Тело любит правду. Как заговорить на том языке, который тело способно понять - Серван-Шрейбер Давид - Страница 3

Функциональные исследования мозга подтверждают странную связь между словами и неврологическими отметинами эмоциональных травм. В мозгу пациентов, страдающих синдромом посттравматического стресса, воспоминание о событии сопровождается активацией зрительной коры («незабываемая картина») и лимбических ядер, отвечающих за эмоции и их проявления в теле. Одновременно наблюдается дезактивация речевого центра — так называемого центра Брока. Все происходит так, как будто физическая природа травматических воспоминаний в мозгу несовместима со словами: «Нет слов, чтобы передать то, что я пережил…» Процесс письма, возможно, изменяет баланс между разными зонами представления, которые активируются при определенном воспоминании. Похоже, что, когда у человека вновь появляется способность порождать слова, это помогает рассеять заблокированные эмоции и высвободить внутреннюю энергию.

Конечно, психоанализ с давних пор подчеркивает: воздействие словом способно избавить от физической боли. «Исцеление словом» — так называли психоанализ в его начальную пору. Но все же роль письма и личного дневника остается в тени психоаналитических сеансов и психотропных препаратов. Лишь некоторые осведомленные — Юнг в их числе — всегда относились к этой практике с тем уважением, которое она начинает завоевывать теперь. Вы можете попробовать сами. Чтобы ведение дневника было эффективным, достаточно соблюдать несколько простых правил. Он должен оставаться исключительно личным (дайте себе слово не давать его читать никому, кроме, может быть, своего терапевта); он должен быть честным (не тратьте время на то, чтобы лгать самому себе); его надо вести регулярно (за дневник надо садиться, как ходят на сеансы к психоаналитику, все равно, хочется или нет). В этом главный секрет. Выберите подходящую для вас частоту и длительность этих занятий — например, по двадцать минут три раза в неделю — и соблюдайте график. Очень скоро он сам будет вести вас за собой.

Февраль 2000

Медицинский сглаз

Человек, который обнаружил, что враг наводит на него порчу, представляет собой жалкое зрелище. У него растерянный и подавленный вид, взгляд прикован к нацеленному на него предмету, руки подняты, словно он надеется заслониться от смертельного яда, который, как ему кажется, проникает в его тело. Щеки у него бледнеют, глаза стекленеют, лицо выражает ужас… Он пытается кричать, но обычно звуки не могут вырваться из сжатого горла, и лишь белая пена выступает в углах рта. Тело начинает бить дрожь, мышцы непроизвольно сокращаются. Смерть его теперь — дело нескольких дней. Так выдающийся физиолог Уолтер Б. Кеннон, именем которого названа реакции борьбы или бегства (fight or flight), рассказывает о многократно описанном антропологами феномене «смерти от порчи» у народов, ведущих первобытный образ жизни. Эту физиологическую драму он связывает с той властью, которую наши верования могут иметь над самыми глубинными и архаическими областями нашего мозга, которые у нас общие со всеми млекопитающими, а некоторые даже и с рептилиями. Они играют ключевую роль в гормональном и иммунологическом балансе всех функций тела: выработке кортизола и адреналина, контроле над NK-лимфоцитами — «естественными киллерами», постоянно уничтожающими бактерии и предраковые клетки, и т. д. Их нормальная работа необходима для гармоничного функционирования организма; если оно нарушается, это неизбежно ведет к болезни или, как видно из этого рассказа, к смерти.

В блестящем эссе, написанном в 1942 году, Кеннон ограничивается замечаниями по поводу «туземцев», которых он называет «невежественными, суеверными и легковерными». Однако мы с вами с точки зрения неврологии и физиологии устроены точно так же. Хотя, конечно, нечасто увидишь, чтобы кто-то из наших сограждан падал замертво перед посохом злобного шамана, мы, как и наши «туземные» братья, чувствительны к символическим манифестациям, которые выносят нам приговор. Многие ли из нас, столкнувшись с раком, СПИДом или просто диагнозом «бесплодие», избежали физиологических последствий этих тяжких болезней, затрагивающих глубинное устройство наших клеток? Одеяние и ритуальные предметы наших «шаманов» — врачей — сегодня иные: белый халат, стетоскоп, сканер. Но если мы верим в медицинскую науку, их заявления по-прежнему воздействуют на все уровни нашего организма. И хотя мы представляем себе угрожающих «демонов» в более научных терминах — опухоль, вирус, иммунодефицит, — это лишь дает этим образам еще большую власть над нашей физиологией.

Для каждой из тяжелых болезней разработаны методы, позволяющие оценить возможность возникновения рецидива в течение года, двух, трех лет и т. д. Но при любом заболевании часть больных не вписывается в статистику. Так, Майкл Шейер из университета Карнеги Меллон показал, что после операции на открытом сердце больные, оптимистично рассматривающие свои шансы выкарабкаться, реже других снова оказываются в больнице — и это вне зависимости от тяжести их состояния. Аналогичное исследование, проведенное среди больных СПИДом, показало, что те, кто безоговорочно верил в действенность лечения, через два года были в гораздо лучшем состоянии.

Какие из этого выводы? Что надо сказать своему врачу «Доктор, солгите мне!»? Я так не думаю. Оптимизм, поддерживающий нас перед лицом пугающих диагнозов, должен основываться на правде. Достаточно напомнить себе, что минимум один процент случаев вообще не вписывается ни в какие прогнозы. Надо сосредоточиться на том, что сделали эти люди для того, чтобы выкарабкаться, и всем сердцем принять это для себя. Это и есть противоядие медицинскому «сглазу».

Апрель 2000

Рождение души

Дени М. готовится умереть. Ему тридцать два года.

Он врач, как и я. Последние несколько месяцев его пожирает неизвестно откуда взявшаяся лимфома. Он часто приходит поговорить со мной об этом. Он говорит, что хочет понимать, полностью всё осознавать, пусть даже в страхе, пусть даже перед лицом пустоты. Я в основном слушаю, потому что на самом деле он понимает всё гораздо лучше меня.

«Что мне помогло сначала — это то, что однажды утром я понял, что не одинок. Пусть даже я еще такой молодой, но я как-то разом увидел, что мы все в одной лодке. Все эти люди на улице, диктор на телевидении, и президент, и ты… Даже ты, — говорит он, избегая смотреть на меня, — ты тоже умрешь. Это кажется глупым, но, когда я об этом думаю, это меня успокаивает. Это общая для всех судьба, и я связан с вами всеми и со всеми нашими предками и потомками. Я не утратил свой членский билет».

В сновидениях Дени по-прежнему преследуют вампиры — прозрачный символ смерти, которая идет по его следу. Но однажды ему снится другой сон. Вампиры догоняют его и вонзают когти и зубы в его плоть. Дени кричит от боли и просыпается в поту. Он никогда еще об этом не думал: «Мне теперь страшно не только умирать, но и страдать». Он успокаивается только тогда, когда мы с ним разрабатываем точный план, как избежать всякой боли, вплоть до того, чтобы, если понадобится, сократить его жизнь.

Потом приходит другой сон. «Настает конец света. Я заперт на крытом стадионе. Там со мной друзья моей молодости, а вокруг огромная толпа. Мы знаем, что остается всего несколько часов, может быть, одна ночь. Люди безумно кричат. Некоторые занимаются сексом с кем попало. Другие совершают самоубийство или убивают друг друга. Страх невыносим. Я едва могу дышать. Моя голова сейчас лопнет. Никогда еще мне не было так страшно. Это гораздо хуже, чем мысль о моей собственной смерти. И тем не менее, этот сон всё изменил. Да, я умру, но… это не конец света!»

Этот атеист пока еще в растерянности — он-то всегда думал, что мир исчезнет с угасанием его сознания. «Какое значение может иметь то, что этот мир переживет меня? Откуда это неожиданное утешение?» И он открывает для себя то, что потом станет называть своей «душой». То, как каждый совершаемый им выбор навсегда запечатляется в судьбе мира через бесконечные отзвуки. Как та бабочка в теории хаоса — взмах ее крыла в Африке влияет на ураганы в Америке. Дени осознает важность каждой из своих мыслей, каждого из своих слов. А еще больше — важность исполненных любви поступков по отношению к другим или даже по отношению к земле. Он все это воспринимает теперь как семена вечного урожая. Впервые он испытывает чувство, что живет каждым мгновением, он благословляет солнце, ласкающее его кожу, и воду, освежающую его гортань. Это то же солнце, которое давало жизнь динозаврам, и эту воду они тоже пили, она входила в состав их клеток, прежде чем снова стать облаками, а потом океанами. «Откуда эта благодарность во мне, когда мне предстоит умереть?»