Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране) - Уинзор Кэтлин - Страница 41

— Видимо, вы бы предпочли, чтобы я произнес, что вы самая красивая, не так ли? — осведомился он.

— Я бы предпочла, чтобы вы меня ни с кем не сравнивали, — мрачно проговорила Джасинта. — Ни одной женщине не хочется думать, что находящийся рядом мужчина рассматривает ее лишь как экспонат своей частной коллекции! По меньшей мере ей хочется, чтобы он хотя бы сделал вид, что она не похожа на остальных!

И, как ребенок, прочитавший заданный отрывок на уроке в школе, села на обшитый алым бархатом табурет перед камином. Затем вытянула одну ногу перед собой, другую же обхватила за колено и откинулась назад. Ей захотелось взглянуть в зеркало, чтобы проверить, красивая ли сейчас у нее поза.

— Вы выглядите красивой, — сказал он. — И мне хочется, чтобы вы прекратили вести себя так застенчиво. Это очень странно, — добавил он и медленно покачал головой.

— Что это?

— Вы, женщины, все очень похожи — и не важно, сколько вам лет и какого вы происхождения. Вам всем хочется постоянно выслушивать остроумные комплименты, все вы любите безделушки и прочую ерунду.

Джасинта издала легкий возглас возмущения и поднесла руку ко рту.

— Что?!

— Все это истинная правда. В одну эпоху вы называете такое поведение рыцарством, в другую — галантностью. Иногда вы называете его честью, иногда — уважением. Но все оказывается одним и тем же. Даже страсть вы считаете концом для вас — ценой, которую вы вынуждены заблаговременно платить за единственную вещь, которую искренне цените: за остроты, безделушки и прочие пустяки.

— Ну и ну! — выдохнула Джасинта изумленно.

Он сделал шаг вперед и повторил свои слова вновь. И все-таки теперь, когда она задумалась над ними, они при всей их нелепости показались ей правдой. Джасинта поднесла пальцы к губам и захихикала.

— А вы, викторианцы, самые скверные из всех, — добавил он.

Его упоминания о викторианцах сердили ее и жалили, словно крапива. Она подняла голову, с ненавистью посмотрев на него.

— Похоже, вы не заметили одного обстоятельства, — проговорила Джасинта. — Оно заключается в том, что женщины от рождения находятся в невыгодном положении. Совершенно естественно, что вокруг нас и наших затруднений возникает довольно много всяких нелепостей. И если мы сами не станем защищать себя, маскируя наши слабости многочисленными завесами романтического тумана, то мужчины будут относиться к нам еще хуже, чем сейчас.

— А вы неглупы, — усмехнулся он. — Кто вас научил всему этому? Ваша мать умерла слишком молодой, хотя из нее вышел бы превосходный учитель…

— Не смейте говорить о моей матери! — закричала Джасинта, и этот крик надолго повис в воздухе, протяжный и надрывный, словно звук разрываемого шелка.

В следующий миг она вскочила и подбежала к нему со сжатыми кулаками. Сейчас Джасинта была так сильно разъярена, что совсем не боялась его. Он же не сдвинулся с места, продолжая стоять с засунутыми в карманы руками, глядя на нее сверху вниз безразлично, но одновременно как бы развлекаясь. От этого взгляда ее ярость окончательно выплеснулась наружу.

— Вы!.. — начала она голосом, полным гнева и ненависти, подняла кулаки вверх и уже увидела мысленно, как исказится его лицо в момент удара.

Он одной рукой сжал ее запястья и чуть вывернул их, заставив тихо вскрикнуть от боли. Затем резко оттолкнул ее, и Джасинта полетела через всю комнату. Она сразу же встала на ноги, хоть и пошатнулась, но тут же обрела равновесие и вновь устремилась прямо на него. Он направился к ней навстречу, медленно приближаясь, и она остановилась, пристально посмотрела на него, а затем повернулась, чтобы броситься — на этот раз прочь, но услышала за спиной его голос, резкий и суровый:

— Идите сюда!

Пришлось вновь остановиться, оглянуться на него через плечо и так стоять, дрожа от страха и ожидая, что произойдет дальше. Когда его могучая рука ухватила ее за плечо, она непроизвольно задрожала, а когда он развернул ее лицом к себе, подняла руки, словно защищаясь от удара.

Он с неприязнью взглянул на нее и отрицательно покачал головой.

— Нет, — произнес он. — Не надо. Разве я хоть раз сделал что-нибудь такое, что заставило бы вас думать, будто я могу причинить вам вред?

Она бессильно опустила руки и теперь смотрела на него с беспредельным отчаянием, совершенно неспособная вспомнить точно, что произошло всего каких-то несколько минут назад.

— Не знаю, — слабым голосом ответила Джасинта. — Я вас боюсь. Я считаю вас жестоким и думаю, что вы презираете меня. А еще я думаю, что вы насмехаетесь надо мной. — Она подняла лицо и теперь смотрела на него открытым и честным взором. — Зачем вы пришли… сегодня ночью?

— Мне хотелось увидеть вас.

— Нет, — печально возразила она. — Вы пришли сюда, чтобы напомнить мне о том, что произошло прошлой ночью между нами, и о том, что случилось сегодня днем между вами и… моей матерью.

Он посмотрел на нее, прищурившись, словно изо всех сил старался сосредоточить на ней свой взгляд, но при этом не рассматривал ее тело или лицо; он вообще смотрел на нее скорее не как на женщину, а как на нечто абстрактное.

— А знаете, — в конце концов медленно проговорил он, — ваша мать, когда умерла, была не старше вас. Однако она намного лучше вас разбиралась в мужчинах.

— О-о-о… — протестующе простонала Джасинта. Потом отвернулась, закрыла лицо ладонями и, медленно осев на пол, захныкала, словно маленький ребенок.

«О, как бы мне хотелось умереть! — печально думала она. — Ведь я люблю его, а он не обращает на меня никакого внимания. Он предпочитает ее, и она лучше меня знает, как сильнее понравиться ему. Как? Как ей это удается? Всякий раз, когда я смотрю на него или заговариваю с ним, я испытываю поражение. И все же я лучше разбираюсь в других мужчинах. Да, лучше! Видимо, в нем есть нечто, что вынуждает меня вести с ним неправильно».

Тут она услышала какой-то тихий звук, подняла глаза и увидела, что он отошел от нее на несколько шагов.

— Вы уходите? — спросила она скорее удивленно, чем разочарованно, словно знала, что заслуживает того, чтобы ее покинули, и готова принять его уход как должное.

Услышав ее слова, он остановился и повернулся. Сейчас он смотрел прямо на нее.

— Наверное, так будет лучше, — последовал ответ. А она почувствовала, что сердце ее остановилось. Ей показалось, что оно расширилось до неимоверной величины и вот-вот разорвется у нее в груди.

Сейчас на его лице не осталось и следа того неистового, страстного желания, которое читалось на нем вчерашней ночью. Сейчас он смотрел на нее, будто она была маленьким ребенком, нуждающимся в жалости. Еще ни разу она не испытывала муки сильнее; ей захотелось смиренно уползти из комнаты и где-нибудь спрятаться… спрятаться от него и от себя. Разве можно было вообразить, что спустя каких-то несколько часов он будет смотреть на нее так, словно между ними ничего не произошло, или так, словно он по меньшей мере забыл об этом?

«Вот оно — случилось то, во что никогда не может поверить ни одна женщина, — размышляла она. — Мужчина покидает ее тело и как бы освобождается от нее полностью. Он вновь обретает свое хладнокровие, свое самообладание — так же легко, как и утрачивал их. Он может разглядывать ее или нет (по своему выбору), даже не вспоминая об их близости. В то время как она должна помнить об этом все время и нести в самой сокровенной глубине своего «я» память о том, что некогда была любима им. И от этого ей никак не убежать. Для нее это нечто сродни тюрьмы. Для него же — нет… до тех пор, пока он сам не станет искать себе эту тюрьму».

И она протянула к нему руки.

— Я люблю тебя, — услышала Джасинта свои же слова, прозвучавшие мягко и мелодично, как ни разу в ее жизни. Одновременно с этим она ощутила чувство удивления и облегчения. Ее интонация значила больше любых слов, поскольку сейчас женщина полностью вручала себя ему. Завеса романтического тумана приподнялась и растаяла; сейчас Джасинта была совершенно лишена кокетства и притворства.