Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада - Хаггард Генри Райдер - Страница 19

В белой одежде она была так же прекрасна, как во время беседы со мной. Ее роскошные волосы тяжелой волной падали до пола. Я не отрываясь смотрел на ее лицо, словно был околдован. Отчаяние и страх исказили ее прелестные черты. Глаза были полны несказанной муки. С минуту она стояла неподвижно, потом подняла руки над головой, и белая одежда соскользнула к ее ногам, обнажив тело ослепительной красоты. Она стояла, сжав руки, и выражение злобы появилось на ее лице. Я подумал о том, что случилось бы, если бы она увидела меня, и чуть не упал от ужаса. Но если бы мне даже грозила смерть, я не в силах был пошевелиться и уйти. Руки ее опустились, потом снова поднялись над головой, и я видел, как белое пламя двигалось за ними до самого свода пещеры, бросая призрачный отблеск на ее фигуру, на труп, лежащий на камне, на всю пещеру.

Прекрасные руки снова опустились, и она заговорила, вернее, зашипела по-арабски слова, от которых кровь застыла в моих жилах и сердце замерло в груди.

В пещере звучало:

— Проклятие ей, пусть она будет проклята навеки!

Руки поднялись и упали, а за ними пламя.

— Проклятие ее памяти! Проклята будь память египтянки!

Проклятие ей, дочери Нила, за ее красоту!

Проклятие ей за то, что ее волшебство сильнее моего!

Аэша закрыла глаза руками и вскрикнула:

— Какая польза в этом проклятии? Она оказалась сильнее и ушла от меня! — Потом с новой и ужасающей энергией она проговорила:

— Проклятие ей, где бы она ни была! Пусть мое проклятие настигнет ее везде и отравит ей час смерти! Проклятие ей через огромные звездные пространства! Пусть будет проклята ее тень!

Пламя упало. Аэша закрыла глаза руками.

— Это безумие! — произнесла она. — Как может коснуться проклятие того, кто спит сном смерти?

И снова она начала свои заклинания.

— Проклятие ей, если она возродится вновь! Пусть она родится уже проклятой!

Пламя поднималось и падало, отражаясь в измученных глазах Аэши. Странный шепот ее проклятий раздавался в стенах пещеры и замирал под сводами. Свет и мрак попеременно отражались на белой зловещей фигуре.

Наконец, Аэша, видимо, устала и умолкла. Она села на пол, закрыв лицо и грудь своими длинными волосами и начала горько, отчаянно рыдать.

— Две тысячи лет, — бормотала она, — две тысячи лет я ждала и терпела. Века ползут медленно, время тянется бесконечно, искра надежды угасла. О, прожить две тысячи лет, терзаясь страстью, которая гложет сердце! О, как бесконечны эти скучные годы! Любовь моя! Любовь моя! Зачем чужестранец вернул мне эту страсть? Долгих пять веков я не страдала так, как страдаю сейчас! Если я согрешила перед тобой, то не смыла ли свой грех слезами раскаяния? Когда ты придешь ко мне, мой возлюбленный? Почему я не умерла с тобой, когда убила тебя? Увы! — она упала лицом на пол и так отчаянно зарыдала, что я боялся, как бы ее сердце не разорвалось.

Вдруг Аэша умолкла, поднялась и, откинув назад непослушные волны волос, подошла к трупу, лежащему на каменном ложе.

— О, Калликрат! — воскликнула она, и я вздрогнул при этом имени. — Я должна взглянуть в твое лицо, хотя оно мертво и неподвижно!.. Сколько времени прошло с тех пор, как я убила тебя, убила своей собственной рукой!

Дрожащими пальцами она схватилась за покров и умолкла. Когда она вновь заговорила, это был страшный, хриплый шепот. — Я могу, имею силу заставить тебя встать! — прошептала она и положила руки на покров, лицо ее было сурово и ужасно, а глаза расширились и горели. В ужасе я отскочил назад, волосы поднялись на моей голове, мне показалось, что труп под покрывалом зашевелился. Вдруг Аэша опустила руки, и тело осталось неподвижным.

— Но зачем? — продолжала она печально. — Для какой цели? Зачем оживлять тело, если я не могу оживить душу? Даже если бы ты стоял передо мной теперь, ты не узнал бы меня! Да, твоя возрожденная жизнь была бы моей, Калликрат!..

Аэша остановилась, потом опустилась на колени, прижалась губами к покрову и заплакала. Это зрелище — горе ужасной женщины, отдавшейся всецело своей страсти к мертвецу, — было так страшно, что я не мог дольше выносить его и, повернувшись, пополз назад по темному переходу, дрожа всем телом.

Не помню, как я выбрался. Дважды я падал и полз около 20 минут, пока добрался до маленькой лестницы. Совершенно истощенный и до смерти перепуганный, я лег на пол и забылся.

Очнувшись, я заметил луч света позади себя, спустился с лестницы, кое-как добрался до своей комнаты, бросился на ложе и заснул тяжелым сном.

Глава XV

Суд Аэши

Первое, что я увидел, открыв глаза, был Джон, который совершенно оправился от лихорадки. Он стоял в луче света, проникавшем в пещеру, и чистил мое платье. Аккуратно расправив, он положил его около меня, потом, боясь, что я во сне столкну платье, переложил его на леопардовую шкуру, растянутую на полу, и отошел, любуясь своей работой. Затем он посмотрел, есть ли вода в горшке для умывания.

— Ах, — бормотал он, — в этом диком месте не водится воды!

— Как чувствует себя мистер Лео, Джон? — окликнул я его.

— Все так же, сэр! Если ему не станет сегодня лучше, он умрет. Я могу сказать, что эта дикарка Устана усердно ухаживает за ним, словно христианка. Она не отходит ни на минуту. Жалко смотреть на нее. Схватится за волосы и проклинает все и клянется на своем диком языке!

Я оделся, поел в соседней комнате и отправился взглянуть на бедного Лео, который даже не узнал меня. Я спросил Устану о нем, она покачала головой и зарыдала. Очевидно, она потеряла всякую надежду, и я решил, что «Она» должна полечить его, если можно. В это время вошел Биллали.

— Он умрет к ночи! — произнес он.

— Спаси Бог, отец мой, — ответил я с болью в сердце.

— «Она» хочет тебя видеть, Обезьяна, — продолжал старик, — но будь осторожен, мой сын! Вчера я думал, что «Она» убьет тебя за то, что ты не хотел ползти, как я. «Она» будет судить в большом зале тех, кто хотел убить тебя и Льва. Иди к ней, мой сын, иди скорее!

Я повернулся и пошел за ним. Когда мы шли, я заметил толпу, спешившую на суд. Некоторые были одеты, на других не было ничего, кроме леопардовых шкур.

Наконец мы добрались до большой пещеры с площадкой, где стоял огромный камень странной формы, вероятно, служивший алтарем для разных религиозных церемоний и специальных обрядов. По обе стороны площадки тянулись коридоры, и Биллали сказал мне, что все другие пещеры полны мертвецами.

К камню-алтарю собралось множество мужчин и женщин. Все стояли в мрачном молчании. На площадке я увидел кресло черного дерева, украшенное слоновой костью с деревянной скамеечкой для ног.

Вдруг раздался крик: «Она»! «Она»!

Толпа упала ниц. Дикари лежали, как мертвые, остался стоять лишь я, словно один уцелел в страшной резне. В эту минуту слева появился отряд телохранителей и выстроился по сторонам алтаря. Затем появились немые мужчины в сопровождении немых женщин, которые несли лампы, а за ними — высокая белая фигура, закутанная с головы до ног; я узнал королеву. Она взошла на площадку, села в кресло и заговорила со мной по-гречески, вероятно, для того, чтобы никто не понял ее.

— Иди сюда, Холли! — сказала она. — Садись у моих ног и смотри, как я буду судить тех, кто хотел убить вас! Прости меня, если мой греческий язык хромает. Я давно уже не слыхала его и говорю плохо!

Я поклонился и сел на скамейку у ее ног.

Тогда, обратясь к начальнику телохранителей, «Она» сказала по-арабски: «Привести сюда преступников!»

Начальник низко поклонился и ушел.

Наступила тишина. «Она» оперлась головой на руку и глубоко задумалась, а толпа продолжала лежать перед ней, изредка поглядывая на нас. Королева появлялась так редко перед народом, что дикари не могли упустить случая, даже с риском для себя, посмотреть на ее закутанную фигуру. Ее лица ни один человек, кроме меня, не видел. Но вот мы услыхали шаги, появилась стража, а с ней дикари, которые хотели нас убить; на их лицах ужас боролся с равнодушием. Их поставили возле меня. Дикари хотели лечь на пол, королева остановила их.