Гомер. Илиада - Барикко Алессандро - Страница 2

Отец в страхе покорился. Безмолвный ушел он на берег, и море поглотило шаги его. А потом, неожиданно, смерть и горе обрушились на ахейское войско. Девять дней смертоносные стрелы летели в людей и животных, и погребальные костры пылали непрестанно. На десятый день Ахиллес созвал ахеян на собранье:

– Если пойдет так и дальше, нам придется, спасаясь от смерти, поднять паруса и вернуться домой. Попросим пророка, гадателя снов иль жреца поведать нам, какова же причина несчастья, растолковать, как избегнуть этой невзгоды.

Тогда поднялся Калхас, верховный птицегадатель. Ведал он все, что минуло, что есть и что будет. Он был настоящий мудрец.

– Ты желаешь знать причину пагубы, Ахиллес, и я возвещу ее вам. Но поклянись, что готов защищать меня: слова мои могут прогневать владыку ахейцев. Я трепещу за свою жизнь, поклянись за меня заступиться.

Ахиллес приказал ему ничего не бояться и говорить все, что знает, без утайки:

– Покуда я жив, никто из ахейцев рук на тебя не подымет. Никто. Даже сам Агамемнон.

И тогда пророк дерзнул произнести:

– Обидев старца, накликали мы беду на себя. Агамемнон выкуп отверг и не отпустил Хрисеиду – это стало причиной несчастья. Ныне ж возможно прекратить мор, лишь вернув Хрису черноокую дочь, доколе не поздно.

Сказав так, Калхас сел.

Тут поднялся Агамемнон, сердце в груди его полнилось злобой, глаза светились как пламень. С ненавистью глянул он на Калхаса и бросил:

– Бед предвещатель! Вести доброй от тебя не дождешься! Вечно пророчишь мне беды! Вздумал отнять у меня Хрисеиду, что желаннее мне и жены, Клитемнестры. Она не уступит Клитемнестре ничем: ни красой, ни умом, ни делами. Я должен вернуть ее? Я сделаю это, но лишь потому, что хочу спасти свое войско. Возвращаю ее, коли так суждено, но вы приготовьте мне немедля замену: будет нечестно, если один только я из ахейцев останусь без доли добычи. Я хочу для себя дара другого.

Тут Ахиллес отвечал:

– Где мы возьмем тебе дар, Агамемнон? Всю добычу уже поделили, забирать у народа то, что было дано, не годится. Верни Хрисеиду, а, взяв Трою, мы заплатим тебе многократно.

Агамемнон покачал головой:

– Ты не обманешь меня, Ахиллес. Хочешь своею добычей владеть, а меня без награды оставить? Нет уж! Девушку я отпущу, но потом заберу ту, что понравится мне у тебя, Аякса, или у Одиссея.

Гневно взглянул на него Ахиллес:

– Человек ты бесстыдный и алчный! И ты хочешь, чтобы шли за тобою данайцы! Я пришел биться с троянцами не за себя, предо мною они не виновны: не уводили моих лошадей и быков, не жгли моего урожая.

Нас разделяют горы, покрытые лесом, и шумливое море. Я здесь защищаю твою честь, бессовестный, – твою и Менелая! Тебе же, скотина, морда собачья, на это плевать, ты грозишь, что награду мою ты отнимешь. Нет уж, возвращаюсь домой, оскорбленья твои я терпеть не желаю, добывая тебе в сраженьях богатства. На то Агамемнон ответил:

– Что же, беги, если хочешь, тебя не прошу я остаться. Другие окажут мне честь, сражаясь бок о бок со мной. Ты мне ненавистен: ты любишь вражду, и раздоры, и битвы. Ты силен, это правда, но не твоя то заслуга! Беги себе царствовать дома – это меня не заботит, и гнева я твоего не боюсь. Напротив, скажу тебе так я возвращу Хрисеиду отцу на моем корабле с моею дружиной. Сам же я уведу из стана твоего Брисеиду прекрасную, добычу твою, чтобы знал ты, насколько власть моя больше твоей, и чтобы каждый страшился себя мне ровней считать.

Так он сказал. И Ахиллесу стало горько – так, что он выхватил меч и пронзил бы им Агамемнона, если бы в последний миг не обуздал свою злобу, стиснув руку на серебряной рукояти меча. Сурово глядя на Агамемнона, сын Пелея принялся осыпать его бранью:

– Презренный, с песьими взорами, с сердцем оленя! Клянусь своим скипетром, что ахейцы еще обо мне пожалеют. Ты же, горько страдая, не сможешь помочь им. Вспомнишь, терзаемый совестью, как обидел ахейца храбрейшего. Время такое придет, Агамемнон. Клянусь.

Сказав так, он бросил на землю свой скипетр, изукрашенный золотыми гвоздями.

Когда собравшиеся разошлись, Агамемнон спустил на воду один из своих кораблей и назначил двадцать гребцов, во главе их поставив многоумного Одиссея. Затем пришел ко мне, взял за руку и проводил на корабль.

– Прекрасная Хрисеида, – сказал он и разрешил мне вернуться домой, к отцу. Сам же остался на берегу глядеть, как удаляется судно.

Когда корабль исчез за горизонтом, Агамемнон призвал верных оруженосцев и повелел им пойти в стан Ахиллеса и, взяв за руки, привести к нему Брисеиду. Он сказал им:

– Если же Ахиллес не отдаст ее, возвестите ему, что я сам приду и будет ему много хуже.

С тяжелым сердцем оруженосцы, Талфибий и Эврибат[2]направились вдоль берега моря к лагерю мирмидонцев[3]. Они нашли Ахиллеса сидящим неподалеку от своего жилья и черных кораблей. Оруженосцы остановились в безмолвии, полные почтительного страха перед владыкой. И тогда заговорил он сам:

– Подойдите ближе. Вы ни в чем не виновны передо мной, но лишь Агамемнон. Подойдите же ближе, не бойтесь.

Затем он позвал Патрокла и попросил его привести Брисеиду и передать ее оруженосцам.

– Будьте моими свидетелями: Агамемнон – безумец. Он не думает о грядущем, не думает, что настанет однажды нужда и во мне для защиты ахейцев и их кораблей, его не заботит ни прошлое, ни будущее. Будьте моими свидетелями: Агамемнон – безумец.

Оруженосцы пустились в обратный путь, по тропинке между вытянутыми на берег быстроходными судами ахейцев. За ними ступала прекрасная Брисеида с печалью на сердце.

Ахиллес глядел, как они удаляются. А затем ушел и, сев в одиночестве на берегу седой пучины, разрыдался перед бескрайними просторами. Он был великим воином, грозой троянцев, но, как дитя, в слезах воззвал к своей матери. И тогда она вышла из бездны морской и села близ сына, нежно лаская его, называя по имени и говоря:

– Сын мой, на что я, злосчастная мать, тебя породила на свет? Век твой будет короток, хоть бы ты прожил его без слез и печалей…

– Ты в силах за меня заступиться? Помочь мне? – спросил Ахиллес.

Мать ответила так:

– Послушай, оставайся здесь, у судов, и не ходи больше в бой. Будь тверд в своем гневе и смиряй жажду войны. Помни: настанет час и ахейцы почтят тебя великими дарами, втрое заплатят тебе за обиду.

Она скрылась, и Ахиллес остался один: душу его переполнял гнев на несправедливость, а сердце сжималось от тоски по неистовству боя,

Я снова увидела свой город, когда корабль под управлением Одиссея достиг гавани нашего города. Дружина спустила паруса и на веслах пригнала судно к причалу. Бросили якорь и привязали канаты. После того как вывели жертвенных животных, Одиссей взял меня за руку и помог спуститься на берег. Он проводил меня к алтарю Аполлона, где ожидал нас мой отец со слезами счастья. Одиссей отдал меня в объятья отца.

Многоумный Лаэртид[4] провел ночь со своими людьми подле корабля. На заре они подняли паруса и отплыли. Я видела, как судно легко бежит по бурлящим вокруг киля волнам. Видела, как корабль исчез за горизонтом. Вы можете представить себе, какой стала моя жизнь? Часто мне снятся пламя пожара, оружие, сокровища и молодые герои. И всегда одно и то же место на берегу моря Там пахнет кровью и мужчинами. Там я живу: владыка царей губит свою жизнь и свой народ ради меня: ради моей красоты и прелести. Но, проснувшись, рядом с собой я вижу моего отца. Он утешает меня и говорит: все кончено, дочь моя. Спи. Все кончено.

Терсит

Меня знали все. Косоглазый и хромоногий, я был безобразнейшим из ахейцев: мои горбатые плечи сходились на груди, а вытянутая вверх голова покрыта была редким пухом. Я прославился тем, что дерзил царям, всем царям без разбора, ахейцы мои речи слушали и смеялись. Из-за этого ахейским царям я был ненавистен. Я хочу рассказать, что узнал, и вы поймете все то, что я понял: война – это страсть стариков, посылающих в бой молодых.