Три повести - Ходза Нисон Александрович - Страница 31

— Согласен.

— Идём дальше. Зачем он повёз её в Ташкент? Никакой матери, ни здоровой, ни больной, у Басова в Ташкенте нет. Матери нет, но есть какой-то жулик Газиев. Басов встречается с ним по секрету от Шмедовой. Зачем он с ним встречается? Вопрос? Согласен?

— Согласен…

— И последнее. Знает ли Шмедова, что Басов женат?

— Разве это можно скрыть?

Гутырь снисходительно усмехнулся:

— Ты, кажется, холостой?

— Холостой…

— Потому и удивляешься. Но не в этом дело. Пока что думай вот над чем… — Гутырь помолчал, точно прислушиваясь к чему-то, потом вынул сигарету, понюхал и положил обратно в пачку. — Так вот что: пока Басов в отъезде — установи знакомство с его женой. Про Шмедову его жена не подозревает. А вот про тёмные махинации своего муженька она не может не знать. А в том, что он махинатор, — тут и сомневаться нечего…

— Наверное, устраивает за взятки номера в гостинице, — высказал предположение Дробов.

— Не смеши кошек! — отмахнулся Гутырь. — Номера за взятки! Нет, сынок, не та походка! Тут дела поважнее. А что за дела — для того мы и хлеб жуём, чтобы ответить на этот вопрос, чтобы решить эту Пифагорову задачу.

— Теорему, — поправил Дробов.

— Суть одна. В общем — действуй! Дело затянулось. Полковник уже интересовался. Понятно?

2. Ясновидящий в Эрмитаже

Лекторий Эрмитажа Катя посещала только в те дни, когда тема занятий совпадала с темой её дипломной работы. Сегодня Катя пошла на лекцию особенно охотно, — без Олега дома было тоскливо и одиноко.

Идя по набережной, Катя с грустью вспомнила прощальный разговор с мужем:

«Если бы ты могла поехать со мной! Но, сама знаешь, ни одной лишней копейки! Ты уж здесь без меня… поэкономнее… Я тебе оставлю восемь рублей, на днях получишь стипендию. Обойдёшься?»

«Конечно, обойдусь. Только скорее возвращайся. Я не могу без тебя…»

«И я не могу». — Он прижал её к широкой, сильной груди и легко поднял на руки…

Воспоминания взволновали её, ей уже не хотелось идти в лекторий, но потом она решила написать Олегу длинное письмо. Она напишет такое письмо, что он бросит в Ташкенте все дела и прилетит к ней!..

У вешалки толпились знакомые по лекторию, главным образом пенсионерки. Они громко обсуждали вчерашний концерт Ойстраха, вспоминали гастроли знаменитого австрийского дирижёра Караяна и, замирая от восторга, произносили имя Вана Клиберна.

— Говорят, к нам едет Яша Хейфец! — восклицала усатая старушка в потёртой шляпе из глянцевитой чёрной соломки. — Яша Хейфец! Бог! Вундеркинд!

— А на чём играет Яша Хейфец? — спросила Катя.

Старушка в глянцевитой шляпке выкатила на Катю сердитые глаза:

— Вы шутите! Не знать, на чём играет Яша Хейфец! На скрипке, на скрипке! На чём же ему ещё играть? На балалайке?!

— Сколько же лет этому мальчику?

— Вы что, издеваетесь надо мной? Мальчик! Мы с ним ровесники!

— Но вы же назвали его вундеркиндом?

— Да, назвала! И правильно назвала! Когда мне было девять лет, весь мир называл его вундеркиндом.

— У вас феноменальная память! — усмехнулась Катя и стала подниматься по лестнице.

— Лихо вы её! — сказал кто-то за спиной Кати.

Она быстро обернулась. Позади неё подымался высокий худощавый человек, с университетским ромбом на лацкане пиджака. Он улыбнулся Кате так, точно они были давно знакомы. А между тем это был, пожалуй, единственный посетитель, которого Катя никогда не видела в стенах эрмитажного лектория.

— Лихо вы её! — повторил незнакомец, идя теперь рядом с Катей. — От этих пенсионерок нигде нет спасенья! И всё они знают, и всем они недовольны, и всех они учат…

— Вы слишком суровы. Надо же и им чем-то жить. Старость!

— Какая это старость! — Он засмеялся. — Шустрые бабуси всюду поспевают, со всеми спорят! Нет, старость выглядит по-другому! Помните, в «Дневнике» Гонкуров?

— Мне не удалось его прочесть.

— Там есть одна сценка. В ресторане сидит старик. Он тяжело опирается на толстую палку, голова его трясётся, губы беззвучно шевелятся. «Что вы желаете, сударь?» — спрашивает официант. Старик поднимает на официанта тусклый безжизненный взгляд, потом снова опускает голову: «Я желал бы иметь желания…» «Это была сама старость», — закончили Гонкуры свою запись.

Катя с любопытством взглянула на собеседника.

— Может быть, нам пора познакомиться? — спросил, он улыбаясь. — Василий Дробов.

— А меня зовут Катя… Екатерина Басова.

— Я так и думал.

— Что вы так и думали?

— Что вас зовут Катя.

— Вы что же, ясновидящий?

— Что-то в этом роде, — подхватил Дробов. — Хотите, я вам покажу, как работают простые советские ясновидящие?

Они вошли в зал и сели в последний ряд. Кроме них, в зале ещё никого не было.

— Итак, — сказал Дробов, — приступаем к сеансу ясновидения. Каким видом искусства вы занимаетесь?

— Русской живописью восемнадцатого столетия.

— Прекрасно! Сейчас я мысленно перенесусь в залы Эрмитажа. Слушайте! Я вижу… я вижу… — Он закрыл глаза и медленно, глухим голосом монотонно заговорил: — Сейчас я вижу зал номер один… номер один… Я вижу… на левой стороне портрет императрицы… императрицы Анны Иоанновны… Тут же висит портрет Бирона… У портрета Бирона стоит пионер, у портрета Анны Иоанновны остановился военный… военный… он… плохо вижу звёздочки… ага, разглядел: четыре звёздочки… это капитан. Сейчас капитан подошёл к витрине… он рассматривает синюю эмалевую чарочку…

— Действительно, там есть такая чарочка! — подтвердила Катя. — Вы неплохо знаете экспозицию этого зала. Только странно, что я вас там никогда не встречала.

— А я там никогда и не бывал, — тем же глухим голосом ответил Дробов. — Я всё вижу на расстоянии… сквозь стены…

— Ах, вы видите на расстоянии! Тогда скажите, что написано на дне этой синей чарочки! — Кате всё больше и больше нравился её необычный собеседник.

— На дне этой чарочки написано, — Дробов потёр лоб, тяжело вздохнул, потом прикрыл глаза рукой, — на дне синей чарочки выгравировано, что она сделана в Великом Устюге в тысяча семьсот тридцать втором году.

— И вы хотите уверить меня, что никогда не бывали в этом зале?

— Могу поклясться на Библии!

— Хорошо, можете вы рассказать об экспозиции ну, скажем, пятого зала?

— В пятом зале… дайте сосредоточиться… Сейчас… Дайте руку… Так. — Глаза Дробова были по-прежнему закрыты. Сжимая Катину руку, он продолжал: — В зале номер пять… на правой стене портрет бородатого субъекта… в сюртуке… Он сидит за столом… в руке — циркуль… в чернильнице — гусиное перо… сейчас посмотрю, что написано под портретом… там написано… написано… Разобрал! Этот бородатый дядька — знаменитый механик-самоучка Кулибин…

— Я начинаю вас бояться! — сказала Катя, развеселившись. — Таких опасных знакомых у меня ещё не было… Сознайтесь, товарищ факир, что вы самый обыкновенный искусствовед-экскурсовод и выучили экспозицию Эрмитажа.

— Бог миловал! — сказал Дробов и умолк: в аудиторию вошёл лектор.

— Тема сегодняшней лекции, — начал он, не подымая глаз на слушателей, — тема сегодняшней лекции, ввиду болезни доктора искусствоведческих наук Бориса Марковича Полонского, изменяется. Вместо лекции о демократическом направлении в изобразительном искусстве России восемнадцатого века я прочту вам, уважаемые товарищи, лекцию о художественных ремёслах Индии семнадцатого века.

Катя слушала лекцию рассеянно. Её не интересовали художественные ремёсла Индии семнадцатого века. Она видела, что её соседа лекция тоже не интересует. Вместо того чтобы слушать профессора, он вытащил из папки какие-то фотографии, журнальные снимки и внимательно их рассматривал. Катя покосилась и увидела, что на групповых снимках изображены парни в спортивной форме, все, как один, жгучие брюнеты. На некоторых снимках Катя разглядела улыбающихся белозубых негров.

— Кто это?

— Бразильская футбольная команда, — тихо ответил Дробов. — Вся команда, включая запасных…