Последний вампир - Зайцев Михаил Георгиевич - Страница 6

– Давай, помогу болезного в тачку усадить. Ишь, как нажрался... Дверцу открывай, я его придержу... Держу, держу... От так, заносим... ногу ему не прищеми, осторожно... От, нормалек... Сигареточкой не угостишь?.. Спасибо. Я две возьму, ничего?.. Спасибо, братан. Друг протрезвеет, привет передавай и гляди, чтоб он тебе салон не заблевал...

...Хлопок, щелчок. И прохлада. И мягкость под расслабленным телом. Откуда такая усталость? Ни рукой ни ногой не шевельнуть... И думать нету сил...

Жужжание, рокот, рев, движение...

Карусель под черепной коробкой, воронка, чернота, бездна... Пустота...

2. Два часа сорок четыре минуты до взрыва

Природа одарила Игната Кирилловича весьма полезным в иных случаях свойством – его организм умел с поразительной быстротой восстанавливать нормальное функционирование после искусственно вызванных обмороков. Минувшей весной, например, довелось Игнату пребывать, скажем так, – «в анабиозе» порядка суток, но едва действие снотворной химии закончилось, Сергач очухался, всем на удивление, буквально за минуты.

Как это уже случалось, сначала он услышал голоса, и первым зычный мужской тенор:

– Гля, кочаном мотает...

– Дайте ему воды, – скомандовало женское сопрано.

Знакомое сопрано или показалось?

– Пейте, уважаемый. – Скрипучий бас возле самого уха, мокрое на губах.

Игнат открыл глаза. Слепящий свет, бледные пятна, карусель, круговерть. Игнат сморгнул, буря перед глазами утихла, пятна обрели размытые очертания, источник яркого света съежился до размеров прямоугольника окна.

– Выпейте, полегчает. – Шепоток в ухо, в рот по капле льется тепловатая влага, зубы мнут картон разового стаканчика.

– Выпейте еще.

– Не хочу... – Игнат с трудом, но повернул голову, прищурился.

Обладатель прокуренного баса сидит на полу рядом с Игнатом, поддерживает затылок Сергача, улыбается.

Игнат оттолкнулся локтями от досок пола, напряг поясницу, рука под затылком помогла, поддержала, пока Сергач сгибал колени, искал опору ладонями.

– Осторожнее, – скрипнул басок громче. – Постарайтесь не делать резких движений и дышите ртом.

Чувство равновесия вернулось к Игнату секунд через двадцать. Не послушавшись совета, он втянул воздух носом. Пахнуло сортиром, затошнило. Игнат поморщился, борясь с рвотными спазмами. Обошлось, отпустило. Сергач проморгался, огляделся.

Комната. Идеально квадратная. Большая. Пол, похожий на палубу, фанерные стены, высокий потолок. Точно по центру над головой торчит, словно прыщ, белый матовый плафон, сантиметров сорок в диаметре. Комната проходная, справа и слева дверные проемы. Окно без занавесок. Стекла какие-то мутные, оконные рамы плотно закрыты. Форточка нараспашку, и, судя по сквознячку, сзади за спиной еще одно окно. Хилый сквозняк безуспешно борется с духотой и неприятными запахами.

Подле Игната сидит, скрестив ноги, лысоватый, упитанный господин лет эдак пятидесяти. Из-под мятых светлых брюк торчат ношеные сандалии. Голубая рубашка, под цвет глаз, расстегнута до пупа, рукава засучены. Руки крепкие, волосатые и загорелые. Круглый тугой животик слегка бледнее коричневых предплечий, но тоже обласкан солнцем. Толстые губы расплылись в доброй, отеческой улыбке, отчего на щеках образовались ямочки, а в уголках умных глаз залегли морщинки.

В правый от Сергача угол забился гражданин значительно старше голубоглазого добряка. Гражданин пенсионного возраста, сильно сгорбившись, полулежит, привалившись голым плечом к стенке. На Игната не глядит, дышит часто, порывисто и, кажется, всхлипывает. Прической и усами он походит на Альберта Эйнштейна. Да и фигурой, пожалуй, и ростом. Одет «Эйнштейн» в копеечные треники с пузырями на коленках и в майку, трикотажное ископаемое, с выцветшей эмблемой Олимпиады-80. Под стать одежке обут в красно-синие кеды, сработанные в СССР задолго до перестройки. Мимолетный взгляд на человека в углу вызвал ассоциации с любимой комедией из далекого детства под названием «Семь стариков и одна девушка».

А возле окна прохаживается туда-сюда молодой рослый парень. Подобные персонажи в советском кино встречались редко, этот типаж вписался бы в мизансцену кинофильма с участием Ивана Охлобыстина, Игоря Верника и Ренаты Литвиновой. Загорелый атлет лет двадцати пяти в плавках за сто и кроссовках за двести баксов. Его широкие джинсы валяются комком в противоположном от советского старичка углу. Там же лежит рваная футболка. Он отменно накачан, коротко подстрижен и стильно невыбрит. Поглядывает на Игната свысока, во всех смыслах этого емкого слова. На бугристом плече татуировка в пять цветов – свернувшийся кольцами дракон. На правой голени белая повязка с бурыми пятнами. Нет, не модный прибамбас, а самодельный бинт, лоскут, оторванный от футболки. Атлет прихрамывает на правую ногу чуть-чуть, едва заметно. Бурые пятна на белом хэбэ, не иначе запекшаяся кровь.

– Игнат, – позвал женский голос, Сергач оглянулся.

Так и есть – за спиной еще одно окошко. Тоже закрытое, за исключением форточки, и мутное. В тени подоконника раз, два... четыре полных пятилитровых баллона с питьевой водой и два пустых. На подоконнике столбик разовых бумажных стаканчиков и женщина.

Она присела на узкий подоконник, ей неудобно, но она старается сохранять грациозную позу. Оставаться изящной всегда, во что бы то ни стало, наперекор и вопреки – основное свойство ее лисьей натуры. На ней брючный костюм из тонкого зеленого шелка, болотного цвета лакированные босоножки на высоком каблуке, солнцезащитные очки. Морщинку на лбу скрывает ярко-желтая челка. Мешки под глазами спрятались под затемненными стеклами. Одутловатость век – ее бич. Массажи и кремы не помогают, надо делать пластику, а она все оттягивает и оттягивает, боится лечь под скальпель хирурга. Некрасивые глаза – единственный недостаток ее внешности. У женщины чертовски сексуальная грудь и дьявольски длинные ноги. Ей тридцать, она ведьма, зовут Ангелиной.

– Ангелика?..

– Здравствуй, Игнат. Как самочувствие?

– Где я, Ангелика?..

– Гхы-хы-хы, – заржал обнаженный атлет. – Гхы-ы, спросил бы чего попроще, хы-гхы-гы...

– Между прочим, и вы, уважаемый Станислав, очнувшись, спрашивали «где я», – вежливо одернул гыкающего молодого человека господин в голубой рубашке, после чего обратился к Игнату. – Ваша фамилия Сергач, уважаемый? Ангелина Степанна не обозналась?

– Я?! Обозналась?! Хм... – хмыкнула женщина и с присущим ей изяществом поправила завиток золотых волос. Сверкнула бриллиантовая запятая в мочке розового уха, в тон блеснул перстенек на холеном пальчике.

– Да, я Сергач. Игнат Кириллович. Объясните, пожалуйста, где... в смысле, чего произошло... то есть происходит?..

– Вас похитили, уважаемый. – Толстые губы вежливого господина улыбнулись еще шире, глаза сузились в щелочки. – Нас всех похитили. Меня первым, вчера днем, к вечеру привезли уважаемую Ангелину, к ночи Станислава. Ян Альбертович пополнил нашу компанию сегодня утром. Вас, Игнат Кириллович, подбросили около тридцати минут назад.

– Что значит «подбросили»? – Игнат оттолкнулся ладонями от шершавого пола, встал, пошатнулся.

– Осторожнее, уважаемый!

– Пустяки, голова кружиться почти перестала. – Игнат шагнул к окну, к Ангелине. – И тебя, Ангелика, и всех остальных усыпляли спреем?

– Нас с Львом Юричем заманили сюда обманом, Стасу и Яну Альбертовичу брызгали в лицо...

– БрызгаЛИ или брызГАЛ? – перебил Игнат, уточняя, вглядываясь в муть оконных стекол.

– Брызгал, – сказал Стас, шлепнув правым кулаком по левой ладошке. – Немой урод развел меня, как последнего лоха, маза фака!

За окном пустой двор с выгоревшей на солнце травой, частокол двухметрового забора из свежевыстроганных досок, за зубчиками забора лес. Остроконечные доски забора и вплотную подступившие деревья, преимущественно хвойные, создают узкую полосу тени, в тени лежат собаки. Игнат насчитал пять доберманов. Тень не спасает, собакам жарко. Розовые языки высунуты, шоколадные тела разомлели.