За Россию - до конца - Марченко Анатолий Тимофеевич - Страница 4

Гучков принял Деникина со всем радушием, на которое был способен: он прекрасно понимал, что Временное правительство и лично он, Гучков, смогут удержаться у власти только с помощью штыков.

   — Дорогой Антон Иванович! — Широкая наигранная улыбка озарила крупное тяжёлое лицо Гучкова. — Хотя прежде мы с вами и не были знакомы... К великому сожалению! — поспешно добавил он. — Хотя прежде и не были знакомы, у меня такое ощущение, что я знаю вас с давних пор. Позвольте мне, как человеку, почитающему ваш военный талант и ваше всем известное мужество истинного фронтовика, употребить выражение простолюдинов: знаю вас как облупленного!

Деникину всегда претила лесть, он слушал Гучкова, постепенно проникаясь к нему неприязнью.

Выдержав длительную паузу, Гучков попытался проверить, какое впечатление произвели его слова на Деникина, и, по хмурому непроницаемому лицу генерала поняв, что лесть не сработала, сразу же перешёл к делу:

   — Милейший Антон Иванович, зная вас как человека Кола, не буду играть с вами в прятки. У нас во Временном правительстве при выборе кандидатуры на пост Верховного главнокомандующего дело дошло едва ли не до драчки: одни предлагали генерала Алексеева, другие — генерала Брусилова. Не утаю, против Алексеева отчаянно выступал Родзянко и его единомышленники. И всё же большинство, в их числе и ваш покорный слуга, твёрдо стояли за Алексеева. Но вы же знаете, что Михаил Васильевич при всём его незаурядном полководческом таланте, к великому сожалению, обладает весьма мягким характером. Не характер, доложу я вам, а воск, натуральный воск! И я предложил, если позволите так выразиться, «подпереть» Алексеева таким человеком, как вы, Антон Иванович. А именно: человеком железного характера, способного своей неукротимой волей положительно влиять на Верховного главнокомандующего, особенно при его возможных колебаниях. Мы предлагаем вам пост начальника штаба у генерала Алексеева.

Деникин отреагировал незамедлительно:

   — Благодарю вас за высокую честь, но вынужден сразу же отказаться.

   — Но почему же?

   — Причин тому несколько, — спокойно ответил Деникин. — Прежде всего, вся моя военная служба прошла в строю, а если и приходилось волею обстоятельств быть штабником, то в штабах определённо строевых. Кроме того, как вам должно быть известно, всю войну я командовал дивизией и корпусом — в этом моё призвание, это отвечает моему опыту и моим способностям. А в Ставке Верховного главнокомандующего более пристало находиться человеку, который причастен к высокой политике, к вопросам государственной обороны. Что же касается меня, то мне никогда не доводилось работать на поприще такого масштаба.

Несмотря на слова Деникина, Гучков продолжал настаивать на своём с поистине бычьим упрямством, мотивируя свою настойчивость интересами России прежде всего.

   — Я могу дать согласие, — наконец сдался Деникин, — но при этом хочу выговорить себе право до окончательного решения встретиться с генералом Алексеевым.

   — Да ради бога! — обрадованно воскликнул Гучков, довольный тем, что ему удалось сломить сопротивление Деникина. — Предоставляю вам это право с превеликим удовольствием! Но не затягивайте с решением, батенька мой, умоляю вас, не затягивайте! Дорога каждая минута!

При всей своей показной откровенности Гучков не сказал главного. А главное состояло в том, что Временному правительству, для того чтобы вызвать по отношению к себе благосклонность Совета рабочих и солдатских депутатов, нужна была именно такая кандидатура, как Деникин: новая власть отдавала приоритет в назначениях на высокие посты выходцам из низов, а Деникин как раз подходил по этим «параметрам»: по своему происхождению он был из простых крестьян. Временное правительство надеялось, что он будет проводить линию на демократизацию армии, что его назначение не вызовет конфликта с Советом рабочих и солдатских депутатов, перед которым правительство вынуждено было заигрывать, учитывая растущее влияние Советов в массах.

Однако Временное правительство просчиталось: да, Деникин осуждал старый режим, резко критиковал в печати военную бюрократию, в целом принял Февральскую революцию. Но превращать армию в некое хаотическое скопление военных людей, в «вольницу», где каждой вам себе командир, где нет строгой дисциплины, где царят анархия и своеволие, он конечно же не собирался, ибо считал это гибельным для армии и для России.

Как и предполагал Деникин, разговор с Алексеевым оказался непростым. Деникин, в сущности, слово в слово передал ему содержание своей беседы с военным министром. Однако Алексеев подспудно был обижен и уязвлён тем, что вопрос о назначении Деникина не был с ним согласован и его пытаются поставить перед свершившимся фактом. Кроме того, он как огня боялся всяких подсиживаний...

   — Ну что ж, как вам угодно... — коротко и сухо бросил он, не глядя на Деникина, в конце разговора.

Тому всё стало ясно.

   — Итак, я немедленно сообщу Гучкову о своём окончательном отказе от предложенной мне должности, — твёрдо произнёс Деникин. — Я не буду ссылаться на вас, — успокоил он Алексеева. — Это моё сугубо личное решение. — И встал, чтобы откланяться.

   — Что вы, что вы, голубчик, — вдруг встрепенулся Алексеев: слова Деникина не на шутку испугали его. — Я буду рад иметь такого начальника штаба, как вы. Месяца два поработаете, а там как пожелаете. Если дело придётся вам не по душе (он хотел сказать: «или если не сработаетесь со мной»), то сможете уйти в войска и занять должность не менее чем командующего армией.

Михаил Васильевич Алексеев был старше Деникина ровно на пятнадцать лет. На первый взгляд в его облике не было тех черт, которые выдают в человеке так называемую «военную косточку», скорее он походил на профессора: небольшой рост, щупловатость, рассеянный взгляд маленьких глаз, скрытых за стёклами круглых очков, суетливость, порой не вызываемая какими-либо внешними обстоятельствами. Один глаз его сильно косил. Вёл он себя, как и Деникин, скромно, не любил людей, склонных к многословию. Был он схож с Деникиным и по своему происхождению и по тому, что пробился в генералы без всякой протекции, лишь с помощью природного ума и огромной работоспособности. Ко времени Февральской революции Алексеев накопил немалый боевой опыт: участвовал в русско-турецкой кампании, в русско-японской войне, затем был некоторое время профессором Генерального штаба. На русско-германском фронте перебывал на нескольких командных в штабных должностях, начиная с начальника штаба Юго-Западного фронта. В1915 году стал главнокомандующим Северо-Западным фронтом, где в ходе отступления сумел благодаря своему военному мастерству вывести свои войска из «польского мешка» и окружения, в которое пытался его заманить Людендорф[3]. С того времени, как Николай II принял на себя верховное командование, Алексеев стал его ближайшим сподвижником и фактически руководил вооружёнными силами России.

Несмотря на то что Алексеев по характеру был человеком колеблющимся, одно свойство его натуры заслуживало уважения: в придворных кругах, где необходимо было проявлять мужество почти такое же, как на фронте, он никогда не слыл льстецом и приспособленцем. Такую оценку подтверждали многочисленные факты.

Однажды в Ставку приехала императрица Александра Фёдоровна. Пригласив Алексеева прогуляться по саду, она доверительно взяла его под руку и стала упрекать генерала в том, что тот явно несправедливо относится к Распутину. Императрица не жалела возвышенных слов, пытаясь доказать, что Распутин — святой человек и способен творить чудеса, что на него беспардонно клевещут. В заключение предложила генералу пригласить Распутина в Ставку, чтобы он своим присутствием и советами переломил ход событий на фронте и помог русским войскам одержать победу.

Алексеев, внимательно выслушав, долго молчал, испытывая терпение императрицы. И когда она, не выдержав, поторопила его высказать своё мнение, ответил с той твёрдостью, которая не вызывала сомнений в том, что его суждение о Распутине не претерпело никаких изменений: