Останься со мной! - Стэндард Петти - Страница 7

– Я думаю, подобные мысли посетили меня, когда Лаура окончила колледж. – Сара крепко ухватилась за руль, пытаясь мысленно как-то собрать осколки своей прошлой жизни. – К тому времени мужа уже не было в живых, и я чувствовала себя очень одинокой. Жила совсем одна в пустом доме... – Ее голос стал звучать напряженнее. – Этот дом, этот фарфор, с которого приходилось вытирать пыль каждую неделю, этот длиннющий ковер в зале, который постоянно нужно было пылесосить, эти жалюзи с металлическими планками, с которых ряд за рядом нужно было стирать все до последней пылинки... – Она прервала свой рассказ, уловив взгляд Мака, полный любопытства. – В конце концов, когда Лаура окончила колледж, я сказала себе: «Все, хватит!» Я распрощалась с ролью провинциальной домохозяйки. Продала дом, газон со стогом сена, фарфоровый сервиз. Я все продала, ты не поверишь. Все, до последней мелочи. – Она улыбнулась. От самой мысли, что она избавляется от уз прошлого, ей дышалось легче и свободнее. Двадцать два года прошли в хаосе.

Мак смотрел на Сару и старался понять ее. У него самого все еще хранились веселые значки бойскаутов, первый зуб Якоба, рюкзак отца времен второй мировой войны. Все эти вещи составляли суть его жизни, его основу, его характер. Эти предметы можно было потрогать, при прикосновении к ним вся прошлая жизнь всплывала у него в памяти, а это невозможно продать на аукционе.

– Не могу поверить, – сказал он, – не могу всему этому поверить. Не могла же ты продать детскую книгу своей дочери?

– Конечно, нет.

А! Он знал это!

– Я ее отдала.

– Что?!

– Все вещи личного характера я передала Лауре. Передала следующему поколению, можно сказать. Эти вещи важны для Лауры. Все, что я взяла с собой, – это пара обуви, несколько пар джинсов, минимум посуды, плейер... – Она замолчала и призадумалась. – Вот и все. Да еще мой цветок клеоме.

– Мещанская роскошь.

Она засмеялась.

– Я еще умудряюсь сохранить его.

Мак, не обращая внимания на пульсирующую боль, внимательно рассматривал женщину, сидящую возле него, которая смогла изменить свою жизнь до неузнаваемости.

– Ты хочешь сказать, что с тобой никто не разделяет место у костра? Что у тебя нет коллекции спичечных этикеток из разных диковинных мест, таких, например, как Свиттус-Техас? Или сумки, где хранится недовязанное покрывало?

Она покачала головой.

– Я много читаю.

– Хм... – Мак рассеянно почесал затылок. Чем больше она рассказывала о себе, тем больше ему хотелось узнать о ней. – Итак, ты все продала, села в свой грузовик и направилась... куда?

– Тогда для меня это не имело значения... Теперь, я думаю, тоже. По правде говоря, я направлялась на запад, но, очутившись на перепутье, свернула направо, так как в левой стороне было очень интенсивное движение. А право означало север. Была середина июля, стояла невыносимая жара, поэтому я все время держала курс на север. Сначала Сиэтл, Британская Колумбия, потом северные штаты Миннесота, Нью-Йорк, Мэн, доехала до Бар-Харбора, затем повернула на юг, так как наступали холода. К ноябрю уже была где-то около Джорджии. Ту зиму я провела на юге, отдохнув от снега, затем, когда потеплело, снова направилась на север. Все происходило словно по замкнутому кругу.

– Такое впечатление, что ты рассказываешь о стаде, которое перегоняют с места на место.

– Да, похоже, – засмеялась Сара.

– Но стадо перемещается в поисках пищи, травы. Ну а ты? Зачем ты переезжаешь с места на место? – Он внимательно смотрел на нее, а она в свою очередь не сводила глаз с дороги, вслушиваясь в скрип колес.

– Это неважно. Я не преследую никакой цели. – Ее голос звучал уверенно. Он догадывался, что она уже задавала себе этот вопрос раньше. – Пока мне не придется заполнять список очередных неотложных дел, пока я жива, я счастлива. Никакого распорядка дня, необходимости выполнять что-то, никакой ответственности, никого, кто бы зависел от меня.

– А как насчет дочери? Как может разместиться семья в этом фургончике, предназначенном для одного человека?

– Лаура? – вздохнула она. – Лаура уже взрослая женщина. У нее есть хорошая работа, собственная квартира. Ну а мою жизнь она воспринимает как личное оскорбление.

– Она тебя не одобряет?

– Мягко сказано. Она считает меня чокнутой, у которой кризис среднего возраста. А я всегда взрываюсь, когда она начинает ко мне придираться. По ее мнению, мое место – около плиты.

– Понятно, – уклончиво произнес Мак. Чувствовалось, что он устал.

– Что ты хочешь этим сказать? – Она прищурилась от яркого солнечного света. – Ты тоже считаешь меня чокнутой?

– Я не говорил этого, – увильнул он, – но ты должна понять, что это не твой стиль жизни.

– Неужели тебе не хотелось послать все это к черту, – произнесла она, обведя рукой окрестности Вайоминга, – неужели не хотелось просто отправиться в тропики?

Хотелось ли ему когда-нибудь бросить все это? Мак призадумался над ее словами. Было время, когда его оставила жена и он безмолвно сидел за ужином, глядя на своих мальчишек, еле сдерживающих слезы и пугающихся каждого звука; когда готовил жаркое в кастрюле, покрытой копотью, а в раковине лежала груда грязной посуды. Неужели он мог все это бросить?

– Я живу тут всю свою жизнь, – пожал он плечами. – Мой отец и дедушка здесь родились. Мой прадедушка приобрел землю. – Он покачал головой. – Я не могу себе представить, что сумею жить где-нибудь еще, и не хочу этого.

Сара, помолчав, сказала:

– Ты счастливчик.

– Да, я счастлив.

Мак был уверен в этом. Возможно, он и привязан к земле, но эти узы, казалось, были желанными, и он убеждался в этом каждый раз, когда работал на земле, когда выжигал родовое клеймо на ревущих животных в стадах, когда делал прорубь во льду. Каждый раз, когда надевал ботинки, натягивал перчатки, шляпу или со стуком захлопывал сетчатую дверь, которую захлопывали четыре поколения Уолласов, он чувствовал, что еще сильнее позволял связывать себя этими узами.

– Я не хочу сказать, что сельским хозяйством должны заниматься все, – быстро добавил он. – Моя бывшая жена тоже не любила это. Работа здесь тяжелая, денег мало и зимы противные.