Галили - Баркер Клайв - Страница 25

— Атва? — еле слышно пробормотал Зелим.

Его услышали только ученики, сидевшие в первых рядах, но даже они, впоследствии обсуждая случившееся, расходились во мнениях относительно слова, слетевшего с губ Зелима. Одни утверждали, будто он произнес «Аллах», другие — что он сотворил некое магическое заклинание, дабы не дать пришельцу двинуться с места. Столь горячие споры имели вескую причину: слово, произнесенное Зелимом, стало последним в его жизни, по крайней мере, в его земной жизни.

Не успел Зелим выговорить это слово, как голова его поникла, и стакан с чаем, из которого он отпивал во время урока, выпал из его рук. На секунду в комнате воцарилась мертвая тишина, затем ученики вскочили со своих мест и стали плакать и молиться. Великий учитель покинул этот мир, и мудрость стала историей. Больше не будет новых притч и пророчеств. Теперь веками его истории будут повторяться из уст в уста, и лишь время покажет, насколько истинны были его пророчества.

Рядом со зданием школы, под прикрытием того самого каштана, что Зелим разглядывал из окна, шепотом разговаривали два человека. Никто не видел их, и никто не слышал их разговора. Я не стану придумывать, о чем могли говорить эти двое, пусть ваше воображение, читатель, подскажет вам, о чем беседовали дух Зелима и Атва, позднее получивший имя Галили. Скажу только, что, когда разговор был окончен, Зелим покинул Самарканд вместе с Галили, они двигались в сгущавшихся сумерках, дух и божество, словно двое неразлучных друзей.

Следует ли мне упомянуть также и о том, что мое повествование о Зелиме еще далеко от завершения? В тот день семья Барбароссов призвала его на службу, которую он не оставил до сих пор.

В этой книге, как и в жизни, ничто и никто не исчезает бесследно. Конечно, многое меняется, это верно, но иначе и быть не может. Вечность хранит различные обличья всего сущего: в ней живут и Зелим-рыбак, и Зелим-пророк, и Зелим-призрак. Все его формы запечатлены в святой летописи.

Однако в повествовании, подобном этому, не обойтись без грустных нот. Да, мир бессмертен, но и в нем бывают моменты, когда красота превращается в свою противоположность, а источник любви иссякает в сердцах. В такие моменты мы поневоле предаемся печали.

В город Самарканд, некогда столь славный, пришли упадок и запустение, стены, в прежние дни выложенные золотыми и синими плитками, обветшали, каштан, под которым беседовали Зелим и Галили, срубили. Купола провалились, а улицы, в прошлом столь шумные и оживленные, ныне погрузились в тишину. В плохую тишину, не такую, что царит перед рассветом или в келье отшельника. Это была тишина отсутствия жизни. Монархи и властелины, военачальники и правительства, все они, уходя, забирали с собой частичку славы и красы Самарканда, и в конце концов городу остались лишь отчаяние и безнадежность. Теперь жители Самарканда уповали лишь на то, что в один прекрасный день сюда явятся американцы и принесут с собой надежду, гамбургеры, колу и сигареты. Грустные упования для жителей некогда великого города.

Но пока американцы не пришли, в Самарканде все оставалось по-прежнему — грязь, запустение, обшарпанные стены и пыльные ветра.

Что же касается Атвы, то она бесследно исчезла с лица земли. Думаю, тот, кто даст себе труд покопаться в песке неподалеку от берега, наверняка найдет жалкие остатки домов и утвари. Но вряд ли попадется нечто стоящее. Жизнь в Атве была ничем не примечательна, и от нее не могло остаться ничего интересного. Атва никогда не была нанесена на карту (даже в дни своего относительного процветания), не упоминается она и ни в одной из книг о побережье Каспийского моря.

Но Атва по-прежнему существует. Во-первых, она живет на этих страницах. А во-вторых — в имени, которое мой брат Галили получил при крещении.

Прежде чем я перейду к рассказу о других, не менее важных делах и событиях, должен сообщить еще об одном обстоятельстве. Оно касается того дня, когда мой отец Никодим и его жена Цезария подошли к морю, чтобы в водах его окрестить своего возлюбленного первенца.

Вот что тогда произошло: только Цезария опустила ребенка в воду, как он выскользнул у нее из рук и нырнул в набежавшую волну. Отец тут же бросился за ним, но течение в тот день оказалось довольно сильным, и, прежде чем Никодим успел схватить мальчика, того унесло прочь от берега. Не знаю, что делала в этот момент Цезария — может, рыдала, может, плакала, а может, замерла в оцепенении. Я твердо знаю лишь, что сама она не бросилась в воду за ребенком. Как-то в разговоре с Мариеттой она вскользь упомянула, что с самого рождения Галили знала о неизбежности предстоящей разлуки. Конечно, Цезария была изумлена, увидев, что сын покидает ее в столь нежном возрасте, но не считала возможным чинить ему препятствия.

В конце концов, отплыв от берега примерно на четверть мили, отец мой увидел качавшуюся в волнах крошечную головку. Вне всякого сомнения, ребенок держался на воде и пытался плыть. Почувствовав, что его схватили отцовские руки, он закричал и стал вырываться. Но отец не собирался выпускать беглеца. Закинув младенца себе на плечо, он поплыл к берегу.

Цезария рассказывала Мариетте, что, вновь оказавшись в материнских объятиях, ребенок хохотал до слез — так его позабавила собственная выходка.

Но когда я думаю об этом случае, особенно рассматривая его в цепи последующих событий, мне представляется отнюдь не смеющийся младенец. Я не вижу ничего младенческого в поступке юного Атвы, который, будучи лишь одного дня от роду, покинул породивших его и, пренебрегая их мольбами и криками, устремился прочь. Он с рождения был одержим жаждой свободы.

Часть третья

Роскошная жизнь

Глава I

1

Вы еще не забыли о Рэйчел Палленберг? Я мимоходом упомянул о ней несколькими главами ранее, размышляя о том, с какого эпизода мне следует начать свой рассказ. Я рассказывал о том, как она кружила в автомобиле по своему родному городу Дански в штате Огайо, который расположен между Марионом и Шенком, недалеко от горы Гилеад. Городок этот довольно серый и скучный. Если Дански когда-либо и обладал обаянием, то теперь оно исчезло бесследно, уступив место великому американскому однообразию: дешевым закусочным, барам и магазинам, торгующим содовой, которая там гордо называется минеральной водой, и сыром — одиноким представителем молочных продуктов. А самое освещенное место в городе — это заправочная станция.

В этом городе Рэйчел провела первые семнадцать лет своей жизни. Она должна была прекрасно знать все его улицы, но она заблудилась. Конечно, Рэйчел узнавала многое — школа, которую она исправно посещала в течение нескольких тягостных лет, по-прежнему стояла на своем месте; никуда не исчезла и церковь, куда Рэйчел по воскресеньям ходила со своим отцом Хэнком (она всегда любила его больше, чем мать). Узнала она и банк, где Хэнк Палленберг служил, пока тяжелая болезнь не привела его к ранней кончине. Все вокруг было знакомо, но Рэйчел заблудилась. Она не чувствовала, что вернулась домой. Прежде, будучи замужем за Митчеллом Гири, этим живым воплощением женских мечтаний, она жила в огромной, изысканно обставленной квартире с видом на Центральный парк, но и то роскошное жилище она не считала своим домом.

Рэйчел никогда не жалела о том, что оставила Дански. Здесь ее не ожидало ничего, кроме череды тягостно однообразных дней. Здесь у нее не было будущего. Большинство женщин в Дански предпочитали не предаваться несбыточным мечтам. Пределом их желаний было замужество, и если их мужья хотя бы пару раз в неделю оставались трезвыми, а дети рождались без особых физических изъянов, они чувствовали себя наверху блаженства и спокойно старели.

Подобный удел мало прельщал Рэйчел. Через два дня после своего семнадцатого дня рождения она уехала из Дански, даже не оглянувшись на прощание. Она хотела жить жизнью, которую видела на телеэкране и на страницах журналов, жизнью, полной возможностей, жизнью кинозвезды. Конечно, она была далеко не единственной семнадцатилетней девушкой в Америке, питавшей подобные надежды. А я отнюдь не единственный, кто описал, как она добилась своей мечты. У меня есть четыре книги и целая кипа журналов — содержание которых не стоит упоминания, — где в самых ярких подробностях описано блистательное восхождение Рэйчел Палленберг. В отличие от своих предшественников я попытаюсь кратко, без высокопарных слов изложить ее историю, хотя эта повесть так похожа на сказку, что так и хочется отвлечься от сухих фактов. Хорошенькая темноглазая девушка из маленького городка Дански, которая выделялась из толпы ей подобных только обворожительной улыбкой и обаянием, случайно встречается с самым завидным женихом Америки и завоевывает его внимание. Все прочее не относится к области истории, которая исследует лишь завершенные события, а в данном случае еще не все закончено. Но то, что успело случиться, вне всяких сомнений, достойно внимания.