Девять карет ожидают тебя - Стюарт Мэри - Страница 2

Неожиданно в мозгах моих зазвучали стихи. «Кареты поданы, спеши, спеши, спеши…» Но послушайте, цитата отчаянно не подходит. А что это вообще? Я напряглась, вспоминая… Что-то о прелестях дворца, торжественности, легкости… Девять карет… «При факелах банкеты, музыка, игра…» Список удовольствий какого-то искусителя, сконструированный, чтобы привлечь одинокую девицу к роскошной гибели. Точно, именно так, чтобы заманить чистую и придурковатую особу в кровать графа. «Есть. Прямо к дьяволу…» Даже смешно. Определенно цитата не подходила. Данная девица стремилась ни к роскоши, ни к дьяволу, а к новым декорациям для той же старой работы, которую выполняла в Англии. Мисс Линда Мартин, воспитательница Филиппа, графа де Валми, девяти лет от роду.

Скоро я буду там. Серебряная и элегантная мадам де Валми умеет так сидеть на стуле, что, кажется, сквозняк может сдуть ее с места. Я очистила мысли от волшебных сказок, выловила в сумке зеркало и начала приводить в порядок волосы, заставляя себя вспомнить, как урок, все, что вызубрила о своих нанимателях.

Мадам де Валми, разговаривая со мной в Лондоне, сказала совсем немного о семье, но основные моменты довольно сложной истории я уловила. Старый граф, дедушка Филиппа, был неимоверно богат. Когда он умер, его собственность разделили между тремя сыновьями: новым графом Этьеном, Леоном и Ипполитом. Первый получил основную часть — замок Валми и дом в Париже. Второй, среди прочего, — красивое маленькое поместье в Провансе под названием Бельвинь. Третий — крупную собственность на краю озера Леман, несколькими километрами ниже поместья Валми. Ко времени смерти старого графа старший сын Этьен был не женат и очень обрадовался, когда его брат Леон предложил жить вместо него в Валми и управлять поместьем. Этьен предпочитал Париж, туда он и поехал, а Леон жил в Валми и вполне со всем справлялся, управляя своей собственностью на расстоянии. Младший брат Ипполит, который, как я поняла, был археологом, в промежутках между путешествиями и раскопками за границей тихо жил в своем доме в Тонон-ле-Бен.

Так оно и шло несколько лет. Потом, когда уже никто от него этого и не ожидал, Этьен женился, и через несколько лет родился Филипп. Семья жила в Париже. Когда Филиппу почти исполнилось девять, трагедия поразила его так же, как и меня. Его родители погибли в воздушной катастрофе по дороге домой из отпуска в Испании, и Филипп покинул Париж, чтобы жить со все еще неженатым дядей Ипполитом в Тононе. «Но, — сказала мне мадам Валми, поместившая свою серебряную элегантность у антикварного зеркала гостиной в „Клэридже“, — ребенок часто его видел и хорошо к нему относится. Ипполит не захотел даже и говорить о том, чтобы он переехал к нам в Валми, хотя официально Валми — дом Филиппа…» Потом она улыбнулась, ее отчужденная сладкая улыбка была не нежнее апрельской луны, и я подумала, что я его понимаю. Невозможно вообразить, как роскошная Элоиза возится и шалит с девятилетним мальчиком. Филиппу определенно лучше на вилле Мирей с дядей. Даже к археологу, надо полагать, легче приблизиться, чем к мадам де Валми. По крайней мере он разделяет страсть маленьких детей к копанию в грязи.

Но археологам положено периодически копать. Филипп пробыл на вилле Мирель совсем недолго, когда месье Ипполиту пришла пора отправиться на несколько месяцев в Грецию и малую Азию. Вилла Мирель была волей-неволей закрыта, и ребенок отправился в Валми к другим дяде и тете на время этого путешествия. Его произросшую в Париже нянюшку с терпением, почти истощенным маленьким городком Тойоном, сбила с ног перспектива возможно полугодового пребывания в отдаленной долине. Дама удалилась обратно в Париж со стенаниями и упреками…

Тут я и появилась. Любопытно, что Париж накатывался на меня очень знакомо, но я все еще не чувствовала себя дома. Незнакомка, иностранка едет в странный дом на странную работу. Возможно, одиночество никак не связано с обстоятельствами места и действия, таится внутри тела. И куда не неси это тело, маленький круг одиночества едет с тобой.

Такси пересекло улицу Рике и поехало направо на знакомые мне улицы. Вдалеке — резкий купол Сакре Кер на фоне бледно-желтого вечернего неба. Где-то ниже, в сверкающих голубых сумерках Монмартра скрывалась улица Весны. Неожиданно для самой себя я наклонилась, крепко зажав в руках потрепанную сумочку.

— Вы знаете улицу Весны? Это за авеню Вероуа, восемнадцатый район. Отвезите меня туда, пожалуйста. Я… Я передумала.

Я стояла на сырой мостовой перед открытой дверью и смотрела на четырнадцатый номер по улице Весны. Краска отслаивалась со стен, металл балконов, который я помнила ярко бирюзовым, казался в этом свете пятнисто-грязно-серым. Ставня на окне первого этажа висела на одном крючке. Канареек месье Бекара давно не было, исчезло даже темное пятно на стене, где висела клетка. Верхний балкон, наш балкон, стал очень маленьким и высоким. У его края стояли горшки с беспорядочно перепутанными геранями, полосатое полотенце свисало на улицу.

Как глупо, что я пришла! Как невыразимо тупо, что я сюда заявилась! Будто поднесла стакан ко рту, и увидела, что он пуст. Я отвернулась.

Кто-то спускался по лестнице и стучал высокими каблуками. Я ждала в слабой надежде, что этот некто мне знаком. Нет. Молодая женщина, дешевая и шикарная, в черных тугих свитере и юбке и бусами-канатами из неправдоподобных жемчужин. Блондинка жевала резинку, взглянула на меня слегка враждебно, пересекая вестибюль, подошла к столу консьержки у двери и потянулась к полке за связкой бумаг.

— Кого-то ищете?

— Нет.

Ее взгляд скользнул на мой чемодан на мостовой.

— Если хотите комнату…

— Нет, — сказала я, почувствовав себя неожиданно глупой, — я просто… Я когда-то жила здесь поблизости и думала, что хочу посмотреть… Мадам Леклер еще здесь? Она была консьержкой.

— Моя тетя. Она умерла.

— Ой, извините.

Она все копалась в бумагах и поглядывала на меня.

— На вид вы англичанка.

— Я и есть.

— Ну? А на слух нет. Хотя, раз жили здесь… В смысле в этом доме? Фамилия?

— Мой отец был Шарль Мартин. Поэт Шарль Мартин.

Блондинка сказала:

— До меня, — лизнула карандаш и сделала аккуратную пометку в одной из бумаг.

— Спасибо большое, добрый вечер.

И я ушла на мостовую к своему чемодану.

На темнеющей улице я огляделась в поисках такси. Одно приближалось, я подняла руку и увидела, что оно занято. Фонарь осветил парочку на заднем сиденье — женщину средних лет с соломенными волосами и солидного мужчину в костюме. Две девочки устроились на откидных сидениях. Все были завалены свертками и смеялись.

Такси пропало. Пусто. Шаги блондинки простучали вверх по лестнице в четырнадцатом номере. Я через плечо оглянулась на дом и стала ждать следующей машины.

Неожиданно я перестала жалеть, что пришла. Будто прошлое, о котором я мечтала и грезила, свалилось с плеч, как груз. Будущее продолжало скрываться где-то в огнях, нарисовавших желтое пятно в небе за домами. Я оказалась между прошлым и будущим и впервые увидела ясно и то, и другое. Из-за мамы, папы и этой улицы я сделала себя чужой в Англии, не просто сиротой, а существом, созданием без цели, отталкивающим жизнь, в которую заброшено так трагически грубо. Я не пыталась привыкать и искать себе место, вела себя, как капризный ребенок, который отказывается от пищи, не получив самый хороший пирог. Я ждала, чтобы жизнь преподнесла мне себя на старых условиях. А она и не собиралась. Из-за воспоминаний детства я отклонила все, что имелось для меня в Англии, а теперь город моего детства отклонил меня. Здесь я тоже обездолена. И если мне предстоит найти себе место в какой бы то ни было стране… Да никто тебя все равно не захочет, пока ты их, черт возьми не заставишь. Вот это я и сделаю. Передо мной — шанс в замке Валми. И хотя я ничего не знаю о семье, кроме имен, скоро эти имена станут знакомыми людьми, с которыми я буду жить, для которых я буду иметь значение…

Я медленно произнесла эти имена, думая о них. Элоиза де Валми, элегантная и отчужденная, с прохладной грацией, которая, потом, наверняка, потеплеет. Филипп де Валми, мой ученик, о котором пока я знала только, что ему девять и здоровьем он не слишком крепок. Его дядя, действующий хозяин замка Леон де Валми… И вдруг случилась любопытная вещь. Я сказала себе это имя на улице, где витали миллионы неосознанных воспоминаний. Какой-то трюк в подсознании стянул их вместе, как магнит собирает булавки в затейливый узор, и я четко услышала разговор.