Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада - Хаггард Генри Райдер - Страница 149

Я ответил с грустью, что уже слышал об этом, и поинтересовался, захочет ли он меня видеть.

— Да, Макумазан. Он будет рад. Но только приготовься к тому, что ты найдешь Садуко совсем не таким, каким ты его знал. Иди за мной.

Мы вышли из хижины, прошли через двор и вошли в другую большую хижину, освещенную европейской лампой. Яркий огонь пылал в очаге, в хижине было светло, как днем. У стены на циновке лежал человек. Он закрывал глаза рукой и стонал.

— Прогоните его отсюда! Прогоните его! Неужели он не может дать мне спокойно умереть?

— Ты хочешь прогнать своего старого друга Маку мазана, Садуко? — мягко спросила Нэнди. — Макумазана, который пришел навестить тебя?

Он присел, одеяло спало с него. Да, это был просто живой скелет! О! Где же тот гибкий, красивый предводитель, которого я знавал прежде? Губы его вздрагивали, глаза были полны ужаса.

— Это действительно ты, Макумазан? — спросил он слабым голосом. — Подойди ко мне как можно ближе, чтобы он не мог встать между нами, — и он протянул свою костлявую руку.

Я взял руку, холодную, как лед.

— Да, да, это я, Садуко, — заверил я веселым тоном, — и между нами никто не стоит; здесь только твоя жена Нэнди и я.

— О нет, Макумазан, здесь в хижине есть еще один, кого ты не видишь. Вот он стоит, — и он указал на очаг. — Смотри. Он пронзен копьем, и перо его лежит на земле.

— Кто пронзен, Садуко?

— Кто? Разве ты не знаешь? Королевич Умбелази, которого я предал ради Мамины.

— Ты говоришь пустые слова, Садуко, — сказал я. — Много лет тому назад я видел, как умер Умбелази.

— Нет, нет! Ты разве не помнишь его последние слова: «До самой твоей смерти я не дам тебе покоя!» И с этого часа я не имел покоя.

Он снова закрыл глаза рукой и застонал.

— Он сумасшедший! — прошептал я Нэнди.

— Пусть ярче горит огонь, — снова заговорил Садуко. — Я не так ясно вижу его, когда светло. О Макумазан, он смотрит на тебя и шепчет что-то. Кому он шепчет? Я вижу. Это Мамина. Она тоже смотрит на тебя и улыбается… Они разговаривают… Молчи. Я хочу послушать.

Вид сумасшедшего Садуко угнетал меня, и я хотел выйти, но Нэнди не пустила меня.

— Останься со мной до конца, — прошептала она.

Садуко продолжал бредить.

— Какую ловкую яму ты вырыл для Бангу, Макумазан. Но ты не взял свою долю скота. Вот почему кровь амакобов не пала на твою голову… Ах, как сражались они при Индондакузуки. Ты был с ними, Макумазан. Но почему меня не было радом с тобой? Мы, как вихрь, смели бы тогда узуту… Почему меня не было?.. Ах да, я помню… из-за Дочери бури. Она изменила мне ради Умбелази, а я изменил Умбелази ради нее… Ах, и все напрасно, все равно Мамина ненавидит меня. Я читаю это в ее глазах. Она смеется надо мной и ненавидит меня еще больше, чем при жизни… Но что она говорит?.. Она говорит, что это не ее вина… Она любит… Любит…

Удивление отразилось на его измученном лице. Он раскинул руки и простонал слабеющим голосом:

— Все… Все было напрасно… О Мамина! Ма-ми-на! Мамина! — и он замертво упал на циновку.

— Садуко ушел от нас, — сказала Нэнди, натягивая одеяло на его лицо. — Но мне интересно знать, — добавила она с легким истеричным смехом, — кого могла полюбить Мамина?.. Бессердечная Мамина…

Я ничего не ответил. Может, потому, что услышал странный звук где-то наверху, над хижиной. Что он напоминал мне? Ах, да. Смех Зикали, «Того, кому не следовало бы родиться».

Несомненно, что это была лишь какая-то ночная птица. Или, быть может, это смеялась гиена. Гиена, почуявшая покойника…

Нада

Введение

Несколько лет тому назад, за год до зулусской войны, один европеец путешествовал по Наталю. Имя его мы не называем, так как оно не играет никакой роли в этой истории.

Путник вез с собою в Преторию два фургона с товаром. Из-за холодной погоды травы было очень мало, что затрудняло прокорм волов и усложняло путешествие. Европейца соблазняла, однако, высокая стоимость его транспорта в это время года, которая могла бы вознаградить его за возможную потерю скота. Он храбро продвигался вперед. Все шло хорошо до маленького города Тангера на берегах реки Дугузы, где находился крааль Чаки, первого царя зулусов, приходящегося дядей Сегивайо.

В первую же ночь после отбытия европейца из Тангера погода значительно испортилась, густые серые облака заволокли небо и скрыли звезды. «Если бы я находился не в Натале, то сказал бы, что надвигается снежная буря, — подумал он про себя. — Я часто видел такое небо в Шотландии, оно всегда предвещало снег!»

Но в Натале уже много лет не было снега. Эта мысль отчасти успокоила его. Европеец выкурил трубку и лег спать под навесом одной из повозок. Среди ночи его разбудило ощущение сильного холода и слабое мычание волов, привязанных к повозкам. Он высунул голову из-под навеса и осмотрелся. Земля была покрыта густым слоем снега, в воздухе носились бесчисленные снежинки, разгоняемые холодным резким ветром. Путешественник вскочил, поспешно натягивая на себя теплую одежду, и стал будить кафров, спавших под прикрытием повозок. Не без труда удалось вывести их из оцепенения.

Кафры вылезли из-под повозок, дрожа от холода, закутанные в меховые одеяла.

— Живо, ребята! — обратился он к ним на зулусском наречии. — Живо! Что, вы хотите, чтобы скот замерз от снега и ледяного ветра? Отвяжите волов и загоните их между повозками, они хотя немного защитят их!

Он зажег фонарь и соскочил с повозки в снег.

С большим трудом удалось наконец кафрам отвязать волов, закоченевшие пальцы плохо повиновались им.

Повозки выстроили в ряд, в пространство между ними загнали всех тридцать шесть волов и привязали веревками, накрест протянутыми между колесами. Покончив с этим делом, европеец снова забрался в свою холодную постель, а дрожавшие от холода туземцы, подкрепившись ужином, расположились во второй повозке, натянув на себя парусину от походной палатки. На некоторое время водворилась тишина. Изредка лишь беспокойно мычали столпившиеся быки.

«Если снег не перестанет, я потеряю свой скот: он не вынесет этого холода», — вздохнул про себя европеец.

Не успел он подумать об этом, как послышался треск порванных веревок и громкий топот копыт. Европеец снова выглянул из повозки. Волы, сбившись в кучу, бросились бежать и скоро исчезли в темноте ночи, ища защиты от холода и снега. Делать было нечего, осталось лишь терпеливо ждать рассвета. Наступившее утро осветило местность, густо засыпанную снегом. Предпринятые поиски не привели ни к чему. Волы убежали, и следы их быстро занесло свежим снегом. Европеец спросил у кафров, что теперь делать. Один советовал одно, другой — другое, но все согласились с тем, что надо дождаться, пока снег растает, прежде чем что-либо предпринимать.

— Пока мы сами не замерзнем, дураки вы этакие! — возразил угрюмо европеец. Он был сильно не в духе, что, впрочем, вполне естественно. Европеец терял по меньшей мере четыреста фунтов стерлингов на одних пропавших волах.

Но тут один из слуг выступил вперед — до этой минуты он упорно молчал, это был погонщик первой повозки.

— Отец мой, — обратился он к европейцу, — вот что я скажу. Волы пропали, и след их замело снегом. Никто не знает, куда они побежали, живы ли они. Но там внизу, в краале, — он указал рукой на несколько шалашей на склоне холма, — приблизительно в двух милях расстояния живет колдун по имени Цвите. Он стар, очень стар, но все знает, и если кто может сказать вам, отец мой, где находятся пропавшие волы, то это он!

— Что за глупости! — ответил ему европеец. — Но в краале будет не холоднее, чем в этой повозке. Пойдем туда и спросим, пожалуй, Цвите. Принеси-ка бутылку джина и немного нюхательного табаку для подарка!

Час спустя европеец уже входил в шалаш Цвите. Это был очень старый худой человек, кожа да кости, слепой на оба глаза, с мертвенно бледной и сморщенной левой рукой.