Когда птицы молчат (СИ) - "Птичка Певчая" - Страница 52

С фотографий на стене на меня смотрела Женечка, моя малышка. Как же я соскучилась за ней! Как хотела обнять и прижать ее юркое тельце. Но четко понимала: так даже лучше, что ее нет. Мне будет проще объясниться с Владом.

Разобрала чемоданы, забросила первую партию вещей в стиральную машину. Мой сарафан еще пахнет солоноватым морским бризом, а в купальнике осталось несколько белых песчинок.

Тихие комнаты запылились. Берусь за пылесос и тряпку. Пока убираю, пытаюсь хоть как-то отвлечься и не думать о том, что было, о том, чему еще предстоит случиться.

Меняю порцию белья и вспоминаю, что в холодильнике пусто. Влад завтра приедет, а накормить мне его нечем.

Хватаю сумку и несусь в магазин. Быстрее, быстрее, движение и дела по хозяйству — мое спасение.

Что приготовить? Утку с яблоками? Сладкий рисовый пудинг? Картофель с мясом по-степному? Что больше всего любит Влад?

Ах, какая разница! Я накормлю его любимой едой, а потом скажу, что нам надо расстаться? Как трапеза перед казнью. Но не в аэропорту же мне его огорошить. «Знаешь, что — можешь не возвращаться домой, потому что я тебя там уже не жду».

И куда он пойдет? Наверное, к матери. Или мне логичнее будет уйти?

Я зачем-то набрала целую корзину помидоров. Пошла обратно к лоткам с овощами, чтобы выложить лишнее.

В отделе сыров на глаза попалась Фета и рот невольно искривился. Вронский не позвал с собой, не сказал, что хочет, чтобы мы были вместе. Не попросил о встрече сам, надеясь, что я сама все решу. А я хотела, чтобы за меня тоже поборолись, чтобы не ждали, когда все отдам сама. В конце концов, входить в горящие избы и останавливать обезумевших животных — слишком уж тяжелая ноша для женских плеч, надолго их не хватит.

В духовке уже стояла свинина на картофельной подушке под сметанно-грибным соусом, когда я связалась по Скайпу с мамой.

Не могу понять, выглядишь и загорелой, и уставшей одновременно.

Да, было свободное время, немного позагорала, — я весь отдых густо смазывала кожу противозагарным кремом, но, видимо, солнце все же заметно взялось. Шея и плечи явно потемнели, хотя лицо удалось спрятать.

Что-то случилось?

За Женей соскучилась.

И она за тобой. Вон, стрекоза, носится позади меня.

Женя подлетела к монитору и замахала руками. Загорелая, пышущая здоровьем.

Привет, мамочка!

Привет, мое солнышко!

А я соскучилась. Даже просила бабушку вернуться домой.

Не надо, — чересчур поспешно сказала я. Потом пояснила: — Я с тобой не смогу часто бывать на море, а с бабушкой и дедушкой ты там каждый день купаешься и загораешь.

А где папа?

Завтра приезжает.

Я хочу к вам, — протянула Женя, словно маленький ребенок.

Я и сама подумываю, может уже вернуться, — вклинилась в разговор моя мама.

Да ты что! Зачем?

Да как-то неспокойно мне здесь.

Что такое?

Не знаю, сердце мается.

Тогда займись чем-то. Поезжайте на Кара-Даг, или в Ялту.

Не хочу. Домой тянет.

Ну, смотри сама. Когда еще вы куда-нибудь выберетесь?

Я не пытаюсь больше уговаривать маму, иначе это выглядело бы подозрительно. В любом случае, завтра они здесь не появятся, а для меня это главное.

При мысли о завтрашнем дне меня начинает мутить от едкого страха, угнездившегося где-то в желудке. За весь день я не съела ни крошки, во всяком случае в этой стране.

Я хмыкнула, но ироничную улыбку изобразить не смогла. Мое лицо вообще превратилось в маску, онемело. Да и руки как-то странно задеревенели. Несколько раз сжала и разжала кулаки, вроде помогло, но ненадолго.

За полночь. Все вещи выстираны и выглажены, остывшая еда убрана в холодильник. Я сижу на кровати, сна ни в одном глазу. Даже не стала выключать свет — знаю, что от волнения буду метаться в постели, сбивая простыни.

Мне страшно не из-за того, что Влад что-то может мне сделать. Он не такой. Я трясусь из-за того, что вся моя жизнь полетит кувырком, что я оказалась предательницей, что разрушила все, что мы создавали вместе. Не вернуть этих потерянных лет, упущенных возможностей, хотя я почему-то думаю, что Влад не останется долго один. Такие мужчины, как он, всегда в цене. Особенно у женщин моего возраста.

О себе думать не хочется.

Вронский так и не позвонил сегодня, хотя мы об этом не договаривались. Но вдруг оказалось непривычным не слышать вечером его голос, не смотреть в ставшее таким родным лицо.

Я ни о чем не жалею. Потому что я сделала самый храбрый поступок в своей жизни — поддалась своей слабости. Не у многих людей хватает на это смелости. Моральные устои, соображения выгоды или влияние родственников — всегда есть что-то, что не дает нам наплевать на все и пойти навстречу своему счастью.

И еще я знала, что за это буду расплачиваться. Не тешила себя иллюзиями, не решила трусливо смолчать.

Пошла на кухню, не включая свет, открыла холодильник и вытащила начатую бутылку водки. Отвинтила легкую пластиковую крышку, слегка царапающую горлышко, и сделала два глотка. На большее меня не хватило — задохнулась, закашлялась, глаза начали слезиться.

Как я и ожидала, на голодный желудок эффект был превосходным. Голова закружилась, тело немного расслабилось, тревожные мысли отступили, и я поспешила в кровать. Если не смогу поспать хотя бы пару часов, не сдвинусь завтра с места от того, что меня будет бить нервная лихорадка.

Пробуждение было внезапным. Я открыла глаза и сразу поняла, что мне сегодня предстоит. На часах семь. В горле сухо, голова мутная.

Механически принимаю душ, на автомате завариваю чай и выпиваю его. Меня мутит, как в студенческие времена перед экзаменами. Это все нервы. И пальцы сначала начинают подрагивать, а потом я уже не могу унять мелкую дрожь.

Подхожу к зеркалу, чтобы расчесаться. Бледное лицо, почти не тронутое загаром, широко открытые испуганные глаза.

Кладу расческу на столик и вдруг замечаю маленькую оливковую веточку. Листья на ней уже почти увяли, продолговатые бархатные ягоды не созрели до конца. Я сорвала ее в саду Вронского. Вчера как-то незаметно для себя проходила с ней в руках полвечера, будто набиралась сил.

Прижала ее к губам, вдохнула терпкий аромат и спрятала в комод.

Опять аэропорт. Только теперь все кажется совсем иным, чем вчера, чем шесть дней назад. Будто прошла целая вечность.

Стою недалеко от выхода и смотрю вдаль, выискивая в толпе снующих туда-сюда людей знакомую фигуру.

Я почти ничего не слышу, да и зрение расплывается. Только сердце оглушительно стучит. Руки сжимают сумочку, левая нога то и дело подворачивается — зря я обула босоножки на каблуках.

Меня кто-то цепляет плечом и, видимо, извиняется, но я не реагирую. Из-за угла появляется очередная порция прибывших, и я узнаю его, неспешным шагом приближающегося к выходу. Сердце екает и проваливается куда-то в ноги.

На нем нет очков, чемодан на колесиках он везет за собой на вытянутой ручке. Наши глаза встречаются, но его лицо абсолютно бесстрастно. Комок в горле растет с каждой секундой. Он немного осунулся, но гладко выбрит, рубашка каким-то чудом не помялась после такого длинного перелета. Родной человек, такой близкий, такой далекий.

Я бы пошла навстречу, да только ноги приросли к земле. Все ищу в его лице хоть какую-то искру, малейшее оживление, что-то, что дало бы мне надежду.

Он ровняется со мной, заглядывает на секунду в глаза, а мне кажется, что в душу, и молча проходит мимо.

Она стояла, словно ангел, в лучах солнечного света, лившегося на нее сзади. Светлые волосы сияли, белая ткань юбки слегка просвечивала, а бирюзовая блузка без рукавов подчеркивала стройность фигуры.

Но в что-то в том, как она держалась, как неподвижно и напряженно ждала, не в силах отвести взгляд огромных глаз, живших отдельной жизнью на бледном лице, заставило меня внутренне содрогнуться от отвращения.

Она чувствует свою вину, как трусливая кошка, нагадившая на ковре в зале, и точно знающая, что ее маленький грязный секрет очень скоро обнаружат.