Универсальный солдат - Стрэнтон Арч - Страница 47

Солнце припало к горизонту, словно огромный кроваво-желтый шар. Зверь, пришедший в ночи и пьющий прохладу вечера из-за кромки земли. Небо начало темнеть. Из оранжево-красного оно становилось светло-голубым, постепенно окрашиваясь в более темный, почти синий цвет. Желтые крупицы звезд уже начали мерцать на покатом куполе, оберегая пока еще блеклый молодой месяц.

Уже рассеивалась дневная жара и в воздухе явно обозначились запахи. Но теперь они были не тяжелыми и ошеломляющими, а более тонкими, дробящимися на сотни оттенков. Они доносили до людей душу прерии такой, какой ее чувствуют животные со своим острым обонянием. На несколько мгновений вечер позволял людям заглянуть в непонятную для них жизнь, ощутить ее в полной мере, вобрать в свои легкие глубоким вдохом и выдохнуть, оставив на языке привкус сладкого нектара трав и цветов. А еще в вечере были звуки. Такие же разнообразные, живые, четко различимые в тишине.

Ронни не привыкла к подобному в большом городе. Там и днем и ночью можно было услышать лишь шум машин, людские голоса, да завывание ветра, гуляющего в каньонах улиц. А из целой гаммы существующих в природе запахов четко ощутимы были только три: гудрона, бензиновых выхлопов и смога. То, что происходило сейчас, казалось девушке настолько удивительным и прекрасным, что она засмеялась.

Ронни чувствовала себя человеком, открывшим Америку. Но не известную всем, с автомобилями, огнями реклам, небоскребами, самолетами и прочими подарками цивилизации, а дикую, живую, прекрасную в своей первозданной красоте.

Надо же, она – второй вечер подряд! – обходилась без Ти-Ви. С ума можно сойти. Еще неделю назад Ронни и представить не могла подобного. Наверное, нечто похожее испытывали индейцы, когда сидели вечером у костра.

Мы совершенно разучились видеть, подумала девушка. Видеть и слышать.

Мало того. Мы HЕ ХОТИМ видеть и слышать что-то другое, кроме города и звука своих собственных шагов, отдающихся в лабиринтах домов. Мы забыли, как пахнет трава. И как шумят деревья. Не те, что можно увидеть в парках, а дикие, растущие в такой вот прерии. Мы забыли, как пахнет ветер. Не тот, что несет с собой гарь и "ароматы" города, а свежий, свободный. Мы забыли, что такое СВОБОДА, привыкнув понимать под этим словом бетонные коробки, в которых проводим свою жизнь и выбираемся в эту призрачную свободу раз в году, на две недели, чтобы потом целый год вспоминать ее со щемящей тоской.

Да и та природа, в которую мы окунаемся, цивилизованна. Мы давно уже не можем представить свою жизнь без разных мелочей, типа того же Ти-Ви, телефона, кондиционера и прочей ерунды.

А когда ОДHАЖДЫ, всего на миг, попадаем в прерию – настоящую прерию, а не "декорацию" в зоопарке – мы теряемся и шепчем:

– БОЖЕ, КАК ПРЕКРАСНО! – чтобы на следующий день удрать снова в вонючий город, вдохнуть полной грудью смог и облегченно улыбнуться.

Ронни еще секунду подумала и присовокупила: дерьмо.

– НАША ЖИЗНЬ – ДЕРЬМО – Унисол воспринимал то, что видела девушка, иначе. Он вспомнил ДОМ. Вспомнил как раз потому, что жил не в городе. НЕ В ГОРОДКЕ. Их ДОМ стоял не в самом МЕРО, а в пяти милях на север. Люк не помнил ПРЕРИИ. Там, где он жил, не было ПРЕРИИ. Там был ЛЕС. А еще СОБАКА. Огромный ротвейлер. Золотисто-шоколадный пес по кличке МАРСЕЛЬ. И дом их, большое коричневое строение, стоял среди огромных толстых вязов. Высоких и гордых. И отец его часто выходил вместе с матерью вечером посидеть на крыльце в своем любимом кресле.

А он. Люк Девро, – восьмилетний мальчик – бегал с собакой по лесу и берегу озера.

– ТАМ БЫЛО ОЗЕРО! – И из окна дома падал желтый уютный свет. Мягкий, домашний, он придавал вечеру какое-то особенное очарование. И ветер доносил как раз ТАКИЕ запахи. Свежей травы, цветов и чего-то еще. Настолько воздушного и невесомого, что Люк задохнулся от радости, хотя и понял, что не знает этих запахов, но глотал их полной грудью.

Марсель, визжа и лая, носился в вечерних сумерках и тыкался холодным мокрым носом ему в шею, уши, лицо. И Люк смеялся… ТОГДА он мог смеяться… И серо-желтая луна висела в светло-синем небе, отражаясь в спокойной застывшей воде. И можно было бросить в озеро камешек, и тогда луна распадалась на кусочки, и по воде бежали круги.

А если очень везло, то Люк видел светлячка. Он горел в траве маленьким огоньком, но сразу же гас, как только Люк пробовал подойти ближе.

И где-то тихо пел сверчок. И горел белый фонарь над крыльцом ЕГО ДОМА.

Ронни казалось, что в такой вечер никому на Земле не может быть плохо. Никому. Но это не соответствовало истине. Плохо – очень плохо – было по меньшей мере двоим. Вудворту и Спилберду.

– Итак, – сержант поднял пистолет и прошелся по лаборатории. – Я думаю, не ошибусь, если скажу, что вы оба – вьетконговские агенты. Но… Он оглянулся на холодильную камеру, в которой спали два его солдата.

В данный момент они еще не отошли от холода ванн, но меньше, чем через час рядовые очнутся и… Сержант повернулся и пошел в обратном направлении. Тури, где стояли на коленях двое военнопленных. ПРЕДАТЕЛЕЙ. Скотт ненавидел ИХ даже больше, чем гуков. Узкоглазые хотя бы воюют против врага, за жизненное пространство своей страны. Дерьмовой, грязной, вонючей, но своей. А эти воюют ПРОТИВ своего народа.

– Но… – повторил он, останавливаясь рядом со Спилбердом. – Каждый из вас имеет определенную ценность. Один большую, второй меньшую. Какой же какую, а?

Сержант схватил Спилберда за подбородок и рванул голову вверх, так чтобы видеть глаза.

– Как ты думаешь?

– Я… Не знаю… – прохрипел тот.

– Ага. Вот как. И ты не знаешь, – Скотт вздохнул и с показным сочувствием добавил. – Ну что ж. Одному из вас предстоит умереть. Но вот кому? – звонко щелкнул затвор. – А как думаешь ты?

Пистолет ткнулся в голову Вудворта. Доктор молчал.

Он понимал, пока они молчат, есть какой-то шанс выжить. Протянуть время. Рано или поздно унисол потеряет бдительность. Возможно, им удастся что-нибудь сделать. Возможно. Но… Нет резона умирать просто так. Надо постараться уничтожить этого монстра. Любыми путями. Любыми. А по возможности и тех двоих, что отдыхают в креслах. Но пока надо молчать. Что бы ни случилось.

– Мда, – сержант выглядел искренне огорченным. – Никто из вас ничего не хочет сказать? – пауза. – Ну ладно. Рядовой Девро такой же шпион, как и вы, а значит, кто-нибудь должен знать о его планах. Куда он мог поехать? Итак, с кого же мы начнем? Наверное, с тебя.

Скотт ткнул стволом в лоб Спилберда.

– Как называется тот госпиталь, где нас лечили после ранений? Дислокация? Название? Фамилия врача?

– Я не помню, – ответил тот, поднимая глаза.

– Советую вспомнить. Иначе, мне снова придется прибегнуть к допросу третьей степени. Медик уже знает, насколько мне неприятна эта процедура, но что поделаешь… Итак. Место, название, фамилия. Считаю до трех. Раз, два… Упрямству вы тоже учитесь у Ви-Си? Ну что же… Три!

– БАНГ! – Пуля разорвала левое ухо Спилберда, и тот закричал, зажимая ладонью рану, из которой хлестала кровь.

– Говорят, это освежает память, – констатировал унисол.

Он повернулся и вновь пошел по коридору.

– Могу сообщить, как будут развиваться события дальше. Я буду ВЫHУЖДЕH отстрелить вам второе ухо, затем прострелить колени, затем локти. Конечно. Женевская конвенция запрещает подобное обращение с военнопленными, но на войне нельзя не замарать рук. Не так ли? Мне кажется, что кое-кто из нашей компании уже постиг это на собственном опыте.

Сержант вновь остановился напротив стонущего Спилберда и указал на его окровавленную руку пистолетом:

– Итак, я повторяю свои вопросы: место, название, фамилия врача.

Спилберд покачивался из стороны в сторону. Кровь просачивалась у него между пальцами, стекала по щеке и заливала воротник голубой рубашки.

А сержант Эндрю Скотт вдруг отчетливо услышал доносящиеся сквозь шум дождя мурлыкающие звуки какой-то вьетнамской музыки.

И две стоящие на коленях фигуры поменяли очертания, став тоньше и меньше. Вьетконговский выродок испуганно уставился на него темными угольками глаз. Костер прекрасно освещал его лицо, и сержант – как ни странно – не испытывал к нему злости. Совсем. Просто ТАК было нужно. Шпионы должны умирать. Всегда. Дождь сползал с волос на лицо, шею, забирался за воротник армейской куртки без рукавов, а повернув голову, Скотт вдруг обнаружил стоящего в двух шагах Люка Девро. Тот сжимал в руках автомат с непонятым, тщательно скрываемым страхом, почти незаметным для постороннего глаза. Но не для Скотта… Он боится! Боится!!!