Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история - Ферро Марк - Страница 69

С точки зрения Черчилля

По очень большому количеству вопросов взгляд Черчилля на развитие и цели этих двухсторонних и трехсторонних встреч совпадал со взглядом советской стороны. Точки соприкосновения, как, впрочем, подозрения и упомянутые выше конфликтные зоны, были теми же, но аргументация — совершенно иной.

Самый наглядный пример — решение об открытии второго фронта, а затем выбор места и времени его открытия.

Черчилль подтверждает (как в своих мемуарах, написанных позже, так и в речах, произнесенных ранее перед близкими соратниками, когда ветер начиная с зимы 1942–1943 гг. подул в советские паруса), что преследовал цель остановить лавину наступления советской армии. Произведя высадку на юге Европы, союзники отрезали бы советским силам путь на запад и, вполне возможно, вошли бы в Берлин первыми. Дать Советскому Союзу ослабить немцев и ослабеть самому, прежде чем вмешаться, также входило в его планы{345}.

С другой стороны, его глобальное неприятие фронтальной десантной операции в Западной Европе — которой так желали русские — объяснялось совокупностью других причин.

Прежде всего, Черчилль не забыл, что с 1939 по 1942 г. его страна знала одни поражения: эвакуация солдат на судах из Дюнкерка, Греции и с Крита, падение Сингапура, потеря Тобрука, несмотря на количественное превосходство в боеприпасах и людях, неудачная высадка в Дьеппе через неделю после его встречи со Сталиным в августе 1942 г. Он хотел избежать новых потерь. Неуверенность в способности собственных войск победить Германию объясняет и его упорный отказ проводить десантную операцию, и его попытки, по крайней мере, не делать ее фронтальной, и предпочтение стратегии боев на периферии, с гораздо меньшим риском. В придачу он выбрал войну в воздухе, целенаправленное уничтожение немецкой промышленности и даже городов — апогеем этой стратегии, рассматриваемой как ответ на «ковентрирование», стал масштабный налет 1 046 британских самолетов на Кёльн в ноябре 1942 г.

Когда в августе 1942 г. Сталин назвал англичан «трусами», Черчилль не стал спорить, не возразил, что англичане сражались в одиночку в час заключения советско-германского пакта и после капитуляции Франции. Об этом он уже напоминал Майскому. Черчилль предпочел убедить Идена, что из-за невозможности высадки у англичан есть только один способ успокоить Сталина: обязательство не пересматривать польские границы на востоке — в чем он уже заверил Советский Союз, подписывая с Молотовым пакт о дружбе на двадцать лет между Великобританией и СССР, включавший в себя обещание не подписывать сепаратный мир (26 мая 1942 г.).

Вступление в войну США, которого Черчилль столь горячо желал, заставило его, однако, несколько пересмотреть свою позицию. Чтобы в Вашингтоне не одержала победу «тихоокеанская стратегия» (Pacific Strategy), а, наоборот, получила приоритет борьба с Германией, ему требовался план наступательной операции, достаточно убедительной, чтобы преодолеть тягу американцев к войне в Тихом океане. Однако падение Тобрука в июне 1942 г. служило плохим предзнаменованием для десанта на севере Средиземноморья, где находилась большая часть британских сил. Фронтальная же операция во Франции, за которую ратовал адмирал Кинг, казалась совершенно нереальной. Американцев же не интересовало, насколько велика мощь вермахта. Рузвельт был уверен, что Черчилль упорно отказывается от высадки на атлантическом побережье или в Ла-Манше, чтобы сохранить путь в Индию, оставаясь хозяином на средиземноморской сцене. А Черчилль не ошибался, полагая, что американцы хотят положить конец британскому колониальному владычеству, в частности в Индии.

Выбор в пользу операции «Гимнаст», вскоре переименованной в «Факел», — высадки союзников в Северной Африке — стал, если все взвесить, победой для Черчилля. Американцы собирались теперь воевать в Северной Африке, а не на Тихом океане. Но за этот успех пришлось дорого заплатить. Даже если Маршалл и готовил на всякий случай высадку в Западной Европе, в любом случае весь риск, связанный с операцией, приходился на долю англичан, поскольку их морские силы были сосредоточены в основном именно в этих регионах. На их счастье, к назначенной дате фортуна улыбнулась англичанам при Эль-Аламейне.

В августе 1942 г., объявляя Сталину о плане высадки в Северной Африке «Факел», Черчилль был поражен точностью оценки и стратегической прозорливостью собеседника: «Он мгновенно уловил все стратегические преимущества “Факела” и перечислил четыре главных довода в его пользу: сначала он ударит по Ром мелю с тыла, затем позволит отделаться от Испании, вызовет конфликт между французами и немцами во Франции и, наконец, подставит Италию под прямой военный удар. Воистину такой замечательный анализ произвел на меня впечатление. Он показывал способность русского диктатора усваивать любую новую военную информацию. Мало кто смог бы за несколько минут вычленить основные детали, на изучение и систематизацию которых мы потратили столько времени. Он же вмиг все понял»{346}.

Черчилль позабыл упомянуть в мемуарах, что эта встреча в августе 1942 г. началась плохо: Сталин устроил ему разнос как из-за прекращения поставок через Северное море ввиду потерь, вызванных атаками немецких подлодок, так и по поводу выбранного места проведения десантной операции — Северной Африки.

Черчилль стерпел унижение. На следующий день он добросовестно и терпеливо объяснял, насколько трудно рисковать жизнью 150 тыс. солдат при фронтальной операции, однако пообещал в ближайшие дни сделать попытку (ею стала неудачная высадка в Дьеппе). Величина вероятных потерь Сталина ничуть не взволновала. Но искренний тон Черчилля изменил его настроение. «Ваш тон для меня важнее, чем суть того, что вы мне говорите…» — сказал он Черчиллю. Черчилль уехал довольный тем, что ему удался личный контакт со Сталиным.

После наметившей высадку на Западе на май 1944 г. трехсторонней встречи в Тегеране в ноябре 1943 г. Черчилль захотел снова пообщаться со Сталиным вдвоем до предусмотренной в Ялте трехсторонней конференции. Сложились совершенно новые обстоятельства: высадка в Нормандии уже произошла, Париж был освобожден, на востоке Красная армия дошла до венгерских границ, а немецкие гарнизоны в Прибалтике оказались в окружении. «Коммунизм поднимал голову в грохоте пушек за советской линией фронта, — писал Черчилль. — Россия становилась искупительницей, а коммунизм — евангелием, который она несла миру».

Шел сентябрь 1944 г., и Черчилль настаивал на встрече со Сталиным один на один. Он хотел предотвратить сговор, зарождавшийся, как он предчувствовал, между Рузвельтом и Сталиным.

Момент он выбрал правильно, так как Рузвельт не смог бы даже попытаться его сопровождать: американский президент вынужден был присутствовать на своих перевыборах, назначенных на 4 ноября, соперничая с Дьюи.

В письме с предложением о встрече 27 сентября 1944 г. Черчилль обещал Сталину пользоваться любым случаем, чтобы повторять в палате общин, что «именно русская армия сломала немецкую военную машину и до сих пор сковывает основные силы врага на фронте»{347}.

Историкам времен «холодной войны» явно не хотелось признавать это свидетельство. Да и более поздние авторы вторят их молчанию.

«Для меня праздник — вернуться в Москву в условиях более благоприятных, чем в августе 1942 г.», — уверял Черчилль. Видимо, Рузвельт догадывался о подноготной этого праздника. Он телеграфировал Сталину, что Соединенные Штаты не будут себя считать связанными любым решением, принятым без них, «поскольку в данное время нет такой проблемы… которая не касалась бы Соединенных Штатов». Он предложил Черчиллю привлечь к участию в разговоре Гарримана. Сам Сталин задавался вопросом о причинах просьбы о личной встрече с глазу на глаз. Ввиду реакции Рузвельта он организовал эту встречу у Молотова. Черчилль, тем не менее, устроил так, чтобы все-таки переговорить со Сталиным один на один{348}.