История - Хониат Никита - Страница 91

Таким образом это волнение обошлось без крови и из трагического и печального по началу превратилось в комическое и забавное. Но спустя несколько времени, возникло другое бедствие, которое дошло и до пролития крови. Некто Иоанн, по прозванию Лагос, получив от царя под свое начальство преторианскую тюрьму*, {248} вздумал извлекать отсюда для себя и для прикосновенных делу лиц деньги, — идея до такой степени гадкая, что я, по долгу историка, не в состоянии найти для нее более приличного эпитета! Не довольствуясь обращением в свою пользу подаяний, приносимых людьми благочестивыми узникам на помин души, он по ночам выпускал из тюрьмы и из заключения самых отъявленных воров, и они, произведши по домам секретные поиски, приносили ему добычу. Затем часть награбленного он разделял между ворами в награду за их нечестивые подвиги, а прочее присоединял, куда не следовало, с виду разыгрывая, при всей дерзости своего беззакония пред Богом, роль верного исполнителя службы. Многие уже доносили царю о преступных действиях этого Лагоса, но он, обещая исправить зло, постоянно откладывал свое решение, как будто его непреодолимо что-нибудь удерживало. Поэтому Лагос нисколько не трусил за свои проделки и даже совершенно открыто продолжал по-прежнему злодействовать, как будто отправляя самую невинную должность. Раз он взял под арест одного ремесленника, дал ему хорошее число палок в спину и присудил обрить ему голову. Это произвело мятеж между более горячими горожанами и {249} особенно между товарищами по ремеслу с пострадавшим. Смятение обняло весь город, и значительная толпа ремесленников бросилась в преторию с намерением поймать Лагоса, но он убежал быстрее зайца и исчез оттуда. В то же время новые толпы народа устремились в великую церковь с целью провозгласить другого царя. Оказалось впрочем, что храм уже был занят отряженными для его охранения секироносцами. Между тем, не оставляя претории, народ осыпал государя разного рода неприличными шутками. Царь, которого в это время не было в городе и который находился тогда в Хрисополе**, послал отряд лейб-гвардии занять преторию. Но едва только появился с этим отрядом эпарх*** столицы Константин Торник, как чернь, раздраженная одним видом эпарха, встретила его камнями, рассеяла весь отряд лейб-гвардейцев, потом выломала ворота претории, выпустила на волю всех заключенных, разграбила устроенный там христианский храм и до основания разрушила сарацинскую молельню. Сделав все это без всякого смысла, мятежники подступили к так называемой медной4* тюрьме с целью и там распорядиться {250} подобным же образом. Однако когда один из зятьев царя (то был Алексей Палеолог) привел с собою царское войско, волнение начало утихать, хотя отнюдь не прекратилось совершенно. Нисколько не вооруженные, с одними кулаками, и только впоследствии отчасти вооружившись кое-как, мятежники напали на царские войска, все закованные в латы, обрекая себя на смерть без всякой цели и без славы. Иные взобрались на крыши и оттуда бросали черепицами; другие прямо швыряли камни; наконец, некоторые стреляли из луков. Словом сказать, весь этот день раздражение было в разгаре. К вечеру мятежники разошлись по домам; а на другой день не было уже ни ропота, ни попыток к вторичной битве.

6. Едва миновало это бедствие, как восстал против императора некто из рода Комниных, по имени Иоанн. У этого человека было огромное брюхо, и по структуре тела он очень походил на бочку, почему и прозван был Толстым. Неожиданно ворвавшись в великую церковь, Иоанн возложил на себя один из венцов, висящих вокруг святой трапезы, и в таком виде представился народу. С толпою соумышленников (а их было весьма много, и притом почти все из знатного рода), в сопровождении народа, собравшегося в значительной массе по слуху о совершавшемся происшествии, он беспрепятственно вступил потом в большой дворец, сел на раззоло-{251}ченный трон и занялся назначением разных лиц на высшие должности; между тем чернь вместе с некоторыми соучастниками восстания, бродя по улицам и площадям и заняв береговые части города, провозглашала его римским императором и грабила богатые дома. С наступлением ночи Иоанн не позаботился, как следовало бы, ни поставить стражу при дворце, ни даже восстановить его выломанные ворота; но, как будто не предстояло более никакой опасности и не оставалось уже ни одного противника, отдувался подобно дельфину, истреблял целые кувшины воды, страдая, как все толстяки, непомерною жаждою, и отирал лившиеся ручьями капли пота и горячей испарины. Войско его, блуждая около ипподрома, бродило туда и сюда; а чернь с закатом солнца рассеялась, как стая птиц, нетерпеливо желая дождаться скорее утра, чтобы потом, собравшись, опять ломать лучшие дома и грабить, что в них есть. В это время царь послал свою свиту и бывших при себе родственников с приказанием под покровом ночи напасть на Иоанна, рассчитывая, что по наступлении дня городская чернь не захочет остаться праздною, но с раннего утра соберется к бунтовщику еще гораздо в большем количестве и с более неукротимым характером, чем накануне, чтобы принять участие в его деле и всеми мерами противостать им. Севши на суда, царский отряд пристал к берегу Одигийского монастыря и здесь соединился с тяжело вооруженными царскими секироносцами (потому что в вооружении неудобно было пробираться им среди города). Затем, нечаянно столкнувшись близ театра с партиею соучастников Иоанна, царские посланные легко рассеяли их, без всякого труда проникли к Иоанну, убили его, как животное, нанесши ему ужасные раны, и его отрубленную голову принесли к царю. Голова мятежника, еще истекая кровью, со страшно оскаленным ртом и моргающими глазами, была на петле поднята среди торговой площади на показ всем, а труп на носилках был выставлен под открытым небом у южных ворот влахернского дворца. Глядя вниз с высоты царского жилья, надстроенного над этими воротами, царь любовался на труп бедного Иоанна, раздувшийся толще быка, торжествовал от радости и хвастал счастливым окончанием всего дела. Впоследствии тело было взято отсюда и брошено на съедение собакам и птицам, — что показалось, однако, всем в некоторой степени уже зверством и бесчеловечием! Соучастники Иоанна были арестованы, подвергнуты пыткам для дознания всех его соумышленников, закованы и заключены в темницы.

Но вот какого рода дело возбудил уже сам император! Поручив под команду одному человеку, по имени и прозванию Константину Франгопулу, шесть военных судов, царь послал его в Евксинский Понт, по-видимому, {253} для того, чтобы разыскать груз одного корабля, плывшего из Фазиса в Византию и потерпевшего крушение около Керасуня*, в сущности же за тем, чтобы напасть на купеческие корабли, шедшие с грузом в город Аминс, и разграбить их товары. Отправившись по царскому повелению в Евксин, Франгопул безо всякой пощады ограбил все без исключения корабли, какие только шли с грузом товаров в Византию или возвращались из нее обратно, сдавши свои товары и нагрузившись другими, и через два месяца воротился назад, часть купцов, которых деньги обратил в свою собственную пользу, предавши смерти и потопивши в море, а другую часть пустив на волю, как говорится, голее песта. Эти последние по прибытии в Константинополь много раз жаловались на беззаконно нанесенную им обиду, обращались с мольбою и в судебные места, и во дворец, и в патриаршие палаты**, но не могли склонить царя к милосердию, так как их товары были уже обращены в деньги и в этом виде, раз навсегда, поступили в царскую казну. Тогда те из них, которые были из Иконии, принесли жалобу Рукратину. Рукратин через послов обратился к царю с требо-{254}ванием возврата их имуществ; между прочим тогда шли переговоры о заключении дружественного союза; но царь, назвав Франгопула своим ослушником, снова отклонил от себя всякую ответственность за его злодеяния, надеясь таким образом защититься ложью и споря против очевидности. Однако при заключении договора Рукратин кроме других платежей получил от царя еще пятьдесят мин*** серебра особенно, в вознаграждение убытков, понесенных ограбленными купцами; за то царь, со своей стороны, почти в тo же самое время был пойман Рукратином в покушении на его жизнь. Огромными обещаниями царь склонил на свое предложение одного хасисийца* и, вручив ему собственноручное письмо к Рукратину, как знак искренней дружбы к своему союзнику, послал его умертвить султана. Но хасисиец был пойман, письмо открыто, все дело обнаружилось; таким образом договор был нарушен, и турки начали опять свои опустошительные набеги на восточные города империи. Между тем в это время, по молодости и по самоуправству, поднял возмущение против императора незаконнорожденный сын севастократора Иоанна Михаил, которому поручено было собрать подати в ми-{255}лассийской епархии. Он был разбит в сражении с царским войском, но спасся бегством и прибег под покровительство Рукратина, который по ненависти к царю принял его самым ласковым образом. Получив от Рукратина войско, Михаил также вторгся в примеандрские города и свирепствовал в них жесточе, неумолимее и кровожаднее всех иноплеменников. Если что было самою главною причиною упадка римской империи, опустошения ее областей, разрушения ее городов, а, наконец, и совершенного ее падения, то это были мятежники и искатели престола из рода Комниных. Убегая к народам, враждебным римлянам, они становились смертельною язвою своего отечества; тогда как, живя среди нас, были самыми бесполезными, самыми пустыми людьми, совершенно неспособными руководить, распоряжать, или управлять делами**.