Власть меча - Смит Уилбур - Страница 4

Лотар повернул рычаг лебедки, и сачок со скрежетом и скрипом снова опустился – в серебряную массу рыбы. Три матроса всей тяжестью навалились на ручку, погружая сачок в живую мешанину.

– Поднимаем! – крикнул Лотар и переключил рычаг лебедки на движение вперед. Сачок, загруженный почти тонной прыгающей, бьющейся сардины, пошел вверх. Манфред упрямо держался за кошельковый трос. Сачок повернули и поставили над трюмным люком.

– Отпускай! – крикнул Лотар сыну, и Манфред выпустил трос. Дно сети открылось, и тонна сардины устремилась в открытый трюм. От такого грубого обращения с рыб слетали крошечные чешуйки и, как снежинки, осыпали людей на палубе, сверкая на солнце розовым и золотым.

Сеть опустела, Манфред дернул трос и закрыл ее, и матросы снова повернули сачок за борт; лебедка заскрипела, проворачиваясь в обратную сторону, и сеть опустилась в косяк. Ту же последовательность действий повторяли на всех трех траулерах, матросы у ручек сачков и у лебедок напряженно работали, и каждые несколько секунд из сачков в ждущие трюмы устремлялись новая тонна рыбы с морской водой и облака чешуек.

Работа была тяжелейшая, однообразная; всякий раз, как сачок повисал над палубой, матросов окатывало ледяной водой и осыпало чешуей. Люди у сачков начали ошибаться от усталости. Капитаны меняли их, не нарушая ритма: повернуть-поднять-опустить; матросы сменяли тех, кто работал у основной сети, и только Лотар оставался у лебедки, высокий, внимательный, неутомимый. Его светлые волосы, покрытые рыбьей чешуей, блестели на солнце, как огонь маяка.

– Серебряные трехпенсовики. – Он улыбался, глядя, как рыба наполняет трюмы всех четырех траулеров. – Не рыба, а блестящие трехпенсовики. Сегодня мы всю палубу покроем тики.

«Тики» – так на жаргоне обозначалась монета в три пенса.

– Грузим на палубу! – взревел он через уменьшающееся кольцо верхней части сети туда, где за лебедкой работал Сварт Хендрик, голый по пояс и блестящий, как полированное черное дерево.

– Грузим на палубу! – крикнул Хендрик в ответ, радуясь возможности продемонстрировать всему экипажу свою невероятную физическую силу. Трюмы траулеров уже заполнились, в каждом было не меньше ста пятидесяти тонн рыбы. Теперь ее предстояло сваливать на палубу.

И опять это был риск. Корабли удастся разгрузить только когда они подойдут к фабрике и рыбу переправят туда. Погрузка на палубу отяготит судно еще сотней тонн, а это значительно превышает безопасный предел. Если погода ухудшится и ветер подует с северо-запада, море, способное быстро разбушеваться, пустит все корабли на дно.

«Погода продержится», – заверял себя Лотар, продолжая работать у лебедки. Он был на гребне волны, сейчас ничто не могло его остановить. Он рискнул и получил в результате почти тысячу тонн улова. Четыре палубы, заполненные рыбой. Каждая тонна рыбы – это пятьдесят фунтов прибыли. Пятьдесят тысяч фунтов за один бросок. Величайшая удача в его жизни. Он мог потерять сети, корабли и даже жизнь, а вместо этого благодаря одному броску сети выплатит все долги.

– Клянусь богом, – шептал он, работая у лебедки, – теперь ничего не может случиться, ничто меня не тронет. Я свободен!

Трюмы были полны, и погрузка пошла на палубу, заполняя ее до самого планширя серебряной рыбой, в которую матросы погружались по пояс, подтягивая сеть и ворочая большие сачки.

Над четырьмя траулерами повисло густое белое облако прожорливых морских птиц, которые добавляли свои хриплые крики к грохоту лебедок, ныряли в сеть. Они глотали рыбу до тех пор, пока уже не могли подняться, а тогда просто плыли по течению, раздувшиеся, растопырив крылья, пытаясь удержать в желудках проглоченное. На носу и корме каждого траулера стояли матросы с острыми баграми и отгоняли больших акул, которые вспарывали поверхность, пытаясь добраться до пойманной рыбы. Их острые, как бритва, треугольные зубы могли разрезать даже прочную сеть.

Птицы и акулы глотали рыбу, а корпуса кораблей тем временем все глубже уходили в воду. Наконец незадолго до того, как солнце в полдень достигло зенита, Лотар приказал прекратить работу. Для рыбы больше не осталось места; новые порции добычи, поднятые на палубу, тут же через борт выливались обратно в воду.

Лотар выключил лебедку. В главной сети осталось, наверно, не меньше ста тонн рыбы, в основном задохнувшейся и раздавленной.

– Опустошить сеть, – распорядился Лотар. – Пусть уходит. Поднять сеть на борт!

Четыре траулера, так глубоко осевшие в воду, что при каждом покачивании она заплескивала через шпигаты, медленно, точно еле переваливающиеся утки, повернули и двинулись к берегу вереницей с Лотаром во главе.

За собой они оставили почти половину квадратной мили поверхности океана, покрытой мертвой рыбой, плавающей вверх серебряным брюхом; слой этот был густым, словно листва в осеннем лесу. Среди рыбы плавали тысячи насытившихся чаек, а в глубине продолжали глотать добычу акулы.

Утомленные матросы через трясину еще трепещущей рыбы, покрывавшей палубу, добирались до трапа на баке. Спустившись, они, покрытые слизью и чешуей, промокшие, бросались на смятые койки.

В рубке Лотар выпил две чашки горячего кофе и взглянул на укрепленный над головой хронометр.

– До фабрики четыре часа хода, – сказал он. – Как раз успеешь заняться уроками.

– Ну па! – взмолился мальчик. – Только не сегодня. Сегодня особый день. Неужели и сегодня нужно учиться?

В Китовом заливе не было школы. Ближайшая немецкая школа находилась в Свакопмунде, в тридцати километрах. С самого рождения мальчика Лотар был для него отцом и матерью. Он забрал его, мокрого, окровавленного, прямо после родов. Мать никогда не видела Манфреда. Таков был их противоестественный уговор. Лотар один вырастил ребенка, никто ему не помогал, если не считать коричневых кормилиц из племени нама. Лотар с сыном были так близки, что не могли расстаться даже на день. Он предпочел сам учить его, только бы не посылать в школу.

– Нет никаких особенных дней, – сказал он Манфреду. – Мы учим уроки ежедневно. Сила не в мышцах. – Он постучал себя по лбу. – Сила вот где. Принеси книги!

Манфред в поисках сочувствия посмотрел на да Сильву, но он знал, что с отцом лучше не спорить.

– Прими руль, – велел Лотар старому моряку и сел рядом с сыном за небольшой стол для карт.

– Не арифметика, – покачал он головой. – Сегодня английский.

– Ненавижу английский! – яростно заявил Манфред. – Ненавижу английский и ненавижу англичан.

Лотар кивнул.

– Да, – согласился он. – Англичане наши враги. Всегда были и всегда будут врагами. Поэтому мы и должны овладеть их оружием. Мы должны знать их язык, чтобы, когда придет время, использовать его против них.

Впервые за весь день он заговорил по-английски. Манфред начал отвечать на южно-африканском диалекте голландского, африкаансе, который лишь недавно был признан самостоятельным языком и получил статус государственного языка Южно-Африканского Союза за год до рождения Манфреда. Лотар остановил его, подняв руку.

– По-английски, – укоризненно сказал он. – Говори только по-английски.

Они работали около часа, читали вслух Библию в английском варианте короля Якова и номер «Кейп таймс» двухмесячной давности; потом Лотар продиктовал сыну страницу. Манфред, трудясь над диктантом на чужом языке, ерзал, хмурился, грыз карандаш и наконец не сдержался.

– Расскажи о дедушке и о клятве! – попросил он.

Лотар улыбнулся.

– Хитрая мартышка! Лишь бы не работать.

– Пожалуйста, па!

– Да я уже сто раз рассказывал.

– Расскажи еще раз. Сегодня особенный день.

Лотар через окно рубки взглянул на драгоценный серебряный груз. Парень прав, сегодня особенный день. Сегодня после пяти лет труда он наконец свободен от долгов.

– Ну хорошо, – кивнул он. – Расскажу, но по-английски.

И Манфред с энтузиазмом захлопнул сборник упражнений и склонился к столу, его янтарные глаза сверкали в ожидании.

Рассказ о великом восстании повторялся так часто, что Манфред знал его наизусть и исправлял любые отклонения от оригинала или напоминал отцу о пропущенных подробностях.