Родные миры (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 39

Кварг Арьен

Я никак не мог отделаться от мысли о странности и неправильности происходящего на корабле. С одной стороны, я чувствовал себя невероятно легко и спокойно, во многом благодаря компании Яры, а с другой — присутствовала во всём этом какая-то неприятная мелочь, будившая настойчиво грызущее меня изнутри ощущение подспудной тревоги.

Осознание пришло внезапно, на третий день после возвращения с планеты.

По корабельному времени было около полудня, на Яронику накатил приступ лени и желания понежиться в кровати. Я к подобному сибаритству был не склонен сколько себя помнил, но почему-то вставать тоже не спешил. Мы вяло и с большими паузами разговаривали ни о чём и как будто раздумывали, стоит ли заснуть обратно. Точивший меня изнутри червячок неправильности и беспокойства вдруг шевельнулся особенно сильно, и я наконец-то понял, что смущает меня в распорядке дня на корабле: его, распорядка, полное отсутствие!

Сказать, что это открытие меня удивило, — ничего не сказать. Я слышал, что привычка жить по уставу прочно въедается в организм, но никогда не подозревал, что настолько, и что отсутствие этой упорядоченности будет так сильно действовать на нервы.

Из-за этой привычки я каждый день просыпался ровно в шесть утра и ворочался, пытаясь понять, почему мне не спится. Из-за неё меня невероятно раздражали бесцельные брожения экипажа, да и меня самого, по кораблю. Отсутствие строго определённого времени завтрака, обеда и ужина тоже нервировало, и заставляло периодически чувствовать себя на военном положении.

— Слушай, у меня есть идея! — вдруг рывком приподнялась на локте Яроника, нависая надо мной и сияя нездоровым восторгом в глазах. — Ты чего такой озадаченный?

— Последнюю твою идею я до сих пор от головы отмыть не могу, — съехидничал я. К назначенному «через пару дней» «цвет молодой листвы» из моих волос не то что не вымылся, а даже как будто стал ярче; или просто немного светлее. А ведь я просто доверился этой коварной женщине с её предложением намылить друг друга, и поначалу даже получал удовольствие от процесса. До определённого момента.

Правда, сбрить всё это «великолепие» под корень рука пока не поднималась: я всё ещё надеялся на лучшее. На предложение же Яры «покрасить обратно» ответил однозначно и категорически: не хватало мне обзавестись каким-нибудь ещё более экзотическим цветом! Я хотя бы ничего не имел против синего цвета как такового, а если после перекраски получится какой-нибудь розовый? Или, не дайте духи, вообще жёлтый, который я по субъективным причинам вовсе не выносил?

— Ты мне это до Земли припоминать будешь? — не слишком убедительно изобразила обиду она.

— Если оно продержится до тех пор — однозначно, — злорадно сообщил я.

— Ну тебя, шуток не понимаешь, — хмыкнула женщина, опять устраиваясь у меня на плече. — И ты так и не ответил, о чём столь напряжённо размышлял?

— Да так, глупости, — досадливо поморщившись, отмахнулся я.

— Проходили мы твои глупости, — возразила она, опять нависая, только на этот раз складывая ладони у меня на груди и утверждая на них подбородок. — Давай, рассказывай, что тебя тревожит. Побуду твоим личным психологом.

— Да ничего меня не тревожит, — опять отмахнулся я. Но это выражение лица я уже знал. Ей сейчас действительно было проще ответить, чем пытаться объяснить всю бессмысленность и бесполезность разговора, хотя проблема и правда не стоила затраченного на её обсуждение времени. Впрочем, мы же никуда не торопимся? Нахмурившись и посерьёзнев, я начал отвечать с видом человека, выдающего под пыткой свою самую страшную тайну. — Вернее, тревожит, но это объективно глупости и просто въевшиеся привычки. Меня последнее время волновала какая-то неправильность в окружающем мире, тревожный диссонанс, неестественность, — осторожно проговорил я, тщательно подбирая слова. Яроника подобралась и нахмурилась, видимо, ожидая чего-то совсем уж нехорошего. — И тут вдруг я, наконец сообразил, что именно меня беспокоит, — напряжённым тоном процедил я. Яра подалась вперёд от волнения, я поманил её ближе, вынуждая наклониться к самому моему лицу… и, рывком перекатившись по кровати, рявкнул поставленным командирским голосом совершенно опешившей от такого поворота событий женщине едва ли не в ухо: — Три наряда вне очереди за нарушение распорядка дня! — она дёрнулась от неожиданности и уставилась на меня как на опасного психа. — Ну, что ты на меня так смотришь? — уже нормальным тоном продолжил я, подпирая голову ладонью. — Привык жить по уставу и распорядку, теперь никак не могу отвыкнуть.

— Ах ты… — медленно протянула она, когда до неё, видимо, окончательно дошло, что ничего страшного не случилось. — Ах ты глюмова слизь! — взвыла Яроника, от всей души приложив меня по голове и спине сдёрнутой с кровати подушкой. — Я решила, что опять какие-то проблемы и инопланетные внушения, а ты! Вот тебе, артист несчастный! Я тебе покажу, как меня пугать! — возмущённо шипела она, лупя меня всё той же подушкой куда придётся. А я даже сопротивляться не мог, я смеялся. Даже, скорее, бессовестно ржал. — Я тут паникую, готовлюсь кого-то срочно спасать, а он веселится! Шутки шутит!

— Видела бы ты выражение своего лица! — с трудом выдохнул я между приступами смеха и ударами подушки.

— Тьфу! — раздражённо резюмировала она, отбрасывая орудие возмездия и возмущённо глядя на меня. — И он тут ещё что-то про детский сад говорил! Духи, ну, можно было бы хотя бы потише? — проворчала она, демонстративно прочищая ухо мизинцем.

— Нельзя, тогда бы весь воспитательный эффект пропал, — наставительно заметил я.

— Воспитательный?!

— Я тебе сказал, что это глупости? Сказал. Ты мне верить не стала, за что и поплатилась, — я невозмутимо пожал плечами.

— Ну… ты…

— Я, я. Скажи лучше, что у тебя там за идея такая увлекательная появилась? — решил я перевести тему.

— Ничего я тебе говорить не буду! Буду молчать и обижаться, как настоящая женщина, — пригрозила она. — Нет, ну что за шуточки?!

Извиняться я, разумеется, не собирался, но план поведения «настоящей женщины» мне однозначно не понравился. Пришлось вносить коррективы самым надёжным способом: ловить и целовать до прекращения сопротивления. И я бы не сказал, что подобные «трудности» меня огорчали.

Правда, определённые осложнения всё-таки возникли. Изначально поцелуй просто должен был способствовать примирению, а после него должен был возобновиться разговор, плавно перетекающий в тренировку. Но она так быстро и с такой готовностью ответила, а потом прильнула ко мне всем телом… Я и не заметил, как мы оказались опять лежащими на кровати. Я целовал уже не только и не столько губы, больше сосредоточившись на шее, плечах и груди, опираясь на локоть и свободной рукой неторопливо лаская отзывающееся на каждое моё прикосновение гибкое стройное тело. Потом перекатился на спину, увлекая женщину за собой и радуясь, что на ширине кровати здесь тоже не экономили.

Сейчас я, кажется, даже понимал, о какой красоте и о каких контрастах она говорила тогда в шлюпке. Или это мне только кажется, а на самом деле она имела в виду совсем другое; какая разница? Главное, сейчас я получал огромное удовольствие от одного только взгляда. На то, как аккуратно и естественно смотрится её грудь в моих ладонях, как чувственно изгибается её тело, поднимаясь и опускаясь в сводящем с ума плавном ритме. Как сияют от удовольствия и предвкушения яркие глаза цвета кофе, как пробегает по пересохшим приоткрытым губам розовый язычок, и этот простой естественный жест возбуждает настолько, что с трудом удаётся удерживаться от более активных действий.

Вот от чего я не стал сдерживаться, так это от того, чтобы мазнуть кончиками пальцев по её животу и, спустившись к средоточию её желания, осторожными прикосновениями сильнее разжечь и без того бушующее пламя. И правильно сделал: наблюдать, как она порой замирает, сбиваясь с ритма, содрогаясь от пробегающих по телу волн наслаждения, нервно закусывая губу и тихонько не то всхлипывая, не то постанывая, тоже оказалось безумно приятно.