На восходе луны - Стюарт Энн - Страница 2

Были, правда, времена, когда ей казалось, что Джеймс Маккинли не так уж прост, каким представлялся с первого взгляда, но это было так давно, что уже воспринималось как сон.

Маккинли тяжело перенес смерть её отца; как и сама Энни, он воспринял её как личную трагедию, и в этом не было ничего удивительного. Кончина Уинстона Сазерленда и впрямь была нелепой, бессмысленной. Это был не тот человек, который не знал меры в выпивке. И не тот человек, который мог сломать себе шею, свалившись с лестницы черного хода собственного, в стиле георгианской эпохи, особняка. И уж тем более не тот человек, который позволил бы любимой дочери обнаружить скованное холодом смерти тело. Нет, даже мертвый, он не позволил бы такому случиться.

С тех пор минуло уже полгода, но Энни так и не сумела изгнать из сознания этот ужасный образ. Зловещий лик смерти преследовал её в кошмарных сновидениях, и избавиться от этого наваждения ей не удавалось. Нет, не мог её отец так напиться. Не мог упасть с лестницы и сломать себе шею. И тем не менее это случилось. После вскрытия тела, полицейские специалисты, совестливые и умелые люди, которые много лет служили бок о бок с её отцом, прошли с ним огонь и воду, единодушно заключили, что причиной смерти стал несчастный случай. Энни ещё повезло, что её отец был таким состоятельным человеком. Она ни в чем не будет нуждаться. Кстати, не желает ли она продать дом, в котором столь трагически погиб её отец, и начать новую жизнь?

И вот тогда Энни впервые ощутила укол смутной тревоги. Немного позже, когда самые тягостные мгновения остались позади, а горе чуть поутихло, она начала задавать вопросы. И почти сразу с ужасом осознала: все окружающие лгут ей.

Прежде она даже не подозревала, что живет за каменной стеной. В двадцать семь лет она имела самые неясные представления о том, чем занимается её отец. Сам же он, смеясь, называл себя чинушей. Сменялись правительства, менялись и посты, которые он занимал, однако работа его все равно состояла лишь в том, чтобы перекладывать бумажки с места на место. Так он говорил. И, как бы ни называлась его очередная должность, суть его деятельности оставалась прежней.

И тем не менее должность её отца в Госдепартаменте после его гибели не сохранилась. Никто не занял его места, и небольшое ведомство, похоже, вообще упразднили. Сотрудников — Энни с трудом припомнила фамилии некоторых из них — разослали по самым отдаленным уголкам мира, включая и человека, который был Уину ближе всех, даже ближе собственной дочери. Джеймса Маккинли.

Если бы не Мартин, Энни, наверное, так и не сумела бы напасть на его след. Да, Джеймс Маккинли, был самым доверенным и близким из всех протеже Уина. И — самым старым; насколько могла вспомнить Энни, он был рядом всегда. Хотя в последние годы отца окружали и многие другие люди, безликие и бесплотные — как мужчины, так и женщины, — которые то появлялись, то исчезали. Часто — навсегда.

Кому-то из них Энни просто симпатизировала, а отдельных даже обожала. Мартин, бывший её муж, был умен, блистателен и заботлив — то есть обладал всеми качествами, которые, как считала Энни, украшают настоящего мужчину. Она до сих пор не понимала, почему совместная жизнь у них с Мартином не сложилась, хотя оба они мечтали совсем о другом.

Были у неё и другие близкие люди. Например, Алисия Беннетт, которая скоропостижно скончалась несколько лет назад. Удивительно, как много уже умерло людей, в свое время окружавших Уинстона.

К некоторым из них, например, к Роджеру Кэрью, плюгавому замухрышке, который, казалось, вечно над ней насмехался, Энни, правда, относилась с презрением. Кэрью довольно рано бросил службу в ведомстве её отца, вырвавшись из-под его опеки, но, если Уин и был им недоволен, то вслух ничего не высказывал.

Но вот Джеймс Маккинли всегда стоял особняком. Если Мартин был для Энни скорее братом, нежели мужем, то вежливый и неприступный Маккинли оставался загадкой. Его всегда окружал ореол тайны.

Он и сам владел какими-то тайнами. Так когда-то, сто лет назад, сказал её отец. А ещё как-то раз, в порыве откровенности, он посоветовал ей обратиться к Джеймсу Маккинли, если вдруг случится нечто странное, чему сама она найти объяснения не сумеет.

Энни лишь недавно об этом вспомнила. И вот теперь, выпытав нужные сведения у отчаянно упиравшегося Мартина, она была здесь. Приехала, чтобы найти ответы на столь мучившие её вопросы.

Энни снова постучала в дверь. Звать Маккинли по имени она не решилась — ведь она даже толком не знала, как к нему обращаться. Уин называл его Джейми, но у Энни назвать его так язык не повернулся бы никогда — Маккинли казался для этого слишком строгим и неприступным.

Мартин и Кэрью, как правило, звали его — Мак. Энни же, насколько могла вспомнить, обращалась к нему просто — «вы».

Она опять забарабанила в дверь, уже сильнее, отчаяннее. Было уже совсем темно, а такси она отослала, чтобы сжечь за собой мосты и отрезать себе путь к отступлению. Девушка опасалась, что, попросив водителя подождать, в последний миг могла просто струсить и отказаться от своей затеи.

— Эй! — выкрикнула она, по-прежнему не решаясь назвать его по имени. — Есть кто-нибудь дома?

— Я здесь.

Энни резко развернулась и больно ударилась локтем о ручку двери. Она не слышала ни звука, и на мгновение, когда в лунном свете перед ней предстало совершенно незнакомое лицо, её охватил панический ужас.

— Энни, как тебя сюда занесло?

Нет, все-таки — не совершенно незнакомое. Голос этот, негромкий и отчужденный и, как всегда, возмутительно спокойный, она слышала и прежде. Но мужчину этого, высившегося в двух шагах от нее, видела впервые.

Он был одного роста с Джеймсом Маккинли. Высокий, куда выше её пяти футов и восьми дюймов. Но на этом всякое сходство с Маккинли заканчивалось.

Сейчас Энни даже не могла вспомнить, присматривалась ли когда-нибудь к Джеймсу Маккинли вблизи. Она помнила, что он высокий, непонятного возраста, неброско, но неизменно аккуратно одевается. Поведение же его всегда отличалось такой невозмутимостью, что Энни это одновременно успокаивало и бесило.

Но кто же тогда этот оборванец? Длинные, давно не мытые волосы, помятая и небритая физиономия… Темные глаза странно поблескивают. А одежда? Грязные старые джинсы, отрезанные выше колен, распахнутая и замусоленная пестрая рубашка. Нет, это далеко не мирный бродяга. Перед Энни стоял дикий зверь, затравленный, свирепый и смертельно опасный. И от него разило спиртным.