Замки гнева - Барикко Алессандро - Страница 15

5

— Но как это, мистер Райл, как это — ехать на большой скорости?

В саду перед домом собрались все обитатели дома Райлов. Пришли даже несколько рабочих со Стекольного завода, все слуги, и мистер Гарп, крупный специалист по земле, и старик Андерсон, крупный специалист по стеклу, и многие другие. И Джун, и Морми. И мистер Райл.

— Это невозможно рассказать, невозможно... нужно самим попробовать... это как будто бы весь мир начинает стремительно вращаться вокруг тебя... а потом... ну, это как будто бы... как будто вращаешься вокруг себя самого, вот так, вы вращаетесь как можно быстрее, с открытыми глазами... вот так...

И он начал кружиться, раскинув руки в стороны, этот мистер Райл, глаза его были широко открыты, и голова слегка откинута назад...

— ...вы вращаетесь так и смотрите... вот таким вы видите мир, когда едете в поезде... именно таким... вращаетесь и смотрите... как будто вы едете на большой скорости... скорости...

...и, потеряв равновесие, он чуть было не упал, у него кружилась голова, но он продолжал со смехом:

— Ну, давайте, попробуйте... надо только вращаться вокруг себя, как можно быстрее, с открытыми глазами... ну, давайте, вы хотите знать, что значит — ехать на большой скорости, или нет? — ну, так кружитесь, черт возьми, давайте кружитесь!

И тогда, один за другим, — все принялись кружиться, сначала медленно и неуверенно, потом все быстрее и быстрее, — они кружились на большом лугу, раскинув руки в стороны, вытаращив глаза на круговорот недосягаемых образов, мелькавших вокруг, их охватило странное головокружение, — и в конце концов на большом лугу кружились все: и рабочие с завода, и служанки, еще совсем девочки, и мистер Гарп, большой специалист по земле, и старик Андерсон, большой специалист по стеклу, — в общем, абсолютно все уже кружились, раскинув в стороны руки и вытаращив глаза, только слышны были вскрикивания и смех, или кто-нибудь в конце концов падал на землю, столкнувшись с другим, — и опять вставал на ноги, все кружились до изнеможения, кричали и смеялись — юбки, кружась, задирались кверху, шляпы слетали на землю, то и дело раздавались проклятия, глаза слезились от смеха, кто-то терял башмак, спотыкался, и его подхватывал другой, девчонки пронзительно кричали, старик Андерсон что-то бормотал, и стоял такой шум и гам среди этого общего головокружительного вращения, что если бы кто-то бросил взгляд на этот огромный луг с небес, то, увидев этих неистово кружащихся безумцев, подумал бы: «Наверное, это праздник танцев», или, скорее всего, сказал бы: «Смотри-ка, какие странные птицы: сейчас они вспорхнут в небо и улетят в дальние страны». А на самом-то деле это были просто люди, — люди, путешествующие в несуществующем поезде.

— Попробуй покружиться, Морми, ну, давай...

Морми стоял среди всей этой суматохи и весело смотрел на происходящее. Мистер Райл присел около него.

— Если ты хочешь узнать, что можно увидеть из поезда, тебе нужно кружиться... вот так, как все...

Морми смотрел ему прямо в глаза, — так, как умел только он, потому что ни у кого другого не было таких глаз, — таких красивых глаз, и никто не умел так смотреть прямо в глаза, как он. Он молчал. Это было, можно сказать, неизбежное следствие такого необыкновенного взгляда: он молчал.

Всегда. С тех пор, как он приехал в Квиннипак, он произнес от силы сотню слов. Он внимательно смотрел, передвигался с методичной медлительностью и молчал. Ему было одиннадцать лет, но прожил он их как-то необычно, по-своему. Казалось, он жил в каком-то своем аквариуме, где царила тишина, а время представлялось в виде четок, и перебирать их надо было с особым старанием. В голове у него, у Морми, все перепуталось. Может быть, он был немного болен. Никто этого не знал, никто и не мог этого знать.

— Морми!..

Голос Джун донесся издалека. Он обернулся и посмотрел на нее. Она смеялась, ее юбка кружилась вместе с ней, волосы, вовлеченные в водоворот воображаемого путешествия, колыхались над лицом. Морми смотрел на нее всего минуту. Не произнося ни слова. И вдруг стал медленно вращаться, — раскинул руки в стороны и начал медленно вращаться, медленно-медленно, и сразу же закрыл глаза — один из всех, — потому что ни за что не смог бы он увидеть то, что нужно было увидеть и чего он так и не увидел из своего слепого поезда, потому что никогда у него в голове не смогла бы уложиться быстрая череда всех этих образов — Джун, луг, лес, Стекольный завод, река, березы вдоль нее, дорога, уходящая в гору, дома Квиннипака вдали, дом, и потом снова — Джун, луг, лес, Стекольный завод, река, березы вдоль нее, дорога, уходящая в гору, дома Квиннипака вдали, дом и снова Джун, луг, лес, Стекольный завод, река, березы вдоль нее, дорога, уходящая в гору, дома Квиннипака вдали, Квиннипака вдали, Квиннипака вдали, Квиннипак, Квиннипак, Квиннипак, Квиннипак, дома Квиннипака, улица между домами, на улице — люди, много людей, они разговаривают, и слова их облачками поднимаются над головами и испаряются в небе, — настоящий праздник слов, выпущенных на свободу — легких и все же весомых, — настоящая жаровня из голосов, поставленная там, чтобы разогреть всеобщее любопытство: «Вы, конечно, поступайте как хотите, но меня вы никогда не заставите войти в поезд, нет уж». — «Ты сядешь в него, вот увидишь, в один прекрасный день сядешь наверняка». — «Конечно, сядет, держу пари, что сядет, как только в него заберется Молли». — «При чем здесь Молли, она не имеет к этому никакого отношения». — «Это верно, поезд — не для таких». — «Да вы шутите, наверное, — мы в состоянии сесть в поезд». — «Успокойся, дорогая». — «Успокойте его, он, наверное, думает, что поезд — это поле битвы и туда пускают только мужчин?» — «Миссис Робинсон права, я читала, что там ездят даже дети». — «Не надо бы пускать туда детей, нельзя, чтобы они рисковали жизнью...» — «У меня есть кузен, он уже ездил в поезде, так вот: он говорит, что это совсем не опасно, абсолютно не опасно». — «А скажи-ка, он читает газеты, этот твой кузен?» — «Да, правда, в газетах писали о поезде, слетевшем с откоса». — «Это ничего не значит, вон Притц тоже слетел с откоса, а ведь он же не поезд». — «Господи, что за чушь ты несешь». — «Это Божье наказание — вот что такое поезд». — «Да-да, и богослов так говорил — „Конечно, богослов так говорил, не зря же он столько лет был поваром в семинарии“. — „Неправда, — в тюрьме“. — „Да это же одно и то же, черт возьми“. — „А мне кажется, это как в театре“. — „Что?“ — „Мне кажется, путешествие в поезде — это что-то вроде театра“. — „Вы хотите сказать, это спектакль?“ — „Нет, это как в театре: ты покупаешь билет и все такое“. — „Да, только статисты тоже платят“. — „Конечно, платят, мой кузен говорил, что тебе дают билет, ты платишь, и тебе дают белый кружочек, который ты отдаешь на конечной станции, он говорит, что это похоже на билет в театр“. — „Я же говорила, что это как театр“. — „Как это — надо заплатить? — они что, забыли, что я сажусь в поезд?“. — „А ты что думал, — тебе заплатят за то, чтобы ты в него сел?“ — „Это только для богачей, послушайте, поезд — это для богачей“. — „Но мистер Райл говорил мне, что мы все сможем поехать“. — „Пока что мистер Райл должен найти деньги, чтобы пустить его, этот поезд“. — „Он найдет“. — „Никогда он их не найдет“. — „Нет, найдет“. — „Хорошо бы он их нашел“. — „Так или иначе, а локомотив он уже купил, он сам сказал, вы все слышали“. — „Да, локомотив — да“. — „Брэт говорит, что его построили где-то рядом со столицей и у него есть имя — Элизабет“. — „Элизабет?“ — „Элизабет“. — „Вот это да...“ — „Это же женское имя — Элизабет“. — „Ну и что?“ — „Насколько я понимаю, это локомотив, а не женщина“. — „И потом, как это у локомотива может быть имя, простите?“ — И в самом деле — „У вещей, внушающих страх, всегда есть имя“. — „Что ты говоришь?“ — И в самом деле, она приближалась — „Да ничего, это я так просто сказал...“ — „У них есть имя, чтобы, если у тебя их украдут, ты мог сказать, что это — твое“. — И в самом деле, приближалась Элизабет — „Да кто сможет украсть у тебя локомотив?“ — „Однажды у меня украли телегу, выпрягли лошадь и увели одну телегу“. — И в самом деле, приближалась Элизабет, железное чудовище — „Конечно, надо быть последним идиотом, чтобы украсть телегу, а не лошадь“. — „На месте лошади я бы обиделась“. — И в самом деле, приближалась Элизабет, железное и прекрасное чудовище — „Еще бы — это была прекрасная лошадь“. — „Такая прекрасная, что даже воры и те не...“ — И в самом деле, приближалась Элизабет, железное и прекрасное чудовище, привязанная к палубе парома, она молча плыла по течению.