Железная маска (сборник) - Готье Теофиль - Страница 108

– Это всего лишь видения, – возразил Тиран. – Вы уложили его по всем правилам, совесть ваша чиста. Пришпорим лошадей – бодрый галоп быстро развеет всякие там угрызения совести. Давайте-ка лучше подумаем о том, как бы вам побыстрее скрыться из Парижа и пересидеть это время в каком-нибудь уединенном местечке. Смерть де Валломбреза наделает много шума в столице и при дворе, как бы ее ни пытались утаить. И хотя не так уж много найдется людей, которые любили молодого герцога, кто-нибудь может попытаться вам отомстить. Итак, оставим разговоры и постараемся побыстрее оставить за плечами эту унылую дорогу, на которой нет ничего, кроме голых прутьев да холодного лунного света!

Подбодренные шпорами кони пошли живее; а пока наши знакомцы приближаются к окраинам Парижа, вернемся в притихший замок Валломбрез и проникнем в опочивальню, в которую слуги отнесли раненого герцога.

Семисвечный канделябр, стоявший на столике, ярко освещал его кровать. Де Валломбрез лежал совершенно неподвижно и казался еще бледнее на фоне пурпурных атласных занавесей, бросавших на него красноватые отблески. Панели черного дерева, инкрустированные медью, служили в этом покое своего рода основанием для целой серии гобеленов, на которых была изображена история Медеи и Ясона, сплошь состоящая из убийств и мрачного колдовства. На одном гобелене Медея разрубала на куски Пелия – якобы для того, чтобы вернуть ему молодость, на другом эта ревнивая жена и бесчеловечная мать, умерщвляла своих сыновей, на следующем она же уносилась на колеснице, запряженной огнедышащими драконами, насладившись мщением. Гобелены были, бесспорно, хороши, в них чувствовалась рука искусного художника и выдающегося ткача, но изображенные ими мифологические зверства были полны угрюмой жестокости. Помимо того, они изобличали истинный нрав того, кто выбрал эти картины, чтобы украсить ими свою спальню. В изголовье висела шпалера с изображением Ясона, поражающего исполинских медных быков, хранителей Золотого руна, и де Валломбрез, лежавший под ней без движения, казался одной из жертв чудовищ.

Повсюду на стульях и креслах валялись пышные и элегантные наряды, небрежно отброшенные после примерки. На столе того же эбенового дерева, из которого была изготовлена вся обстановка опочивальни, в японской вазе, расписанной синими и красными хризантемами, все еще стоял великолепный букет редчайших цветов. Он был предназначен заменить тот, который отвергла Изабелла, но так и не был доставлен ввиду внезапного нападения на замок. Пышно распустившиеся благоухающие цветы являли разительный контраст с безжизненно распростертым телом молодого человека.

Сидя в кресле у постели сына, принц не спускал скорбного взгляда с его лица, ставшего белее кружевных воланов на подушке. Бледность придала его чертам особую тонкость и благородство, все низменное и злобное, искажающее человеческий облик, исчезло. Никогда еще де Валломбрез не был так красив. Казалось, даже легкие вздохи не слетают с его приоткрытых губ, которые из пурпурных стали бледно-лиловыми. Созерцая это прекрасное тело, которому вскоре суждено обратиться в жалкий прах, принц на время забыл о том, что в нем обитала душа свирепого демона. Сейчас он печалился о своем имени, которое гремело, овеянное славой, из века в век. Принц оплакивал нечто большее, чем гибель сына, – смерть целого рода. Это горе недоступно буржуа и простолюдинам, но лишь людям, принадлежащим к благородному сословию. Сжимая ледяную руку де Валломбреза и чувствуя ее едва заметное тепло, он не сознавал, что это тепло исходит от него самого, и все еще не терял надежды.

Изабелла стояла в изножье кровати и, сложив руки на груди, обращалась к Богу с молитвой о брате, невольной причиной гибели которого стала она сама. Он заплатил жизнью за чрезмерную и беззаконную любовь – преступление, которое легко прощают женщины, в особенности, если они сами послужили его причиной.

– Что же не едет лекарь? – нетерпеливо проговорил принц. – Может, еще не поздно и он сумеет что-нибудь сделать!

Не успели отзвучать эти слова, как дверь опочивальни распахнулась и вошел хирург, сопровождаемый учеником, который нес саквояж с медицинскими инструментами. Коротко поклонившись и не произнеся ни слова, врач направился прямо к постели молодого герцога, сосчитал пульс, приложил руку к его сердцу и сокрушенно покачал головой. Однако, желая окончательно удостовериться, он достал да кармана зеркальце из полированной стали, поднес к губам де Валломбреза, а затем пристально вгляделся в него. Легкое облачко затуманило поверхность металла. Лицо хирурга выразило удивление, и он повторил пробу. И снова сталь покрылась сизой дымкой. Изабелла и принц с замиранием сердца следили за манипуляциями лекаря, чье хмурое лицо немного прояснилось.

– Жизнь еще теплится, – наконец произнес он, обращаясь к принцу и пряча зеркальце. – Раненый дышит, и, пока смерть не наложила на него свою печать, отчаиваться не следует. Но и для преждевременной радости поводов нет – положение крайне тяжелое. Скажу лишь одно: у его светлости де Валломбреза есть дыхание, но пульс крайне слаб, следовательно, до выздоровления еще бесконечно далеко. Теперь я хочу осмотреть его рану. Возможно, она не смертельна, если не убила его в первые же часы.

– Вам незачем оставаться здесь, Изабелла, – сказал принц. – Ступайте в свои покои. Подобные вещи не предназначены для глаз молодой девушки. Вам сообщат, к какому заключению пришел врач после осмотра.

Изабелла удалилась в сопровождении лакея, который привел ее в новые апартаменты, ибо прежние больше походили на поле битвы после разыгравшейся там драмы.

Вместе с учеником врач расстегнул камзол молодого герцога, разрезал рубашку и обнажил грудь, на которой выделялась треугольная ранка, окруженная синевой. Крови почти не было – вся она излилась внутрь. Хирург развел края раны и ввел в нее зонд. Едва различимая дрожь пробежала по лицу раненого, но глаза его по-прежнему остались закрытыми, а сам он был неподвижен, точно надгробное изваяние.

– Превосходно! – воскликнул врач, заметив эту судорогу. – Он страдает, значит, все еще жив. Чувствительность – благоприятный признак.

– Скажите, но он может оправиться? – настаивал принц. – Если вы спасете его, я исполню любые ваши желания, вы получите все, чего ни потребуете!

– Не стоит спешить и забегать вперед, – возразил хирург. – Пока нельзя ни за что поручиться. Острие клинка прошло через верхушку правого легкого. Это тяжелая рана, но наш пациент еще молод, крепок и сложен так, что без этой раны смог бы прожить лет до ста. Возможно, он и поправится, если не случится непредвиденных осложнений. У человеческого организма огромные, просто огромные резервы! Когда жизненные силы в расцвете, они быстро восполняют любые потери и залечивают раны. С помощью банок и нескольких небольших надрезов я попытаюсь извлечь кровь, излившуюся в полость грудной клетки. А ведь она в конечном счете могла бы задушить нашего пациента, если бы он не оказался в руках опытного медика, что, несомненно, удача для столь отдаленного от Парижа замка! Ну-ка, малый! – скомандовал хирург ученику. – Чем глазеть на меня, как на башенные часы, живо скатай бинты и приготовь припарки, чтобы я мог немедленно взяться за дело!

Покончив с манипуляциями, хирург обратился к принцу:

– Благоволите распорядиться, ваша светлость, чтобы мне поставили походную кровать где-нибудь в углу этого покоя и подали ужин для нас обоих. Мы будем всю ночь попеременно дежурить у постели молодого человека. Я должен все время находиться рядом и следить за каждым новым симптомом, чтобы устранить его, если он имеет угрожающий характер, или поддержать, если он указывает на перемену к лучшему. Положитесь на меня, монсеньор: все, чем располагает сегодня наука спасения человеческой жизни, будет пущено в ход. Ступайте и немного отдохните, я беру на себя ответственность за жизнь вашего сына… по крайней мере до завтрашнего дня!

Несколько успокоившись, отец де Валломбреза отправился к себе, но ежечасно к нему продолжали являться лакеи с докладами о положении и общем самочувствии раненого…