо лучше, если бы она вместо разговоров положила что-нибудь в чашку Капи. Однако я все-таки пошел к Витали и передал ему ее слова.

Попутно я заглянул в чашку Капи: там было еще меньше денег, чем в первый раз.

– Что нужно от меня этой даме? – спросил Витали.

– Она хочет говорить с вами.

– Мне не о чем говорить с ней.

– Она ничего не дала Капи. Может быть, она хочет дать ему что-нибудь теперь?

– Так значит, ей нужен Капи, а не я.

Однако он все-таки пошел. Я и Капи последовали за ним.

В это время к даме подошел лакей в ливрее и остановился около нее. Витали тоже подошел и поклонился, но очень холодно.

– Извините, что я побеспокоила вас, – сказала дама. – Мне хотелось поблагодарить вас.

Витали снова молча поклонился.

– Я люблю музыку и понимаю ее, – продолжала дама. – У вас замечательный талант, и я благодарю вас за доставленное удовольствие.

Замечательный талант у Витали! У моего хозяина, который показывает ученых собак! Я был поражен.

– Какой может быть талант у такого старика, как я, – возразил Витали.

– Не подумайте, что я спрашиваю из пустого любопытства… – начала было дама.

– Я охотно объясню то, что могло вам показаться странным, – прервал ее Витали. – Вас, наверное, удивило, что человек, показывающий ученую собаку, поет арии из опер? А между тем тут нет ничего удивительного. Я не всегда занимался тем, чем теперь. В молодости, много лет тому назад, я был… лакеем знаменитого певца и запомнил несколько арий, которые пел мой господин. Вот и все.