Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Фомин Вячеслав Васильевич - Страница 73

Е.А.Рыдзевская в 1930-х гг., взяв во внимание работы Шахматова с 1904 по 1916 г., конкретно показала, как, согласно его представлениям, шло постепенное складывание легенды. Выделяя мысль исследователя, что на ее создание повлияли новгородские порядки (традиция пригла­шать и изгонять князей), Рыдзевская подчеркнула, что так думал еще Иловайский. В целом, Рыдзевская приняла все доводы Шахматова и со­гласилась, что в памятнике соединяются предания исторического харак­тера и тенденциозное сочинительство летописца. Мнение К.Ф.Тиандера, что в летописи зафиксированы варианты переселенческих скандинавских сказаний, она решительно отвергла68. В 1960-х гг. И.П.Шаскольский, отметив, что русские ученые Х?ІІІ-ХІХ вв. «были твердо убеждены в достоверности» Сказания о призвании варягов, говорил, что Шахматов доказал поздний и искусственный характер происхождения Сказания о призвании варягов, что подорвало «одну из основ норманской теории». В советское время, утверждал он далее, М.Д.Приселков, Д.С.Лихачев, Л.В.Черепнин, Б.А.Рыбаков, А.Н.Насонов, М.Н.Тихомиров (не рас­крывая при этом их аргументации), «основываясь на марксистско-ленинской методологии», дали «еще более обоснованное и углубленное доказательство искусственности и недостоверности летописного ска­зания...». Опираясь на эту вводную, Шаскольский критикует взгляды А.Стендер-Петерсена на Сказание как скандинавский памятник, крити­кует его за доверие к нему и тем текстам летописи, которые, как полагал историк, явились «исходным пунктом для создания норманской теории». В 1978 г. он вкратце изложил теорию Шахматова о нескольких волнах пе­реселения на Русь скандинавов69.

В начале 1990-х гг. И.Я.Фроянов примерно в тех же словах, что и Шаскольский, сказав о Шахматове и его предшественниках, впервые в науке проанализировал состояние разработки варяжской легенды в со­ветской историографии. Как крайность он квалифицировал позицию В.А.Пархоменко, призывавшего не придавать ей серьезного научного значения. В целом, в позиции исследователей по отношению к ней он увидел стремление «не замечать конкретных реалий в летописном рас­сказе о призвании варягов или же свести их к минимуму». В выводе Д.С.Лихачева, что легенда была создана киевскими летописцами с оп­ределенной политической целью, Фроянов увидел «хронологическое пе­реключение», в результате чего ее историческое зерно «искалось не в со­бытиях, каким она посвящена, а в политических коллизиях времен вну­ков Ярослава...». Указав, что археологи А.Н.Кирпичников, И.В. Дубов, Г.С.Лебедев к Сказанию о призвании варягов относятся с полным дове­рием, ученый отметил их «преувеличенное представление о Ладоге «как первоначальной столице Верхней Руси». Обзор он завершил выводом, что в науке наличествуют три подхода к оценке известий варяжской ле­генды. Первый, что в основе своей они исторически достоверны. Второй, что они абсолютно легендарны, т. к. были сочинены «в пылу идеологи­ческих и политических страстей, волновавших древнерусское общество конца XI - начала XII в.». Третий, что в предании о Рюрике слышны «отголоски действительных происшеегвий, но отнюдь не тех, что пове­даны летописцем, и что эти предания были использованы в идейно-по­литической борьбе рубежа ХІ-ХІІ веков. По мнению Фроянова, послед­няя точка зрения более конструктивна70.

В 1999 г. В.В.Фомин, специально посвятив свою работу анализу ва­ряжской легенды, уделил значительное внимание истории ее изучения предшественниками А.А.Шахматова (тем самым преодолевалось обман­чивое впечатление, что до него в этой области ничего не было сделано), им самим и учеными XX в., в том числе и зарубежными, что дало воз­можность рассмотреть этот процесс в его взаимосвязи и непрерывности, во всех его положительных и отрицательных проявлениях. Как считает исследователь, «не имеет под собой никаких оснований как умеренный, так и самый крайний скептицизм в отношении Сказания о призвании варягов, который проистекает не из самой природы этого действительно сложного памятника, а лишь из той позиции, которую занимают ученые прежде всего в вопросе принадлежности варягов к тому или иному на­роду». Результаты его изысканий не позволяют согласиться с некоторыми мнениями, приведенными выше (прежде всего с тем из них, что в дошах-матовский период не сомневались в достоверности Сказания). В 2001 г. Е.В. Пчелов дал довольно обстоятельное освещение историографии изу­чения варяжской легенды и ее ключевой фигуры Рюрика как в дорево­люционное, так и послереволюционное время, включая эмигрантскую литературу71.

Дошахматовский период, несмотря на пристальное внимание ученых к этносу варягов, характеризуется слабым иигересом к природе образования Сказания о призвании варягов. Подобное объясняется как уровнем поста­новки самой летописеведческой работы в тогдашней науке, так и долгим вызреванием в ней понимания того, что в показаниях источников есть не только правда, но и полуправда и явный вымысел, имеется тенденциозное умолчание, которое бывает красноречивее слов, и что все это находит объяснение во времени, в котором жили их авторы, в целях и задачах, которыми они руководствовались (в силу собственных взглядов на про­шлое, настоящее и будущее своей страны или под чьим-то непосредствен­ным и очень сильным воздействием), и что эти цели и задачи не остава­лись неизменными и кардинально разнились даже у современников. Причем источники несут на себе глубокий отпечаток не только эпохи и общественных сил, их породивших, но и специфики менталитета населе­ния разных русских земель, областей и городов, где они были созданы.

У нашего выдающегося летописеведа А.А.Шахматова были замеча­тельные предшественники, чьи наработки в исследовании Сказания о призвании варягов во многом отразились на его творчестве и на твор­честве ученых XX в. Главный вопрос, который они ставили прежде все­го, это вопрос достоверности или, напротив, легендарности памятника. Эти два взгляда в историографии всегда неразлучны друг с другом и па­раллельно присутствуют в трудах исследователей, независимо от того, ко­го они видят в варягах. Более того, норманисты и антинорманисты порой сходились в том, в чем они расходились в рамках своих направлений. Следует также отметить, что среди норманистов, принимавших Сказание за прямое свидетельство прибытия скандинавов в Восточную Европу, существовали сомнения в точности передачи им основной канвы собы­тий. Такой взгляд связан с именем А.Л.Шлецера, который полагал, что летописец начала XII в. в*их изложении опирался на верные, но «краткие и неполные» предания72. Но при этом он абсолютно отрицал факт при­звания, считая его вымыслом, т. к. был убежден, что на Руси норманны выступали, как и в Западной Европе, в качестве завоевателей (вслед за Шлецером, что скандинавов не приглашали, а они явились сами и пора­ботили восточных славян, а призвание «недостоверно и несообразно», ут­верждали XIX в. многие, например, Н.А.Полевой, Е.Е. Голуби некий73; этот тезис весьма распространен по сей день в зарубежной науке).

Идею о народных преданиях, лежащих в основе варяжской легенды, затем проводили норманисты и антинорманисты. Так, Н.М.Карамзин, бу­дучи твердо уверенным в том, что летописец не имел никаких письменных записей, заключал: «Самая краткость его в описании времен Рюриковых и следующих заставляет думать, что он говорит о том единственно по изустным преданиям, всегда немногословным». А.А.Куник вначале так­же считал, что призвание Рюрика есть народное предание, соединенное, на чем он настаивал, с известием Видукинда Корвейского74. М.А.Мак­симович видел в варяжской легенде мнение историческое, «народное сла­вянское предание». По мысли И.Е.Забелина, ее нельзя определять вре­менем прихода Рюрика на Русь, как об этом говорит летопись: она пред­ставляет собой, «вероятно, очень далекое предание о варяжской славян­ской колонизации на нашем финском севере из балтийского славянского Поморья особенно». Н.И.Костомаров, отмечая, что для событий с середины IX в. может быть только один источник - народные предания «в форме рассказов, песен, простых воспоминаний», подчеркивал, что хотя известия об изгнании варягов и несут на себе печать «старинного воспоминания», но при этом Сказание, даже если бы и было «в самом деле древнее пре­дание, то... уже не дошло до летописца в своей древней чистоте»75.