За Россию - до конца - Марченко Анатолий Тимофеевич - Страница 14

Это было одной из причин, по которой Белое движение развивалось, можно сказать, черепашьими темпами и едва ли не захлебнулось в самом начале.

Другой, пожалуй, ещё более веской причиной неудач первоначального этапа формирования Белого движения было то, что красные с потрясающей быстротой двинули огромные войсковые массы на Дон. Командовал красными войсками Антонов-Овсеенко. Ядром этих войск были отряды, во главе которых стоял уже ставший известным своими боевыми удачами Сиверс.

На первых порах эти фамилии ничего не говорили Деникину, но верный своему принципу — знать противника, с которым воюешь, он поручил своим штабистам добыть хотя бы краткие сведения об этих красных военачальниках. И вскоре кое-что удалось узнать.

Оказалось, что Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, партийный псевдоним которого был Штык, руководил штурмом Зимнего дворца. Деникина порадовало то, что этот Штык не имел ни военного образования, ни боевого опыта и, следовательно, в вопросах ведения боевых действий представлял собой дилетанта, умеющего лишь вдохновлять прирождённым красноречием и издавать грозные приказы, нагоняя на подчинённые ему войска страх. Один штрих из биографии этого красного полководца немало позабавил Деникина: оказывается, Антонов-Овсеенко до революции редактировал газету «Казарма», издававшуюся в Петрограде.

   — Да он же ни единого дня не служил в армии, — усмехнулся Деникин, выслушав эти сведения. — Хорошо ещё, что родился в семье поручика. Но вряд ли такое отдалённое родство с армией поможет ему успешно руководить боевыми действиями.

   — Но, кажется, он не такой уж слабый организатор, — осторожно заметил штабист. — Есть данные, что он ещё в тысяча девятьсот шестом году готовил вооружённое восстание в Севастополе, за что был приговорён к смертной казни. Правда, ему повезло: казнь заменили двадцатью годами каторги.

   — Ничего не скажешь, — горько проронил Деникин, — большой гуманист был наш последний самодержец.

   — За что и поплатился, — подхватил штабист.

   — То, что красные добиваются успехов на фронте, не удивительно, — думал Деникин. — Ведь организуют сражения бывшие царские офицеры, имеющие фронтовой опыт. А за спиной у них — такие, как этот Антонов-Овсеенко, которые и пожинают плоды побед.

О Рудольфе Фердинандовиче Сиверсе Деникин узнал, что он был человеком военным, на русско-германском фронте воевал в чине прапорщика. Командовал отрядом красногвардейцев и матросов против войск Краснова под Пулковом. Особо отличился в боях за освобождение Донбасса.

   — Именно Сиверс занял Таганрог, а затем и Ростов, вынудив нас покинуть город, — пояснил штабист, видя, что Антон Иванович уже отложил бумажку со справкой в сторону. — Этот, кажется, далеко пойдёт.

   — Если уж говорить о том, кто далеко пойдёт, так это, скорее всего, Антонов-Овсеенко, то бишь Штык, — возразил Деникин. — Революции превыше всего ценят политиков, а не военных. Военные будут в цене, пока идёт война, а затем их выбросят за борт. — Он ещё раз просмотрел справку. — Да они, эти большевистские вояки, кажется, все как один перебывали в редакторах. Этот Сиверс успел редактировать некую «Окопную правду». И сам Троцкий из редакторов. Неужто мы не осилим этих красных дилетантов?

   — Будем рассчитывать на Божью помощь, ваше высокопревосходительство...

   — А пока что придётся покинуть Ростов, — со вздохом произнёс Деникин, думая о том, что Ксению придётся оставить на произвол судьбы в этом городе. Кто заступится за неё, если её арестуют или если она подвергнется бандитскому нападению? Никто! Недаром Ксения умоляла взять её с собой, не оставлять в Ростове. Но как он мог согласиться и тем самым подвергнуть её ещё большему риску? Разве зная он, что ждёт его впереди? Корнилов, увидев Ксению всю в слезах и узнав об их причине, пообещал переговорить с Деникиным. Тот, несмотря на доводы Корнилова, наотрез отказался брать Ксению с собой.

   — Со мной ей будет грозить ещё большая опасность, чем в Ростове, — твёрдо сказал он. — К тому же, Лавр Георгиевич, жёны в походе свяжут нас по рукам и ногам. Полагаю, что у нас есть лишь один выбор — идти через все преграды к избранной нами цели, не отвлекаясь ни на что другое.

   — Я разделяю ваши взгляды, Антон Иванович. — Корнилов произнёс эти слова искренне, хотя и сухо.

Девятого февраля Корнилов отдал приказ своим войскам отходить за Дон, в станицу Ольгинскую. Дальнейший план действий так и не сложился в его голове. Да и кто мог определить единственно верный путь по донским степям? Идти на Кубань? А не примут ли их там точно так же, как приняли на Дону? Кто знает?

Недаром в письме другу Корнилов перед уходом из Ростова говорил о том, что, вероятно, больше им встретиться не придётся.

Много позже в своих воспоминаниях об этих днях, полных разочарований и томительной неизвестности, Деникин писал:

«Мерцали огни брошенного негостеприимного города, слышались одиночные выстрелы. Мы шли молча, каждый замкнувшись в свои тяжёлые думы. Куда мы идея? Что ждёт нас впереди?»

И ещё:

«Мы уходили. За нами следом шло безумие. Оно вторгалось в оставленные города бесшабашным разгулом, ненавистью, грабежами и убийствами. Там остались наши раненые, которых вытаскивали из лазаретов на улицу и убивали. Там брошены наши семьи, обречённые на существование, полное вечного страха перед большевистской расправой, если какой-нибудь непредвиденный случай раскроет их имя... Мы начинали поход в условиях необычайных: кучка людей, затерянных в широкой донской степи, посреди бушующего моря, затопившего родную землю. Среди них два Верховных главнокомандующих русской армией. Главнокомандующий фронтом, начальники высоких штабов, корпусные командиры, старые полковники... С винтовкой, с вещевым мешком через плечо, вмещавшим скудные пожитки, шли они в длинной колонне, утопая в глубоком снегу... Уходили от тёмной ночи и духовного рабства, в безвестные скитания... За Синей птицей.

Пока есть жизнь, пока есть силы, не всё потеряно. Увидят светоч, слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе, те, кто пока не проснулись... В этом был весь глубокий смысл Первого Кубанского похода. Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к этому явлению, в котором всё — в области духа и творимого подвига. По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия: малая числом, оборванная, затравленная, окружённая, как символ гонимой России и русской государственности.

На всём необъятном просторе страны оставалось только одно место, где открыто развевался трёхцветный национальный флаг, — это Ставка Корнилова».

О том, в каком направлении отходить, разгорелись жаркие споры между Алексеевым и Деникиным, с одной стороны, и Корниловым и Лукомским — с другой.

Корнилов был явным сторонником движения на восток, в район зимовников.

   — В этом районе, — доказывал Корнилов, — мы оторвёмся от железных дорог, где постоянно перемещаются войсковые соединения красных. Этим мы прежде всего обезопасим ещё не вполне сформировавшуюся армию. Второе, люди получат так необходимый им отдых. Мы сможем переменить лошадей, пополнить свои обозы. Поднакопим силы и тогда начнём действовать наверняка.

   — Но эта позиция — не более чем выжидательная, — ворчливо возразил ему Алексеев. — Люди растеряют боевой дух. Любая длительная оборона — смерть для армии: не успев родиться, она войдёт в стадию разложения и в конечном итоге перестанет существовать как реальная сила. Нет, только на Кубань, и никуда более!

Его поддержал Деникин:

   — Алексей Алексеевич, безусловно, прав. Отдавая должное вашему предложению, Лавр Георгиевич, я тем не менее за то, чтобы идти на Екатеринодар. Город этот ещё не взят большевиками. Кубань располагает богатыми запасами продовольствия. А главное — кубанское казачество, в отличие от донского, более активно настроено против советской власти, и, следовательно, нам будет на кого опереться. Армия, несомненно, получит большой приток добровольцев.