Страсти по Казимиру (СИ) - "Mind the Gap" - Страница 1

Часть 1

      Целый день гулкая немота стен, лишь ленивое движение оконного блика. Пыльный свет шествует по облезшим и выцветшим обоям, по уже совсем рыхлой пробковой плите с приколотыми к ней набросками, эскизами, напоминалками на ярких бумажках, по куче книг и журналов, что неровными стопками нахохлились прямо на полу, по развороченной и треснутой стойке для дисков. Луч зацепляется за проплешины истёртого пола, брезгливо проводит по громадине допотопного шифоньера с облупленным лаком, из его приоткрытой двери выглядывают тубы с рисунками и края повешенных на зажимы энгровых листов с давно созданными «шедеврами». Одежде, видимо, места в шкафу не нашлось, и она расположилась на кресле, цвет и модель которого невозможно понять как раз из-за вороха штанов, толстовок, футболок, кардиганов, шорт и рубашек. В углу, за всегда расправленным диваном, прислонился старющий этюдник, рядом банки и ведёрки с кистями и мастихинами, сумка с красками и растворителями, которые сохли здесь с прошлого лета. Над складом забытых приспособ приходившего напрасно вдохновения — угловая полка. Там красуется абсурдно пролетарский фарфор: серпасто-молоткастые тарелочки на подставках, умилительные статуэтки курносых пионеров за добрыми делами и три фигурки девушек в каких-то национальных костюмах, изящные чашки с неизящными — грузинским и лобастым — профилями вождей, чехонинская сахарница, напоминающая, что революция не сахар вовсе, чайник со склеенным мозаично носиком и с символичной трещиной прямо по дружбе народов, запечатанной в гербе. И гордость коллекции — кубистической формы чайная пара. С жёлтым кругом и чёрными прямоугольниками по костяному фарфору. Сам Малевич (и никто не докажет, что фарфор суетинский). Ибо Малевич — и точка.

       Тоскливо обозрев убогость обстановки, солнце вдруг наталкивалось на рабочий стол — неожиданное пятно технологического фьюче на фоне махры доперестроечных раритетов. Даже цвет стола вызывающе урбанистичен, как будто светится изнутри. А на нём возвышается надменное око широченного аш-ди монитора на серебряной ноге, рядом тонкий вакомовский дисплей и перо в футляре. Пространство вокруг этих чудес освобождено — правда, тут же на столе стопки листов, папок, блокнотов, бочонок под хохлому с наточенными карандашами разных мастей, в банке с этикеткой «Корнишоны» — резаки, палочки для тушёвки, ещё карандаши и ручки. С другой стороны — кипа журналов, заляпанная книга «Кельтский орнамент. Энциклопедия», огромная кружка с кофейными разводами внутри. Сбоку свисает гибкая нога круглой лампы. На стене большой постер со знаменитой фотосессии полуобнажённого и ещё романтически непьяного Джима Моррисона. Легендарное тело фронтмена культовых «Дверей» было изрисовано тушью мелким орнаментом — посмертная татуировка, ребрендинг иконы. Очевидно, что хозяин комнаты обитает в основном здесь, за столом… Когда дома. А пока его нет, за хозяина он — Казимир, дымчато-серый кот, который был бы совсем британец, кабы не предательски выступающие плебейские полоски. Кот щурился недовольно на солнечный блик, ибо оно без спросу шарит тут целый день! Когда же солнце скрывалось, уступая власть сумеркам, коту становилось спокойнее.

      Он обходил свои владения: инспектировал посуду в кухне на столе, проверял в ванной вечно капающий кран, что нарисовал оранжевое пятно на пологой эмалированной стенке, возвращался в комнату и неспешно валял по полу тяжёлый серый ластик, который приятно пах резиной. Его непременно нужно было затолкать в узкий просвет под диваном, там у Казимира уже были сложены карандаши, мыши из искусственного меха, разноцветные обёртки и масса других полезных в хозяйстве вещей. После активных занятий кот запрыгивал на высокий подоконник, устраивался на кипе бумаг с набросками и долго и со вкусом намывался. Вытягивал то одну лапу, то другую, изгибался с ленивой грацией, проходя шершавым малиновым языком по густому подшёрстку. Закончив моцион, приступал к созерцанию. Маленькие фигурки человечков сновали без толку по вечерней улице, и Казимир совершенно точно знал, что все они ищут что-то и никак не могут найти, оттого и суетятся там, глупые, ведь только большая нужда могла заставить их покинуть свои дома. «Наверное, они потерялись. Или идут за кормом. У них нет корма, и им пришлось выйти. Или у них из крана не капает вода. Без воды долго не просидишь. А может, у них совсем нет дома. Конечно, нет. Они ходят там и когда светло, и ночью. Когда мой человек спит дома, они всё ходят. Им некуда идти. Или забыли дорогу. У них же нет моего чутья, и теперь они не могут вернуться. Одни потерялись, а другие пошли их искать и тоже потерялись». Казимир рассуждал, не испытывая особого сочувствия, потом спрыгивал с подоконника, сбрасывал стопку эскизов и принимался раскладывать их на полу.

      Кот уже переделал все дела и, казалось, равнодушно ожидал хозяина, подрёмывая на широком стуле у стола с компьютером. Как только загремел железом замок входной двери, уши Казимира встрепенулись, и кот как бы нехотя спрыгнул со стула, сладко выгнулся, удлиняя своё тельце, дёрнул задними лапами и неторопливо пошагал встречать хозяина.

      Но вместе с хозяином квартиры в узкий коридорчик ввалился и второй — белобрысый, здоровый, кривоногий, — сразу стал стаскивать с того куртку, кинул её в сторону комнаты, в кота не попал. Прижал лбом к белёной стенке, стиснул собой, прошёлся вдоль тела ручищами, полез в штаны, что-то прорычал ему в ухо. Тело белобрысого похотливо тёрлось и изгибалось неожиданно активно для его габаритов.

      — Даже не дашь мне пару минут смочить очко? Хочешь грязной ебли? — уже по этой реплике было понятно, что хозяин пьян, обычно он не выражается по-скотски.

      — Да похер! — пыхтел в ответ раскрасневшийся здоровяк, он уже стягивал с пьяного майку.

      — Тогда зажги меня, Жигалов! — похабно хихикал полуголый парень с уже разваливающимся пучком волос на голове. Названный Жигаловым ещё что-то прорычал тому в ответ нечеловеческое, подхватил поперёк туловища и потащил в комнату, бросил на охнувший, как будто ему дали под дых, диван. И торопливо стал расстёгивать брюки, рубашку, сбросил почти всю сбрую делового костюма, на шее только остался висеть полосатый (контртон-полутон) галстук, а на ногах высокие правильные носки. Одежда полетела на кресло, обувь — обратно в коридор.

      Казимир обошёл хозяйские кеды и туфли гостя. Улёгся рядом и принял позу сфинкса с непостижимой улыбочкой, бесстыдно уставившись на разврат в комнате. Большой белый Жигалов ворочал его хозяина по дивану, шлёпал и жадно наглаживал бёдра и живот. Потом грубо развернул, настраивая собачью позу.

      — А резина? — агрессивно прохрипел гость. Тот, что стоял на четвереньках, вытащил квадратик фольги из-под подушки-валика и упал лицом в диван. Жигалов судорожно раскатал резинку на торчащем сизом члене, как-то беспомощно посмотрел на выпяченный для пользования зад, оглянулся, ничего подходящего не выцепил взглядом, плюнул на руку и резко ввёл пальцы в анус. Хозяин квартиры зашипел, но нисколько не сопротивлялся грубости. Прелюдия была урчаще скоротечной, так как терпежу у Жигалова уже не было, да и он помнил, что его друг любил пожёстче. Большой белый мужчина яростно вбивался и вбивался в гибкое и враз вспотевшее тело любовника. Он вцепился сильными пальцами в бёдра, вытянул шею и блаженно закрыл глаза. То, что нижнему больно или неудобно, абсолютно наплевать — он был поглощён только своим огнём и ритмом, он сейчас хищник и самец-повелитель. Осознание власти над почти равным себе заводило больше, уносило в первобытные стихии, где мораль и нежность ещё не родились. Так ярче, острее, бешенее, так он чувствовал себя мужиком, а не исполняющим танцы вокруг жены-капризницы жучком-навозником. С этим парнем ему удавалось трахаться не по-кроличьи споро, а по-настоящему долго, самозабвенно и жеребцово. Под финал Жигалов всегда выкрикивал какой-то разудалый клич на подобие курдского: «Хо-хой!» — и наваливался на партнёра, захватывал пучок волос и поднимал за него голову, нацеливался на благодарный поцелуй. Но поцелуй никогда не случался.