Первый выстрел Дробова - Ходза Нисон Александрович - Страница 1

Нисон Александрович Ходза

Первый выстрел Дробова

Эпилог вместо пролога

Спор длился до рассвета. В пять утра майор Гутырь принял валидол и задремал в кресле, а Дробов продолжал бросаться в новые и новые атаки на полковника. Он чувствовал, что в глубине души начальник отдела согласен с ним.

— Слушайте, Дробов, — сказал вдруг полковник, — может быть, вы влюбились? Скажите честно…

— Товарищ полковник! — Бледное от бессонной ночи лицо Дробова стало ещё бледнее. — Ваше предположение обижает меня!

— Ладно, ладно, я же это так… на всякий случай… Давайте отбросим лирику и разберёмся по существу. Возбудить дело против покойника мы не можем. Так?

— Не можем.

— О делах его она не знала и к ним не причастна?

— Не знала и не причастна. Головой ручаюсь!

— Голову приберегите, пригодится. Труп, говорите, не обнаружен?

— Не обнаружен. Унесло течением…

— Но суд всё равно состоится. Остались сообщники, их мы будем судить. А о той девице, разумеется, будет частное определение, она своё получит…

— Этих надо беспощадно! — крикнул Дробов.

— Говорите тише, — полковник кивнул на похрапывающего в кресле Гутыря. — Раз будет суд, значит, Басова всё равно всё узнает.

— Но не сейчас. Нельзя, чтобы сейчас! Она почти девочка, товарищ полковник.

— Сколько ей лет?

— Двадцать. Сирота… Росла в детдоме… За что же её так?

— Да… Сложная получается ситуация…

В этих словах начальника Дробов снова ощутил скрытое сочувствие и, забыв о предупреждении, заговорил громко и возбуждённо:

— Не может человек выдержать сразу столько ударов! И каких ударов! «Гражданка Басова, ваш муж утонул!» Подожди плакать, гражданка Басова! Получи второй удар: «Ваш муж, гражданка Басова, вас не любил: у него была любовница, он на ней собирался жениться!» Погоди, Басова, рыдать, потерпи, для тебя приготовлен ещё один удар: «Гражданка Басова, ваш муж — уголовник: спекулянт, валютчик, аферист!» Вот теперь, кажется, всё, теперь можешь рыдать, стонать, падать в обморок! Сама виновата, зачем в девятнадцать лет не разобралась в подлеце!..

Полковник сидел, прикрыв глаза, с каким-то отсутствующим выражением лица…

— Ценности обнаружены в машине? — неожиданно спросил он, как будто и не слышал страстного монолога Дробова.

— Так точно! Всё уже сдано в финчасть.

— Вот видите, теперь мы уже не можем решать этот вопрос сами, без комитета. А у них там могут быть совсем другие планы…

— Можно объяснить!.. Это же чекисты! Они поймут, я ручаюсь!..

— Ты всё ручаешься! — сердито сказал полковник. Он посмотрел на спящего в кресле Гутыря и вдруг совсем по-мальчишески подмигнул Дробову: — Спит… Ладно, ступай домой. Отдохни. Всё-таки это была твоя первая перестрелка… Отдыхай. В полдень позвони. Посоветуюсь с умными людьми… где надо…

В полдень Дробов услыхал по телефону весёлый, бодрый голос полковника:

— Трогать её пока не будут. Что ей сказать? Придумай сам. Подготовь. Здесь я на тебя полагаюсь.

…И вот он идёт к ней, чтобы сказать. Он ещё не решил, как и что ей сказать. Он знает только одно: сегодня Катя не должна узнать правду…

1. Что можно украсть в НИИ?

Дробов был недоволен. Задание показалось ему скучным, не требующим ни ума, ни смелости, ни находчивости.

— Дело такое… — объяснил начальник отделения майор Гутырь. — Существует некая гражданка Шмедова Ефросинья Осиповна. Работает в НИИ. Корректором-переводчиком. Зарплата — восемьдесят два целковых, а живёт, как фон баронесса, — не по средствам…

— Дачку приобрела?

— Почти. Однокомнатную кооперативную квартиру. Тысячу шестьсот карбованцев она уже внесла за неё. Прибавь, если умеешь, обстановку: польский гарнитур из двадцати двух предметов. За гарнитур наличными выложена кругленькая сумма в размере тысячи четырёхсот двадцати шести рубликов. Итого — три тысячи ноль двадцать шесть рублей. А теперь прикинь: сколько лет надо было этой рабе божьей Ефросинье не пить, не есть, ходить голенькой, чтобы скопить такой капиталец?

— В каком НИИ работает эта старушенция?

Гутырь вытащил из ящика письменного стола листок бумаги:

— Всё, что надо, тут написано…

Дробов взглянул на листок.

— Через пару дней доложу о результатах. Малоинтересное задание вы мне приготовили, Иван Семёнович…

— Это почему же малоинтересное?

— Банальное дело. Благопристойная интеллигентная старушка работает в НИИ. Вокруг — высокооплачиваемые научные работники: доктора, кандидаты, доценты, профессура. У каждого — семья, большой круг знакомых. Толкаться по магазинам некогда. Вот эта Шмедова и орудует. Связалась на процентах с двумя-тремя промтоварными магазинами, добывает заграничное барахло и сбывает по спекулятивным ценам.

Майор недовольно хмыкнул:

— Вас послушать — нам и делать нечего. Прямо Конан-Дойль! Раз-раз — и всё ему ясно. Нет, дорогой друг, это только Шерлок Холмс безошибочно определял между двумя затяжками, кто что украл, кто кого убил. А мы с вами — советские сыщики. Мы должны работать, а не пиликать на скрипке в прокуренной комнате.

Дробов смущённо улыбнулся:

— А ваша версия, Иван Семёнович?

Гутырь провёл миниатюрной расчёской по усам, взглянул на потолок и сказал:

— Для версии одного полёта фантазии мало. Нужны ещё конкретные факты. Когда вы их раздобудете, тогда появятся и версии. А сейчас — действуйте. Если потребуется — создадим оперативную группу. Включим в группу Быстрову и Кротова. Ни пуха вам ни пера! Принимайтесь за дело!

По дороге в НИИ Дробов думал о последнем разговоре с Гутырём. Почему Иван Семёнович так безоговорочно отвёл подозрение в спекуляции? Значит, у него всё-таки есть своя версия? Но какая? И что здесь может быть ещё, кроме спекуляции? Воровство? Но что можно украсть в НИИ? — спрашивал себя Дробов. Ответ на этот вопрос возник внезапно и так отчётливо, что Дробов от волнения даже остановился. В НИИ, конечно, есть свои производственные секреты! И за эти секреты кое-кто не прочь хорошо уплатить. Но если так, почему же Гутырь не передал дело Шмедовой в Комитет государственной безопасности? ОБХСС такими делами не занимается. Впрочем, Гутырь уже много лет возится с мелкими мошенниками, взяточниками, спекулянтами и с этой наезженной дорожки не может свернуть ни вправо, ни влево! Именно поэтому-то у Дробова есть преимущество: работая в ОБХСС всего четыре месяца, он может смотреть на события свежим, непредубеждённым взглядом.

Чем больше Дробов обдумывал свою новую версию, тем она казалась ему вероятнее. Сейчас он уже радовался, что опытный Гутырь не додумался до такой простой истины. Иначе к делу Шмедовой Дробов не имел бы никакого отношения. Теперь же всё пойдёт по-иному. Разумеется, и сейчас этим делом займутся чекисты, но можно не сомневаться, что в оперативную группы включат и его, Дробова. Вот ведь как бывает: он думал, что Гутырь навязал ему дело о старухе спекулянтке, а похоже, что дело серьёзное!

В отделе кадров института Дробов получил личное дело Шмедовой и удалился в отведённую ему для работы маленькую комнатку. Прежде чем раскрыть папку, он попытался представить себе внешность Шмедовой. Он почему-то был убеждён, что увидит сейчас на фотографии высохшую старушонку, с тонкими губами и круглыми совиными глазами.

В левом углу анкеты темнела стандартная паспортная фотография. Дробов взглянул на неё и ахнул: слегка улыбаясь, на него смотрела красавица. Слово «красавица» Дробов не любил. Оно казалось ему пошлым, ничего не выражающим. Но никакого другого определения Дробов сейчас найти не мог. Даже на маленькой фотографии можно было отчётливо разгадать на редкость правильные черты лица Ефросиньи Осиповны Шмедовой.

«С чего я взял, что она старуха? — досадовал Дробов. — Гутырь ничего о возрасте не говорил… Меня сбило её старушечье имя! Ефросинья… Да, Гутырь прав: без конкретных фактов в нашем деле с выводами лучше не спешить…»