Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране) - Уинзор Кэтлин - Страница 90

— Кто?.. Этот индеец, и Марсия… и мы с мамой. — Она улыбнулась и сделала округлое движение рукой. — А вы оказались тяжелым. Наверное, весите по меньшей мере сто девяносто фунтов.

— Сто восемьдесят восемь, — уточнил Эрик и почесал затылок. Но, как только коснулся головы, металлическая балка вновь дала о себе знать; на этот раз она подкатилась к его лбу, затем встала торчком, и он от неожиданности дернулся вперед, на какой-то миг ощутив близость ее тела, но это ощущение оказалось последним…

Можно было понять, что они говорят о нем, хотя разговор шел почти шепотом. Однако он был слишком умен, чтобы открывать глаза, двигаться или делать что-нибудь еще и тем самым выдать себя. Ему очень хотелось узнать, о чем шла речь, ведь две женщины обсуждали мужчину, который тайком подкрался к двери запретного храма и, если выдаст себя, никогда не узнает вечную на все времена тайну. Они стояли возле кровати, Дульчи и ее мать, и смотрели на него.

— Дульчи, уже поздно.

— Еще нет и полуночи. — Выходит, несколько часов тайком ускользнуло из его жизни, ведь последнее, что он помнил, это яркий солнечный свет. — Можно, я посижу здесь еще немного? Он может очнуться. А сейчас, по-моему, спит, хотя пару часов назад метался и бормотал что-то… Тогда я подумала, что это бред, переходящий в сон.

— Знаешь, мне не нравится, что ты тут сидишь. Возможно, у него лихорадка или еще какая-нибудь болезнь. Боюсь, ты тоже заразишься.

— Я никогда ничем не заражалась, мама. Я хочу находиться рядом с ним. И ничего не боюсь. Во всяком случае, сомневаюсь, что у него такое состояние из-за лихорадки… По-моему, это что-то другое.

— Ну что это может быть? Ведь он пролежал без сознания почти семнадцать часов. И я по-прежнему считаю, что нам следует вызвать доктора из Гватемала-Сити.

— Нет, мама, пожалуйста, пока ни за кем не посылай. Я уверена, что это никакая не болезнь… судя по всему, у него какой-то шок.

— Ничего себе шок… который довел его до такого состояния!

— Не смейся над ним. Тем более когда он не способен защитить себя.

Последовала длительная пауза.

— Боюсь, ты влюбилась в него, Дульчи.

— Я знаю, что влюбилась. Да ты посмотри на него. Он поразительно красив. Как же в него не влюбиться?

— Ты не влюбляешься в людей из-за их красоты.

— Многие мужчины влюблялись в меня по этой причине. Но я сделала свой выбор не только из-за его внешности. В нем есть еще что-то.

— Ты не настолько хорошо его знаешь, чтобы судить об этом.

— Я просто это чувствую.

Последовала еще одна пауза, во время которой миссис Паркмен, вероятно, качала головой.

— Ты еще так молода, так беззащитно молода и наивна. Я боюсь за тебя.

— Не бойся, мамочка. Чего тут бояться?

— Есть много вещей, которых следует бояться. Ну что ж… Посиди еще немного, раз тебе этого так хочется. Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи, мамочка. Мама, дай-ка я тебя поцелую. Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, Дульчи. Когда пойдешь спать, с ним посидит Марсия.

И дверь мягко затворилась.

Эрик беспокойно зашевелился на постели и открыл глаза, будто только что проснулся. Он увидел ее, сидящую возле постели, чуть склонившуюся вперед и опирающуюся на колени. Дульчи наблюдала за ним широко открытыми глазами. Ему было страшно стыдно, ведь он слышал весь их разговор и пришел в ужас от услышанного. Как только девушка могла влюбиться в него? Что же он такого сделал? Что сказал? Торстен чувствовал себя так, словно его тайно обвинили в преступлении, и пытался убедить себя в собственной невиновности. Она была так молода и пребывала еще в том возрасте, когда девушки влюбляются в кого угодно, поскольку внутренне готовы к этому и только ждут нужного момента.

В этой ситуации оставалось одно (вне всяких сомнений, именно такого поступка и ожидала ее мать): встать и немедленно уехать в Гватемала-Сити, а оттуда — самолетом домой.

Однако его не покидало тайное убеждение, что с ним произошло нечто ужасное. Она не имела права влюбляться в него, и в его мыслях зрело нечто вроде обвинения, как если бы ему пришлось стать жертвой бесчестного розыгрыша. В некотором смысле, безусловно, радовало, что с ним не случилось кое-чего похуже, когда он лежал без сознания и тем самым оказался полностью в ее власти.

Он поднял на нее глаза, а она посмотрела на него так нежно, так беспомощно, подтверждая правоту матери. Дульчи была такой красивой, такой незащищенной и всем сердцем желала принять его без колебаний или сожалений. Вот что виделось ему, вызывая стыд и угрызения совести. Поэтому захотелось отвернуться.

— Эрик… Вы очнулись?

— Да, очнулся.

— Вам сейчас лучше?

— Намного лучше, благодарю вас. — Ему очень не понравилось, что его голос прозвучал резко, но так уж получилось, и ничего с этим не поделать.

— Может, принести вам что-нибудь поесть? На кухне есть горячий суп.

— Нет, спасибо, — ответил он, но потом передумал: — Вообще-то… я бы с удовольствием съел немного супа. Если это вас не особенно затруднит.

Она искренне улыбнулась, словно обрадовалась возможности что-то сделать для него, и чуть ли не бегом бросилась из комнаты.

— Я скоро вернусь, — бросила Дульчи с порога.

Эрик поспешно встал и начал искать под кроватью ботинки, но так ничего и не обнаружил. Открыл крышку комода, быстро извлек оттуда рубашку и натянул ее. Потом, уже больше не думая о ботинках, застегнул пуговицы на рубашке и подкрался к двери. Выглянул в гостиную и, никого там не обнаружив, стремительно пересек ее. Он по-прежнему ощущал страшную слабость и головокружение, понимая, что, как только окажется на дороге, ему придется искать какое-нибудь укромное местечко, где можно укрыться и отдохнуть.

Он вышел в патио. В небе ярко светила луна, и Эрик двигался как можно тише, чтобы не разбудить попугая или обезьянку, которые, несомненно, подняли бы гвалт. Уже удалось достичь ворот, была сделана попытка открыть замок, как вдруг раздался ее голос:

— Эрик!

Торстен быстро пригнулся, отыскивая какое-нибудь убежище в тени. Все его тело взмокло от пота. «Милостивый Боже, не дай ей найти меня!» — прозвучала в его душе необычная молитва.

Она выбежала из дома в патио и направилась прямо к нему. Он оставался стоять в тени даже тогда, когда Дульчи оказалась прямо напротив него, словно его желание быть невидимым могло защитить от ее взгляда.

— Эрик… зачем вы вышли из дома? — с искренним недоумением спросила она.

— Я ухожу. Отоприте ворота.

— Эрик…

— Отоприте сейчас же! — хрипло повторил он шепотом и, поскольку она все еще колебалась, схватил ее за руку и довольно грубо подтолкнул к воротам.

Дульчи согнулась и издала тихий стон; это заставило отпустить ее руку. Его сердце колотилось так, словно пришлось пробежать несколько миль без остановки, грудь отчаянно вздымалась, ибо стало трудно дышать.

— Отоприте ворота. — На этот раз в его голосе слышалась мольба. — Пожалуйста, Дульчи, во имя любви к Господу, позвольте мне уйти!

— Но почему? Почему? Почему вы хотите уйти? Сейчас вам нельзя идти одному… в таком состоянии. Подождите до утра. Я совершенно не собираюсь делать из вас пленника, Эрик.

Услышав эти спокойные, рассудительные слова, в которых чудилась скрытая опасность, Торстен рассмеялся.

— Знаю. Но я опаздываю. Я собрался в Гватемала-Сити. Я возвращаюсь в Штаты. А мой самолет уже улетел. Я опоздал на него… Неужели вы этого не понимаете?

— Есть ведь другие самолеты, Эрик.

— Но я должен вернуться. — Голос его все еще забирался ввысь, что-то заставило резко взмахнуть рукой, потом так же внезапно волнение и раздражение утихли. Единственное, чего ему не хотелось, чтобы вышла ее мать, заговорила и улыбнулась, как это она уже делала однажды. И, определенно, не улыбалось вспоминать о том, что он принял ее за гигантскую улыбающуюся кошку; Эрик даже осмотрелся вокруг, словно ожидая увидеть животное. Но в дверях никого не было, лишь легкий свет просачивался из дома.