Железная маска (сборник) - Готье Теофиль - Страница 59

Вдоль стен зала находились некие подобия лож, сколоченные из сосновых досок и задрапированные шелком и выцветшими фламандскими шпалерами, а середину зала занимал партер со стоячими местами для небогатых горожан, лавочников, судейских чиновников, подмастерьев, школяров, прислуги и прочей черни.

В ложах, раскинув юбки и запустив пальчики в вырезы корсажей, чтобы всем были видны их белоснежные сокровища, восседали дамы, одетые со всем блеском, на какой только были способны провинциальные портные, несколько приотставшие от моды, господствовавшей в то время в Париже и при дворе. Впрочем, многие из них успешно подменяли изящество роскошью и пышностью. По крайней мере с точки зрения провинциальной публики это выглядело именно так. Там и сям в потемневших оправах поблескивали фамильные бриллианты величиной с голубиное яйцо, виднелись старинные бесценные кружева, хоть и пожелтевшие, но редкостной красоты, золотые цепи старинной работы со звеньями в двадцать четыре карата, увесистые, как конские хомуты, оставшиеся от прабабок шелка и парча, какие нынче не ткут ни в Венеции, ни в Лионе. В ложах наряду с пожилыми дамами попадались и прелестные юные девические лица, свежие, словно едва распустившиеся цветы. При всей наивности выражений, они, несомненно, пользовались бы успехом в Париже или в Сен-Жермен-ан-Лэ[49].

Некоторые дамы, очевидно, не желавшие быть узнанными, явились в полумасках, но это ничуть не мешало шутникам из партера выкрикивать их имена и передавать друг другу непристойные байки об их любовных похождениях. Лишь одна дама, замаскированная гораздо более тщательно, чем остальные, держалась в тени в глубине ложи. Досужие болтуны напрасно ломали головы – назвать ее никто не мог. Голову дамы, спутницей которой была только молоденькая горничная, скрывала косынка из черных кружев, туго завязанная на подбородке, платье из дорогой, но тоже темной ткани сливалось с сумраком ложи. Время от времени, словно желая защитить утомленные глаза от яркого света, дама прикрывала лицо веером из черных страусиных перьев, в который с внутренней стороны было вправлено крохотное зеркальце, коим она, впрочем, и не думала пользоваться.

Оркестр заиграл ритурнель[50], внимание всех присутствующих обратилось к сцене, и на таинственную красавицу перестали обращать внимание.

Представление началось с «Лигдамона и Лидия». Декорация представляла собой сельский пейзаж с купами деревьев, ковром мха, прозрачными ручейками и грядой синеющих гор на заднем плане. Публика была приятно поражена этим видом. Леандр, игравший Лигдамона, облачился в фиолетовый костюм, расшитый зеленым шнуром. Волосы его, завитые буклями, на затылке были изящно подхвачены шелковым бантом. Крахмальный воротник позволял видеть белую, словно у женщины, шею. Щеки и подбородок актера были до того чисто выбриты, что сохраняли лишь едва заметный синеватый оттенок, а нежно-розовый слой румян, наложенный на скулы, напрашивался на сравнение со спелым персиком. Подкрашенные кармином губы контрастировали с жемчужным блеском усердно начищенных зубов. Кончики бровей были слегка приподняты китайской тушью, а глаза, обведенные тонкой черной линией, так и сверкали.

Одобрительный гул прокатился по залу: дамы зашептались, а одна юная девица, недавно вышедшая из монастырского пансиона, не удержалась и громко воскликнула: «Какой миленький!» – за что немедленно получила строгий выговор от матушки.

Однако эта девочка по простоте душевной невольно выразила тайную мысль более зрелых дам и даже, быть может, своей матери. Вспыхнув до корней волос от сердитого порицания, она молча уставилась на носки своих башмачков, выжидая, когда за ней перестанут следить и она сможет украдкой взглянуть на сцену.

Но куда больше других была взволнована дама в маске. По бурно поднимавшейся под кружевами груди и трепету руки, сжимавшей веер, по тому, как она подалась к барьеру ложи, стремясь не упустить ни слова, звучавшего со сцены, всякий мог бы убедиться, что ее интересует исключительно Леандр. К счастью, все взгляды были устремлены на сцену, действие уже захватило публику, и это позволило неизвестной даме справиться с собой.

Как должно быть известно каждому, ибо трудно найти во Франции человека, не знакомого с творениями славного Жоржа де Скюдери, пьеса эта открывается душераздирающим монологом Лигдамона. В нем любовник, отвергнутый жесткосердной Сильвией, измышляет способы покончить с собой, ибо жизнь без этой неприступной красавицы утратила для него смысл. Оборвет ли он свои дни с помощью петли или шпаги? Или бросится с утеса над морем? А может, лучше тихая река, чьи холодные воды навек погасят в его сердце пламя любви? Лигдамон колеблется, не зная, на что решиться. Лишь смутная надежда, не оставляющая влюбленных до последнего вздоха, привязывает его к жизни. А что, если Сильвия смягчится, тронутая его пылким обожанием?

Скажем прямо – Леандр был на высоте. Он с редким мастерством передавал томление и отчаяние несчастного. Голос его трепетал и обрывался, словно горе душило его, а к горлу подступали рыдания. Каждый вздох вырывался словно из самой глубины души, и в его жалобах на бессердечие возлюбленной звучало столько покорности судьбе и пронзительной нежности, что все дамы, находившиеся в зале, невольно начинали ненавидеть жестокую Сильвию. Окажись они на ее месте, они бы уж точно не стали доводить этого очаровательного пастушка до такого отчаяния, а то и до гибели.

Завершив монолог, Леандр, пока публика отбивала ладони в рукоплесканиях, обвел взглядом ряды зрительниц, с особой пристальностью всматриваясь в лица тех, что казались ему титулованными особами. Несмотря на бесчисленные разочарования, он по-прежнему мечтал своей красотой и талантом возбудить любовь в сердце по-настоящему знатной дамы.

Он не мог не заметить, что на глазах у многих красавиц сверкают слезы, а щеки пылают от волнения. Это льстило ему, но не удивляло – актер по призванию всегда воспринимает успех как нечто должное. Но дама, скрывавшаяся в глубине ложи, по настоящему задела его любопытство. Такая таинственность сулила любовное приключение. Мигом угадав под маской страстную, но сдержанную натуру, Леандр обратил к незнакомке пламенный взгляд, дав понять, что ее чувство не осталось неразделенным.

Тут Леандр попал в цель, и дама едва заметно кивнула, словно поблагодарив его за проницательность. Со сцены в ложу протянулась тонкая ниточка, и с этой минуты, как только позволял ход пьесы, туда и обратно понеслись нежные взгляды. Леандр виртуозно владел приемами подобного рода: он умел занять такую позицию на сцене, так настроить собственный голос и с такой интонацией произнести любовную тираду, что лишь один человек в зале мог понять, что она обращена именно к нему.

При появлении Сильвии, которую играла Серафина, шевалье де Видаленк не поскупился на аплодисменты, и даже герцог де Валломбрез, желая поощрить друга, три или четыре раза похлопал белоснежными руками, унизанными драгоценными перстнями. Серафина ответила легким реверансом и начала изящный диалог с Лигдамоном, по мнению ценителей – один из самых удачных во всей пьесе.

Как того и требовала роль Сильвии, она сделала несколько шагов и остановилась в сосредоточенной задумчивости, что оправдывало вопрос Лигдамона: «Я, видимо, застал вас в глубоком размышленье?» В этой непринужденной позе Серафина была очень мила: голова ее слегка склонилась, одна рука легла на талию, а вторая повисла, словно девушка о ней вовсе позабыла. На ней было платье цвета морской волны, отливающее серебром и подхваченное черными бархатными бантами. В волосах виднелось несколько полевых цветков, словно только что сорванных и приколотых небрежной рукой. Сама эта прическа шла Серафине больше всяких дорогих украшений, хотя сама она думала иначе. И лишь их отсутствие вынудило ее проявить хороший вкус и не разукрасить пастушку, как витрину ювелира.