Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране) - Уинзор Кэтлин - Страница 79

И она грустно говорила Майлзу:

— Они хотели убить меня! Они сначала мучили бы меня, а потом убили бы. О Майлз, они обязательно попытаются найти меня. Каждый раз, когда ты уезжаешь и оставляешь меня в одиночестве, я прихожу в ужас!

— Эти люди никогда не найдут тебя здесь, дорогая. Их местопребывание — Тибет.

Аморет качала головой.

— Не надо меня успокаивать, Майлз. Ведь они не только на Тибете. Их следы есть и здесь. Они повсюду. И однажды им удастся найти меня и схватить… Верно?

— Пока я здесь, никто не причинит тебе никакого зла.

— А ты сможешь всегда оберегать меня, Майлз?

— Не знаю. Но постараюсь это сделать.

Никто из них обоих не был теперь так жизнерадостен и счастлив, как прежде. Конечно, Майлз никогда не признался бы в этом, но что-то в его слишком спокойном и рассудительном поведении подсказывало Аморет, что он боится за нее. Над их жизнями словно нависла какая-то тень, опускаясь все ниже и ниже. Иногда эта тень казалась даже не воображаемой, а почти реальной, но Аморет не могла точно сказать, что она из себя представляет и кому принадлежит. Порой у нее появлялось какое-то смутное предчувствие, что однажды этот фантом выступит из тьмы на свет и она узнает его. Это предчувствие страшило Аморет намного сильнее, нежели искаженные от злобы, свирепые лица тибетцев, которые по крайней мере были реальны и осязаемы.

Майлз сказал, что на некоторое время собирается остаться в Нью-Йорке, чтобы проделать кое-какую работу.

Аморет решила съездить домой, посмотреть, как идут дела, но не к себе, а в дом к матери, ибо не могла свыкнуться с мыслью, что те апартаменты хоть в какой-то степени принадлежат ей. Не давала покоя мысль о хрустальных лампах, так бесцеремонно вторгшихся в ее жилище и, по-видимому, не собирающихся покидать его. Наверное, они сейчас уже заполонили весь дом. А вообще-то в действительности Аморет даже радовала мысль о том, что монополию на место, где когда-то они жили с Дональдом, завоевали эти хрустальные чудеса. Безусловно, светильники, люстры и лампы были чистыми и спокойными соседями, о каких можно только мечтать; Аморет постоянно в мыслях воспроизводила их искрящимися, танцующими, позвякивающими и сверкающими. И когда она словно воочию видела их, на душе у нее становилось гораздо покойнее.

Несмотря на то что этот полдень раннего лета выдался превосходным, мать оказалась в постели. Она недвижимо лежала на спине с закрытыми глазами. Аморет стояла рядом с постелью матери и смотрела на нее с ужасом, жалостью, отчаянием и внезапными угрызениями совести.

«Ведь это произошло из-за меня! — думала она. — Из-за меня она болеет!»

Аморет повернулась и собралась быстро выйти в коридор, но наткнулась на одну из служанок.

— Маргарет, что случилось с мамой? Она больна?

Маргарет мрачно взглянула на Аморет.

— В последнее время она не очень хорошо себя чувствует, миссис Аморет. И вам известно об этом.

— Я ничего не знала! Да как ты смеешь говорить со мной таким тоном! Что это за намеки? Меня здесь не было и…

— Нет, миссис Аморет. Не далее как в прошлый вечер…

— Маргарет, что случилось? У меня такое впечатление, что никто из вас больше не понимает самых простых вещей. С тобой все в порядке, Маргарет?

— Со мной-то все в порядке, миссис Аморет.

— Но ты такая печальная. А раньше, увидев меня, всегда выглядела такой счастливой и радостной. Ведь у мамы снова начались мигрени, верно? У нее так давно их не было, с тех пор как я была совсем маленькой. И вот теперь они начались снова!

Маргарет невольно коснулась руки Аморет.

— Миссис Аморет, послушайте меня. Вы говорите, что вас долго здесь не было, что вас не было здесь прошлым вечером… И все-таки, хотя вам никто и не сказал об этом, вы знаете, почему ваша мама больна.

Аморет задумчиво посмотрела на служанку.

— Да, — спустя некоторое время призналась она. — Я знала об этом, верно… Как странно… Она спит?

Они вернулись в спальню и, остановившись у постели миссис Эймз, долго на нее смотрели. Наблюдая за матерью, Аморет почувствовала, как у нее защипало в горле. «Майлз говорил мне, — подумала она, — что надо интересоваться, как идут дела дома, а я этого не делала; и вот теперь мама больна и нуждается во мне. Я могла бы веселиться и шутить, и она тут же пришла бы в хорошее настроение и поправилась. Ведь никто, кроме меня, не может утешить и успокоить ее…»

— Миссис Эймз, — шепотом позвала Маргарет. — Миссис Эймз…

Миссис Эймз медленно открыла глаза. На ее лбу образовались небольшие симпатичные морщинки.

— Миссис Эймз, ваша девочка здесь…

— Маргарет! — крикнула Аморет.

Она в ужасе уставилась на служанку, не понимая, как можно быть такой глупой и предельно жестокой. Сказать миссис Эймз, что ее дочь находится здесь, заставить смотреть на нее, заставить вспоминать, когда ей это было не под силу… Эта женщина, наверное, сошла с ума, если способна на такие поступки. Ибо ей, безусловно, известно, что миссис Эймз больше не помнит о том, что у нее когда-то была дочь. А понимает ли это Маргарет? Аморет никогда не была уверена в этих людях. Иногда у нее создавалось впечатление, что они совершенно не осознают происходящего вокруг.

Аморет отвернулась от служанки и вновь посмотрела на мать. Та смотрела ей прямо в лицо, смотрела с беспредельной нежностью, лаской… и печалью. Это выражение материнского лица казалось воплощением мировой скоби. Никогда и ничего подобного Аморет не видела. И хотя спустя несколько секунд миссис Эймз улыбнулась, дочь поняла, что за время ее отсутствия случилось нечто ужасное. Аморет пронзило мучительное чувство вины, ведь она уехала путешествовать, оставив мать в одиночестве, лишив ее даже возможности утешаться памятью о дочери.

Да, совершенно очевидно, что ее система начала давать сбой.

Аморет чувствовала и понимала, что сейчас происходит: мать смотрела на нее и видела кого-то, стоящего возле ее кровати. Возможно, она узнала Аморет, но в этом нельзя быть вполне уверенной. Но вот медленно, словно плывя под водой, Аморет вынырнула на поверхность и резко возникла в сознании матери. Дочери так страстно хотелось этого, что она решила прорвать плотную завесу забвения, ибо не могла больше выносить материнских страданий. Она должна помочь матери, если сможет. Обязательно должна…

— Аморет, дорогая, — прошептала миссис Эймз. — Ты узнаешь меня?

Аморет проглотила комок в горле, взяла мать за руку и с рыданиями упала на колени подле постели больной.

— О мамочка, ты заболела, а меня не было рядом с тобой!

Миссис Эймз ласково погладила Аморет по голове.

— Но ты теперь здесь, дорогая. Спасибо тебе, что пришла.

— Нет! Не благодари меня! Мне давно следовало быть здесь! Если бы я знала, что ты больна, я бы тут же приехала… Не важно, какие развлечения пришлось бы оставить ради этого! И ты знаешь это, мамочка! Ведь ты знаешь это, правда?!

— Конечно, знаю, — ответила миссис Эймз и посмотрела на Маргарет; та, тоже плача, выбежала из спальни.

Как только служанка ушла, Аморет приступила к веселому бодрому рассказу, и вскоре головная боль у миссис Эймз прекратилась, она переоделась в нарядное платье, накрасилась, и они обе пришли в превосходное настроение, как когда-то прежде. Аморет возблагодарила Господа, что миссис Эймз не хмурится, не допытывается, где она была, и ничего не расспрашивает о Майлзе.

Однако по прошествии нескольких часов Аморет стала беспокоить мысль, смогут ли ее услышать и увидеть отец, Дональд, Шарон и все остальные. Она почувствовала колики в животе; сердцебиение участилось, перехватило дыхание. И чем хуже она себя чувствовала, тем более веселой и бодрой притворялась, ибо опасалась, что, если мать догадается о ее страхах, у нее вновь начнется нестерпимая мигрень. Аморет считала, что именно ей должно уберечь мать от болезни, и, несмотря на то что всегда ненавидела любую ответственность, теперь считала своим долгом отвечать за благополучие матери.