Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране) - Уинзор Кэтлин - Страница 21

Пока произносились эти слова, лицо ее раскраснелось от гордости и удовольствия. Она верила, что разум ее заявляет о себе с блеском, красота сияет свежестью, все эмоции чисты и благородны и все это вкупе должно раздосадовать его, как невидимое препятствие в его постоянных и сомнительных интрижках с женщинами.

Он по-прежнему довольно долго молчал, а потом медленно и спокойно проговорил:

— В конце концов, мне тоже надо как-то занять мое время. И, разумеется, весьма любопытно понаблюдать за вашими с матерью действиями, если вы обе влюбитесь в меня.

К своему внезапному удивлению, Джасинта весело рассмеялась и захлопала в ладоши.

— Вот видите! — радостно вскричала она. — Я знала это! Я раскусила вас!

— Да, вам это удалось, — согласился он.

Впрочем, она скоро почувствовала, как ее триумф постепенно угасает. Словно только что в руках был красивый красный воздушный шарик, а он взял да улетел. Как же так случилось?

— Теперь я могу идти? — осведомилась она, вставая.

— А вам хочется этого?

— Разумеется! Вы ведь только что признались… во всем!

— Тогда идите.

— Дверь заперта. Когда мы с Грантом пришли сюда, он запер ее на ключ.

Джасинта ожидала, что он прикажет ей сесть и вести себя как следует, и, когда вдруг прозвучало разрешение уйти, почувствовала себя так, словно кто-то изо всех сил дернул за веревку, которой ее привязали. Она даже покачнулась и чуть не упала, но все же сумела сохранить равновесие.

— Дверь открыта. Уходите поскорее, — произнес он.

Он тоже поднялся со своего места и теперь стоял, держа руки в карманах и наблюдая за ней. Он ждал. Инициатива была за ней.

Ей обязательно нужно покинуть эту залу гордо и с достоинством, демонстрируя твердое убеждение, что, независимо от того, в каком обществе и окружении ей приходится пребывать, она была и остается леди викторианской эпохи, родовитой и благовоспитанной. Следуя этому решению, Джасинта приняла самый надменный из всех возможных вид, немного постояла, словно на королевском приеме, глядя на своего собеседника пренебрежительно и неприязненно. Но она не смогла бы долго продержаться в столь высокомерной позе, ибо слезы явно подступали к глазам. Она медленно повернулась, словно находясь на каком-то невидимом возвышении — подол ее платья описал на полу полукруг, — и величественно двинулась к двери. Волосы волнистым потоком струились у нее за спиной, а кружевные оборки платья изящно тянулись по полу вслед за ней.

Однако при всем при этом ее не покидало чувство глубочайшего унижения.

Она мучительно осознавала его присутствие, то, как он смотрел ей вслед своими огромными черными глазами и как в них играли насмешливые искорки. Гулкое эхо ее шагов по выложенному плиткой полу медленно поднималось к гигантскому потолку, теряясь где-то в вышине. Она чувствовала, как все мышцы спазматически подергиваются, подобно клавишам рояля под ударами пианиста.

Пройдя примерно десять ярдов, она остановилась, крепко сжала пальцы в кулаки, сделала глубокий вдох и обернулась, чтобы посмотреть на него. Он стоял на том же самом месте, где находился раньше, в той же самой позе и глядя на нее с тем же самым выражением лица.

— Неужели вы никогда в жизни не испытывали уважения к какой-нибудь женщине? — проникновенно и горько спросила она.

Он едва заметно улыбнулся, но почти сразу же, видя, насколько ей больно, отрицательно покачал головой. Его лицо обрело весьма задумчивое выражение.

— Уважение, — произнес он приятным и дружелюбным тоном, — это душевное состояние, которое воспитывают в детях их родители. И оно становится человеческой привычкой на всю жизнь. Но к чему мне испытывать это чувство по отношению к вам, когда у меня нет ни детей, ни родителей?

— У вас нет детей? — спросила она, чрезвычайно шокированная его словами, и даже сделала невольно несколько шагов по направлению к нему. Но тут же опомнилась и остановилась.

— У меня нет детей, — ответил он. — Безусловно, вам известна моя репутация — я никогда не смогу зачать потомства. И это еще один из моих грехов, который, наверное, в глазах всего мира — худший из всех. Но ни я, ни мои любовницы не видят в нем совершенно никаких помех для нашего удовольствия. Все как начинается, так и заканчивается. Дело сделано. И никаких последствий, никакого ожидания новой жизни, никаких мечтаний, сопряженных с этим.

Пока он все это говорил, глаза Джасинты расширились от ужаса; рот ее был приоткрыт, рукой она держалась за горло. Лицо ее смертельно побледнело, дышать приходилось с чрезвычайным трудом. В звучании его голоса было нечто такое… нечто такое… Что же это могло быть?

То, что она слышала, было похоже на нежность. И сейчас ей казалось, что его приглушенный ласковый голос обволакивает ее руки, спину, ласкает тело — нежно, упорно, сладострастно, и она чувствовала все возрастающее тепло и растекающееся по всему телу блаженство. Она едва осознавала, что он говорит, и страстно жаждала одного: чтобы он не прекращал свою страстную речь.

Но она запоминала его слова. И, стоя на том же самом месте и несколько испуганно глядя на него, молчаливо одобряла самые безнравственные речи, которые когда-либо слышала; а ведь он соблазнял ее, соблазнял вновь, на этот раз искушая отказаться от всего, что делало ее членом цивилизованного общества. Да, он искушал ее оставить все, что придавало достоинство ее существованию как женщины.

— Вы найдете это шокирующим, — говорил он по-прежнему легко и дружелюбно, — но, поверьте, ваша милая головка напоминает чердак, забитый старой ненужной мебелью. Вы находитесь в незнакомом месте, но еще не изменились с учетом этого обстоятельства. И возможно, вам никогда не удастся переделать себя, чтобы подстроиться к здешнему существованию. Для этого нужно обладать слишком богатым воображением, а вам, викторианским дамам, дано воображение, присущее младенцу.

— Если вы говорите все это, чтобы продемонстрировать свое, не в меру живое воображение, то, смею вас заверить, любовь и дети не имеют между собой ничего общего. Что ж, выходит, вам очень повезло, что вы находитесь именно здесь!

— Я — таков, каков есть, — проговорил он совершенно спокойно. — Я — это только я сам. Я — единое целое, неспособное раскалываться на мелкие кусочки и разбрасываться по мелочам. Ни под каким видом!

— Если бы все остальные мужчины рассуждали и чувствовали себя так же, как вы, и если бы они имели ваше тщеславие, — презрительно добавила она, — женщина была бы вообще не нужна.

— Только в том случае, если вы считаете, что наслаждение не нужно и ничего не стоит. Как бы там ни было, ваши мужчины никогда не были такими, как я, и никогда таковыми не станут. Они постоянно будут нуждаться в вас по тем же причинам, которые у них были всегда. — На его лице неожиданно появилась ослепительная улыбка. — Таковы уж они, бедняги, — снисходительным тоном прибавил он.

Джасинта возмущенно тряхнула головой.

— Да вы… да вы… просто омерзительны! Вот каков вы на самом деле! — выпалила она с жаром.

— Да неужели? — с довольно кислой миной отозвался он и с этими словами подошел к ней вплотную, преодолев расстояние между ними всего несколькими стремительными шагами. Это показалось ей сверхъестественным. «Он двигается, как животное, — подумала она, похоже, отыскивая еще что-нибудь, способное настроить ее против него. — Джентльмен должен двигаться изящно, но, разумеется, не так, как пантера».

Джасинта резко повернулась к нему спиной и закрыла лицо руками. И снова так сильно испугалась, что совершенно непроизвольно задрожала всем телом. Так и стояла, дрожа и беспомощно прижав к лицу ладони.

— Скажите, — наконец произнес он, — почему вы меня боитесь?

Она ощутила на локте прикосновение его руки, мягкое и очень ласковое. Несмотря на то что он никак не отреагировал на слова об оскорблении, которым подверг ее Грант, было очевидно, что сам он не хочет обижать ее. Или ему это было просто не нужно.

Постепенно дрожь в ее теле прекратилась, она подняла голову в ожидании, все время начеку, как дикое животное, которое всем своим нутром чует неизбежную опасность. Она ощущала зуд даже в пятках и переступала с одной ноги на другую, но с места не двигалась. Ее охватило какое-то странное, неуемное желание. Теперь она вновь стояла спокойно, ожидая, что предпримет он. Ей казалось, что он нависает над ней, безграничный и непобедимый, в то время как сама она становилась все меньше, ничтожнее и слабее, чувствуя при этом совершенную безысходность и беззащитность.