История - Хониат Никита - Страница 49

ЦАРСТВОВАНИЕ АНДРОНИКА КОМНИНА

КНИГА 1

1. Так скончался царь Алексей, прожив всего неполных пятнадцать лет, из коих царствовал три года, и то не сам по себе и не один. Сначала он находился под руководством матери, управлявшей государством, а потом — двух тиранов, захвативших себе государственные дела. Закрываемый ими, как солнце закрывается облаками, он больше походил на управляемого, чем на правителя, приказывал и делал только то, чего хотели наставники, пока наконец петля не прекратила его жизни. По окончании этого столько плачевного дела, Андроник вступает в брак с Анной, женой царя Алексея, дочерью франкского государя*. Старик, отживший свой век, не постыдился нечестиво разделять ложе с женой своего племянника, цветущей, нежной, еще не достигшей одиннадцати лет; человек износившийся, престарелый, сгорбившийся от лет и хилый не посовестился обнимать девицу, еще не совсем развив-{351}шуюся, крепкогрудую, с розовыми пальцами, каплющую росу любви.

Воцарившись, Андроник обратился с просьбой к патриарху Василию и тогдашнему Синоду о разрешении его от клятвы, которую он дал царю Мануилу и несчастному его сыну, а с ним — и всех прочих, также нарушивших клятву. Те, как будто они получили от Бога власть вязать и решить все без разбора, немедленно издали определение, которым давали разрешение всем, не сдерживавшим клятвы. Какую же необыкновенную награду дал Андроник этим исполнителям своих приказаний? Он в скором времени исполнил тогдашние их просьбы, само собой разумеется маловажные и ничтожные. Высшей же наградой было то, что он дозволил им сидеть при себе в совете, на складных стульях, поставленных около царского трона. Но и эта честь обратилась только в посмеяние допустившим и принявшим ее архиереям, потому что через несколько дней она прошла, как призрак почести и славы, и опять все стало по-прежнему, подобно тому, как дерево, наклоненное силой, когда отпустят его, возвращается в прежнее положение. Да и прежней-то чести они много потеряли, потому что Андроник, опасаясь показаться крайне переменчивым и непостоянным в своих действиях, впоследствии нелегко допускал к себе этих архиереев в то время, когда восседал на блистательном троне. Таким образом, люди, которые недавно гордились заседанием в царском совете и хвалились, что полу-{352}чили эту честь, по словам Давида, как верные земли, теперь со стыдом возвращались назад, упрекая себя в том, что они и от Бога отступили, разрешив грех неразрешимый, и услугу насмешнику Андронику оказали напрасно.

Когда провозглашение Андроника царем и умерщвление царя Алексея сделалось известным Алексею Вране и Андронику Лапарде, начальникам легионов, сражавшихся в окрестностях Ниса и Враницовы с венгерским королем Велой, который все опустошал в тех местах огнем и мечом, то один из этих вождей, Лапарда, считал свою жизнь в крайней опасности, того и ждал, что всепоглощающий зев Андроника проглотит и его. Но Врана встретил перемену царствования с удовольствием, потому что он уже был вписан в число людей, которым Андроник оказывал свое благоволение. Перебрав в уме своем и проследив, подобно лакедемонской собаке, разные пути, которыми можно было спасаться, Андроник Лапарда находил только одну спасительную стезю: надобно было бежать от взора и из-под власти Андроника. И, верно, он избавился бы от бедствий, если бы последовал этому намерению и не затеял другого дела. Но, задумав сделать Андронику зло и отомстить ему за его беззаконный поступок против государя и царя, он отваживается на возмущение. Зная, что на Западе он не будет иметь успеха и не найдет содействия своим замыслам против Андроника, вследствие присутствия здесь товарища его, военачальни-{353}ка Враны, он стал помышлять о Востоке и к нему обратил свои взоры, потому что короче был знаком с ним. Он неоднократно занимал там важные должности и знал, что там немало людей, очень склонных к возмущению. Поговорив с товарищем своим Враной и убедив его побыть в тех местах, пока он съездит к престарелому новому самодержцу, он отправился в путь со всей поспешностью, чтобы предупредить молву, которая видит и то, что скрыто под землей, а нередко и о будущем говорит как уже о совершившемся. Доехав до родины своей Орестии, которую иные называют Адрианополем, и побыв в ней короткое время, сколько нужно было для того, чтобы повидаться с жившими там сестрами и приготовиться к дороге, он рассудил не медлить более, но как можно скорее отправиться на Восток, потому что болтливая молва уже кричала о его бегстве и на перекрестках, и на площадях, с вершин стен и домов и с быстротой стрелы рассеивала эту весть во многих местах. Итак, доехав в одну ночь до моря, он сел со спутниками своими на корабли, собственно для этого приготовленные в Иеллокастеллии, и переправился на другую сторону. Отдохнув тут немного, он уже думал, что избежал погибели и избавился от опасности сделаться готовым блюдом и подручным лакомством для челюстей Андроника. Но, видно, и он изглажен был Провидением из книги живых и приготовлен на съедение Андронику; чашка, содержавшая его жре-{354}бий на весах судьбы, склонилась к аду. Судьба не поблагоприятствовала ему, и он был схвачен и отослан к Андронику руками тех, у которых надеялся найти себе безопасность, счастье и благоденствие и на которых рассчитывал, что они и телом и душой будут помогать и содействовать ему в победе над Андроником. Все это, как оказалось, была мечта несчастной души и сновидение. Когда он прибыл в Атрамиттий*, некто Кефала, начальствовавший тогда в этой стране, человек сильный и преданный тирану, как доказал самим делом, схватил его и предал в руки Андроника, как жертву, готовую и очищенную для заклания. Ему выкололи глаза, и он сослан был в Пантепоптов монастырь оплакивать несправедливость к нему судьбы. Тогда как он отважился на возмущение из прекраснейшего побуждения, она, нисколько не обратив внимания на его доброе намерение, склонилась на противоположную сторону. Так Бог не только скрыл от нас, где найдем мы жизнь спокойную и беспечальную, но и не дал нам ни предчувствия угрожающей беды, ни предвидения успеха в предприятиях. Вот и этот муж, во многих сражениях показавший себя отличным полководцем, считая постыдным служить Андронику после умерщвления царя Алексея и желая избежать смерти от руки тирана, удалился от этого жадного к убийству человека, и однако же, против своего ожидания, {355} был пойман тем, кого избегал, попал в те руки, от которых хотел уйти. Чьего нападения ожидал сзади, кого считал догоняющим, того встретил лицом к лицу, тот спереди напал и схватил его. В скором времени он и умер. Андроник так был напуган возмущением Лапарды, что во все продолжение его бегства считал свою погибель уже наступившей. Он боялся Лапарды, как храброго вождя и мужественного человека. Видя, что нет надежды подавить его возмущение преследованием или оружием, он прибегнул к письменным хитростям и, как софист, придумал небывалый способ. Он сочинил и разослал к начальникам восточных провинций царские грамоты, истинно лукавые. В них Андроник уверял, что он послал Лапарду в Азию и что все, что Лапарда ни сделает, все это, по известным, хотя и непонятным для большинства причинам, будет сделано для блага его царства, и обязывал всех принимать его без всякого сомнения. Через это Андроник рассчитывал остановить восстание народа, так как народ подозрительно будет смотреть на то, что сам Лапарда выдает себя за противника Андроника и, как бунтовщик, собирает против него войско, а Андроник называет бунтовщика своим верным слугой и повелевает принять беглеца как своего посланника. Что бы сделали и какое бы имели следствие эти новоизобретенные грамоты — это осталось в неизвестности, потому что Лапарда в скором времени был задержан. {356}

2. Избавившись сверх чаяния от этого страха, Андроник расцвел в мелкой душе своей, как от росы расцветают колосья, выехал из города и медленно, небольшими переходами, прибыл в Кипселлу*. Позабавившись здесь охотой, он отправляется в отцовский монастырь, находящийся в Вире, и является у гроба своего отца, окруженный копьеносцами, в царском блеске, которого и отец когда-то желал, но не получил, так что стремление к царствованию перешло к Андронику от отца как наследственное достояние. В эти дни он воздержался от казней, и потому многие называли их алкионовыми, так как в то время, когда алкион кладет яйца на море, море бывает очень тихо и спокойно. А спустя немного времени, перед наступлением праздника Рождества Христова, он снова возвращается в столицу. Потешившись конскими скачками и театральными зрелищами, с наступлением весны собрал он все войска, какие на Западе и на Востоке оставались ему верными, и сам пошел прямо на Никею, а Алексея Врану, возвратившегося из окрестностей Враницовы, с достаточным войском послал против лопадийцев, потому что и они, по примеру соседей своих никейцев и прузейцев, тоже отложились от него. Врана удачно совершил свой поход и, счастливо окончив войну, выступил из-под Лопадия и, прибыв к Никее, соединился с Андроником. Когда оба ополчения составили одно войско, Ан-{357}дроник решился сделать нападение на город. Жители Никеи не только не боялись Андроника в его отсутствие, но пренебрегали им, когда он и сам явился к ним. Показываясь на стенах, они и отражали его всяким оружием, и поносили гнусными словами, не щадя ничего: ни ударов, ни слов. Городские ворота были заперты и плотно задвинуты запорами, а языки, перед которыми отворены были двери губ, выскочив из-за ограды зубов, бросали в Андроника стрелы сквернословия. Сильно поражаемый этим оружием, Андроник дышал огнем гнева, выпуская дыхание подобно Тифону, потому что не мог скрыть душевного волнения. Город Никея и по крепости своих стен считается непреодолимым или по крайней мере трудноодолимым, так как весь он выстроен из жженого кирпича. А тогда осада его тем менее обещала успеха осаждавшим, что в нем собрались и все те ратники, которые ненавидели Андроника: и Исаак Ангел, который, по низвержении Андроника, воцарился над римлянами, и Федор Кантакузин, и персы, призванные на помощь. Много дней проездил Андроник около города, но не сделал ничего и явно походил на человека, который нападает на отвесные горы, или безумно сражается с каменными скалами, или осаждает Арбелы и Семирамидины стены, или пускает стрелы в небо. Осажденные храбро сражались и оружием отражали нападения вооруженные, а посредством машин делали совершенно безвредными камнеметные орудия, ко-{358}торые устраивал изобретательный Андроник. Так как он много хвалился своим искусством брать города, то, чтобы отличиться перед окружающими его, он и устанавливал стенобитные орудия, и изобретал камнеметные машины, и делал подкопы, и употреблял все другие средства для разрушения городской стены. Но он сколачивал осадные машины, устраивал метательные орудия, укреплял винты и рукояти, вооружал стенобитные тараны железом, а никейцы или, выйдя из города потайными небольшими воротами, сжигали и разламывали руками эти орудия, или во время их действия разрушали их, как паутинную ткань, другими подобными орудиями. Когда Андроник увидел, что все его выдумки оканчиваются ничем, он прибегнул к бесчеловечному средству, которое и в прежние времена употреблялось немногими, как осаждавшими, так и осаждаемыми. Приказав привезти из Византии мать Исаака Ангела Евфросинию, он то ставил ее вместо прикрытия перед осадными машинами, то сажал ее на таран, как на колесницу, и в таком виде придвигал орудие к стене. Тогда представилось зрелище, которое невольно возбуждало в одно и то же время и слезы и удивление: слезы — своей необычайностью и свирепостью разгневанного человека, который готов на все и не отвращается ни от какого неслыханного и несвойственного человеческой природе действия, а удивление — тем, что не умерла от страха женщина, сидя наверху машин, придвигаемых {359} к стенам города. В первый раз теперь люди видели, что нежное женское тело было выставлено на защиту железа, слабая человеческая плоть, по измененному и беззаконно извращенному порядку, поставлена была перед твердыми машинами, чтобы помешать неприятелю оружием отражать оружие, и железо было прикрываемо человеческим телом. Но осажденные по-прежнему бросали со стены стрелы, только направляли их так искусно, что они поражали и устрашали нападавших, а благородной женщине не причиняли никакого вреда, как будто она и руками и жестами отклоняла их от себя и направляла в сердца врагов. Таким образом, эта бесчеловечная выдумка не принесла Андронику никакой пользы. Мало этого, выйдя ночью из города, никейцы и машины сожгли, и Евфросинию перетащили по веревке в город и, как гарпии, похитили ее у Андроника, оставив его самого, как нового Финея, страдать, по неимению чем утолить голод своего гнева. Приобретя через это и у самих врагов большое уважение к своему мужеству, никейцы еще более одушевились и еще смелее стали продолжать борьбу. Они не только, показываясь на стенах, совершали знаменитые подвиги и осыпали Андроника ругательствами, называя его мясником, кровожадным псом, гнилым старикашкой, бессмертным злом, людской фурией, развратником, Приапом старее Тифона и Сатурна и всякими другими постыднейшими именами, но и выходили, как уже нами сказано, из-за ук-{360}реплений и высыпали из ворот. Андроник своим бледным лицом, неестественным взглядом, частым кручением своей длинной и курчавой бороды ясно показывал, что он кипит гневом и замышляет новые козни против никейцев. Будучи не в состоянии выносить наглость осажденных и в то же время не имея возможности удовлетворить голод своего гнева, он, как голодный пес, по нескольку раз в день обходил город и, как разъяренная медведица, переходил с места на место, жаловался на легионы и упрекал военачальников за то, будто они небрежно ведут войну и уклоняются от сражения.