Пленники Раздора (СИ) - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" - Страница 24

Лучинка чадила и потрескивала, огонек дрожал, бросая на стены зыбкие тени. Ихтор сидел за столом, перебирая старые свитки. Ночь уже была на исходе. Через оборот горизонт начнет светлеть и над лесом покажется солнце. Сугробы станут поначалу сиреневыми, потом розовыми… А пока за окнами тоскливо подвывал ветер, да сквозило в щели заволоченного окна.

У креффа уже спина затекла горбиться над старыми рукописями. Целитель читал шестой, не то седьмой свиток по лекарскому делу, но так и не сыскал ответа на вопрос, что же приключилось с Донатосовой дурочкой? Впервые Ихтор имел дело с эдакой чудной хворью. Прежде не видывал, чтоб больной, то огнем горел, то в ознобе трясся, то потел, то едва стонать мог от жажды, то задыхался, то кашлял, то блевал без остановки, то леденел до синевы. И все это сменялось с такой скоростью, что едва две лучинки прогореть успевали. А потом вдруг Светле становилось лучше, она немного дремала и поднималась свежей, полной сил, осунувшейся, конечно, но не умирающей. Да только через пару оборотов всё начиналось сызнова.

Как Встрешник сглазил!

Вот и сидел Ихтор, забыв про сон, читал-перечитывал ветхие свитки, но так ни на шаг и не приблизился к разгадке недуга.

— Не черная лихорадка, не сухотная, не падучая… — бормотал про себя целитель, перебирая названия всевозможных хворей, и сверяя их с приметами болезни блаженной.

Крефф с ещё большим тщанием вчитывался в рукописи, тёр лоб, однако не мог доискаться причины нездоровья скаженной. По всему выходило, что девка болела… всем. Вот только как ни лил лекарь Дар, как не всматривался — не видел в его сиянии чёрных пятен, которые обычно расцветали на теле болящего там, откуда исходила хвороба. Как такое могло быть, Ихтор не понимал, а оттого и злился.

Когда очередной свиток был отложен в сторону, мужчина уронил голову на скрещенные руки. Сколько ни сидел — всё впусте.

Ветер тоскливо подвывал за окном, словно оплакивая печальную участь не то болящей дурочки, не то пытающегося её вылечить обережника. Лучинка, догорев, погасла, целитель, сам того не замечая, медленно уплывал в дремоту.

Очнулся он от неприятного царапающего слух звука — острые когти с противным скрипом скребли по двери в покойчик.

Рыжка. Явилась, гулёна.

Поди, как обычно, отворишь ей, а на пороге две или три дохлых крысы лежат. Чуть не каждый день Ихтор выкидывал разорванные тушки. А кошке всё нипочем. Зазевается хозяин-дуралей, так она и в постель крысу притащит. Или мышь. Гляди, мол, пока ты тут дурью маешься, я вся в делах, вся в хлопотах…

А пока за дверью: «Царап-царап-кхр-р-р». Какой же противный звук, аж скулы сводит!

Крефф поднялся из-за стола и отправился отворять. Рыжая красавица вместо того, чтобы войти, уселась на пороге, вопросительно поглядела на человека круглыми янтарными глазищами и призывно мяукнула.

— Ну, заходи, чего замерла-то? — устало спросил обережник.

Он уже привык разговаривать с кошкой, как с равной. Собеседницей она была хорошей — не перебивала, речами не досаждала, правда, иногда разворачивалась и уходила, не дослушав. Но так ведь животина, что с неё взять? А вообще Рыжка считала Ихтора диковинным недоразумением, которое почему-то возомнило себя её хозяином.

Кошка снова требовательно мяукнула и отошла от двери на несколько шагов. Уселась посреди тёмного коридора — только глаза мерцают. И снова: «Мя-а-а-ау-у-у!»

— Ну, не хочешь, не иди, — целитель захлопнул дверь, но не успел сделать и шагу прочь, как створку снова принялись терзать острые когти, обладательница которых требовательно и обиженно завыла.

— Тьфу ты, пропасть! — выругался крефф и снова отворил. — Чего тебе надо? Я спать хочу. Молоко у тебя есть. Нагулялась. Что вопишь?

Но она снова отбежала на несколько шагов и обернулась, идём, мол, надоел языком трепать.

Ихтор выматерился, однако подхватил с лавки полушубок и отправился следом. Кошка бежала впереди, то и дело оглядываясь — идёшь или отстал?

— Иду, иду…

Она фыркнула, давая понять, что думает о его расторопности. А уже через десяток шагов обережник догадался — Рыжка ведет его в Башню целителей. Вот что за напасть с ней?

Перед дверью лекарской кошка остановилась и громко мяукнула. Ихтор толкнул створку, пропуская спутницу вперед, сам вошел следом.

— Наставник! — из соседнего кута выскочил обрадованный появлением старшего Любор. — А я уж не знаю, что и делать. Еле дышит девка-то. И вся ледяная. Как покойница. Сердце едва трепещет…

Крефф подошел к лавке, на которой лежала без памяти Светла и пощупал холодный лоб. И правда, как бы не пришлось Донатосу поутру упокаивать девку, когда навестить придет.

Выуч тем временем частил:

— Дохала, чуть всё нутро не выплюнула, я её салом волколачьим стал натирать, а она как кинется блевать, как давай метаться, вон, рубаху мне порвала, — юноша кивнул, указывая подбородком на разорванный ворот и оцарапанную до крови кожу под ним. — А потом, как проблевалась, ничком повалилась и захолодела вся, будто сосулька. Я уж и очаг развел пожарче, и в одеяло меховое её закутал, всё одно — чуть дышит и холодная.

— Дай погляжу, — отодвинув послушника, Ихтор опустился на край лавки.

Рыжка обеспокоенно крутилась в ногах обережника, пока он водил мерцающей ладонью над телом скаженной.

— Да что ж с тобой такое! — зарычал лекарь, поняв, что Сила, которой он пытался пробиться к Светлиной хвори, уходит в девку, как вода в потрескавшийся кувшин. Вроде льётся, вроде наполняет, а глядь — снова пусто.

— Ты не мучайся со мной, не надо… — тихо-тихо прошептала вдруг юродивая.

Обережник с удивлением заглянул только что почти мертвой девке в глаза и подивился тому, какой покой отражался в прежде смятенном взгляде.

— Не надо… — Светла выпростала тонкую прозрачную ладонь из-под одеяла и мягко погладила Ихтора по запястью, утешая, прося не терзаться понапрасну. — Каждой твари живой свой срок отмерян. Ни прибавить его, ни убавить…

Рыжка зашипела из-под скамьи, зафыркала, почему-то ударила креффа лапой, будто призывая не сидеть сиднем, а хоть что-то делать. Однако, поняв, что делать человек ничего не собирается, вновь прыгнула на едва вздымающуюся грудь хворой девушки. Скаженная с трудом подняла трясущуюся руку, погладила кошку по голове и прошептала:

— Ласковая… кто жизнью изуродован, цену состраданиям знает…

В ответ Рыжка жалобно мяукнула, и стала тыкаться лбом Светле в подбородок, мол, вставай, хватит! Нам мышей ещё ловить, черепки собирать, шишки искать…

Но блаженная улыбнулась слабой угасающей улыбкой и закрыла глаза, снова впав в беспамятство.

Ихтору, которому выуч уже подал тёплый липовый отвар с мёдом — напоить девку, от досады захотелось побиться головой об каменную стену лекарской.

Рыжка глядела с укором, дескать, что же ты, а ещё целителем зовешься…

Вот только не мог обережник распознать диковинную хворь, а не можешь распознать, как вылечишь? Хуже бы не сделать. Хотя… куда уж хуже? Но ведь не глядеть равнодушно, как помирает дуреха? Для того он столько лет тут учился, а потом сам учил, чтобы дать человеку сгинуть, словно скотине, так и не распознав, что стряслось. А если завтра вся Цитадель от этакого недуга сляжет? Что делать? Хранителям молиться и в бубен стучать?

Второй раз за недолгое время он оказался не годным помочь в телесной скорби. Сначала Дарине, а теперь Светле.

Девки молодые мрут, а ему, уроду, всё ничего, никакая хворь и зараза его не берут. Только в глаз единственный, словно песка насыпали, а голова туманится от боли.

Любор притащил из читальни новый ларец со свитками:

— Наставник, может, тут поискать? Жалко девку. Так мается. Да и понять надобно, в чём дело-то.

Хорошим Любор целителем станет. Дар в нём ярко горит, ум к знаниям тянется и душа живая — на помощь отзывчивая.

Трещал светец, шуршали старые свитки, целитель задумчиво тёр обезображенную глазницу, скользя глазами по неровным строчкам, кошка спала, свернувшись клубком, у него на коленях.