CITY - Барикко Алессандро - Страница 22

Вицвондк стоял теперь перед толстяком. Но казалось, тот его не видел. Он продолжал пинать мальчика и самозабвенно орал:

— Маленький ублюдок, сукин сын, катись к себе домой и там вытворяй всю эту мерзость, хоть лопни, только, пожалуйста, у себя дома, а меня оставь в покое, понял, а здесь общественное место, скажите же ему, что здесь общественное место и здесь не разрешается…

Он оглядывался вокруг, в поисках единомышленника, но все словно оцепенели, смотрели, не отрывая глаз, никто не двигался. Только Вицвондк, с ножницами в руке, еще казался живым.

— Убирайтесь отсюда, господин Абнер, — громко сказал он.

Тогда господин Абнер, продолжая орать, поставил ногу на лицо мальчика, измазанное слюной, и стал давить на него, как если бы гасил огромную сигарету, одновременно вытягивая ногу из штанов, чтобы не запачкаться. Вицвондк шагнул вперед и воткнул ножницы в бок толстяку. Раз, и другой, ни слова не говоря. Толстяк обернулся, ошеломленный. Чтобы устоять на ногах, ему пришлось убрать ногу с лица мальчика. Он шатался, но орать перестал, приблизился к Вицвондку, схватил его за шею и стал сжимать обеими руками, а сквозь брюки и пиджак текла кровь. Вицвондк снова поднял ножницы и воткнул их в шею, а потом, когда толстяк зашатался, еще и в грудь. Ножницы сломались. Из яремной вены толстяка вырвался поток крови и, ритмичными толчками, стал заливать комнату. Абнер рухнул на пол, зацепив журнальный столик. Мальчик был еще на полу, от ударов голову о землю был слышен шум, но он все еще бился, напоминая взбесившиеся часы. Все тело двигалось. И только дыхание словно остановилось. Вицвондк выронил на пол обломок ножниц, который до этого держал в руке. Другой кусок ножниц торчал из груди господина Абнера, в том месте, из которого сочилась кровь.

ДИЗЕЛЬ: Прошло три минуты, зазвенели часы. Мондини сказал: «Теперь хватит». Стянул с Ларри шлем и начал расшнуровывать перчатки. Ларри было больно дышать. Мондини сказал: «Я отвезу тебя домой, о'кей?» Им потребовалось некоторое время, чтобы доехать до богатых кварталов на седане двадцатилетней давности. Остановились у застекленной веранды, освещенной садовыми фонарями. Мондини выключил мотор и повернулся к Ларри.

— За три минуты ты ни разу даже не протянул кулак в его сторону.

— За три минуты он ни разу не дотронулся до меня кулаком, — ответил Ларри.

Мондини уставился на руль. Действительно. Ларри провел раунд, передвигаясь с удивительной легкостью и танцуя во всех направлениях, как будто стоял на роликовых коньках. Соперник применял все удары, какие знал, но ни разу не зацепил его. Он спустился с ринга, как разъяренный зверь.

— Это не бокс, Ларри.

— Я не хотел навредить ему.

— Не пори чушь.

— Я, правда, не хотел…

— Не пори чушь.

Мондини бросил взгляд на веранду. Она была похожа на рекламное объявление по продаже счастья.

— Какого черта тебе сдался бокс?

— Не знаю.

— Кой черт знает?

— Точно так же говорит и мой отец. Кой черт знает? Мой отец адвокат.

— Да-да…

— Шикарный дом, да?

— Да, на твоей роже написано.

Какое— то время они задумчиво молчали. Ларри игрался с пепельницей, установленной в машине. То открывал, то закрывал ее. Мондини ни с чем не игрался, а размышлял об увиденном на ринге: самый яркий талант, который никогда раньше не проходил через его руки. Богач, адвокатский сынок, и никаких дурацких причин, чтобы заниматься боксом.

— Завтра увидимся, — сказал Ларри, открывая дверцу.

Мондини пожал плечами:

— Иди в жопу, Ларри.

— В жопу, — весело откликнулся тот, отправляясь домой.

С тех пор они так и прощались друг с другом. И во время боев, когда бил гонг, Ларри поднимался из угла, а Мондини убирал табуретку, и они говорили друг другу:

— Иди в жопу, Ларри.

— В жопу.

После этого Ларри шел и побеждал. Он одержал двенадцать побед подряд. Победа над Собило была тринадцатой.

Вицвондк упал на колени. Мальчик все еще корчился на полу. В метре от него толстяк брызгал кровью во все стороны, вытаращив глаза и растопырив руки, словно все время пытаясь нащупать что-то в воздухе. Окружающие наконец-то очнулись. Кто-то удрал. Двое подошли к Вицвондку и, подняв его, что-то ему говорили. Кто-то взялся за телефон и вызвал полицию. Гульда вытолкнули вперед, он оказался в нескольких шагах от двух тел, подергивающихся, как две рыбки в ведерке рыбака. Он хотел попятиться, но это не удалось. Тут же распространилась жуткая вонь. Он обернулся и увидел на зеркале черно-белую фотографию футбольной команды, все потные и улыбающиеся, с огромным кубком, стоявшим посередине на земле. Орудуя локтями, он проложил себе дорогу и остановился прямо перед фотографией, прислонившись к умывальнику. Он пытался отключиться от происходящего вокруг и начал с правого крайнего нападающего: тот был в майке и трусах, на ногах — гетры, он носил дурацкие усы и улыбался с ужасающей меланхолией. Один только свободный защитник не был потным и запросто возвышался над всеми. Гульд узнал низкорослого полузащитника во главе запасных, у края фотографии, и центрального нападающего во главе играющих, он сжимал рукоятку кубка и смотрел прямо в объектив. Проблемы возникли, когда он принялся отыскивать защитников. У всех были лица защитников. Тогда он попытался разглядеть ноги, там, где это было возможно. Но вокруг творился такой бардак: люди толкались, кто-то вопил, — никакой возможности сосредоточиться. На мгновение он остановился, чтобы понять, кто это потный, в спортивном костюме, это был левый защитник, наверняка удаленный. Гульд закрыл глаза, и его затошнило.

Вицвондк провел в тюрьме несколько лет. Когда стало ясно, что он безобиден, ему позволили играть на гитаре. Он исполнял веселые пьески каждый вечер. Заключенные в других камерах внимательно слушали.