Поводырь - Дай Андрей - Страница 30

Пятый просмотрел по диагонали. Пока не открыл тетрадку с последней, неофициальной частью. Грешным делом, искал обычные для этой вкладки сведения о происшествиях в губернии, а нашел статью Николая Ядринцова «О Сибирском университете». Вдохнул глубоко, да так и не выдохнул, пока не прочел до конца.

И тому было целых три причины. Первая конечно же меркантильная. Создание высшего учебного заведения в Томске враз и навсегда покрыло бы все мои потребности в специалистах. Достаточно было бы оказывать «пасторскую» поддержку, направлять в нужную сторону исследовательскую работу, а на выходе получать нужные технологии и людей, умеющих их применить. Плюс – бесконечный, болезненный энтузиазм новорожденных сибирских студентов…

Однако, насколько мне было известно, в той оставленной мною в будущем истории так необходимый региону университет появился только в конце восьмидесятых. Причем на этот же период пришлось и время наивысшего расцвета губернской столицы. Потом случилось непоправимое – Транссиб промахнулся мимо Томска. Триста лет героических усилий по облагораживанию, развитию города были принесены в жертву спорной экономической целесообразности.

Я никогда не задумывался, насколько связаны были между собой факты открытия вуза и расцвет купеческого Томска. В любом случае, даже не принимая во внимание моих личных потребностей, университет – это статус. Первый за Уралом университет – это суперстатус. Это заявка на звание столицы Сибири. Добавим сюда железку и получим полное и безусловное превосходство нежно мною любимого города над любым другим – от Казани до Ново-Архангельска на Аляске. Теперь представьте мое удивление, когда сейчас, в последние дни зимы одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года, будем считать за двадцать лет до, я обнаружил этот материал. Чем не вторая причина?

Третья скрывалась в личности автора статьи. Немного найдется коренных томичей, кому имя Николая Ядринцова ничего бы не говорило. Честно говоря, еще в школе историей этого человека, вместе с другом евойным, господином Потаниным, начинались и заканчивались уроки «патриотизма», или «краеведение». Основная причина их известности вовсе не в просветительской, исследовательской или публицистической деятельности, хотя и на этой ниве товарищи исправно трудились. Нет. Просто их суету в каком-то бессмертном творении высоко оценил В. И. Ленин. И, по мнению вождя, были они славными борцами за светлое будущее пролетариата и жертвами царской охранки.

В памяти откопались сведения об «областниках», то есть заговорщиках, желающих отделения Сибири от Российской империи. Так вот, тот самый Гриша Потанин, друг Коли Ядринцова, «краеведами» и назывался как их идеолог и лидер. И я ни секунды не сомневался – раз «всплыл» один, значит, где-то неподалеку припрятан и второй. А теперь вопрос, господа знатоки! Мне такие люди нужны?

Сложный, действительно сложный вопрос. С одной стороны, деятельные, любящие свой край и радеющие за его жителей господа лишними не будут. С другой – Третье отделение Кабинета его императорского величества и весь Жандармский корпус в придачу. Не ошибусь, если скажу, что господам жандармам мое близкое знакомство с заговорщиками покажется весьма подозрительным. Да чего уж там. Прицепят «паровозом», и стану я такой же жертвой охранки с высокой оценкой от товарища Ленина. Только вот и об университете, и о чугунке, с этаким-то аттестатом, можно будет забыть. Неравноценный обмен, не находите?

Информации не хватало. Планы в отношении политического сыска требовалось менять уже сейчас. Придется сотрудничать с жандармами плотнее, чем собирался. И ждать явления деятелей областнического движения. А там… Или найти им применение, чтобы всякую дурь о сепаратизме из головы вымыло, или занятие им найдут более суровые господа.

В шестом номере «Ведомостей» привлекла внимание статья от Сибирского телеграфа. О нем самом. Хвастались, что провода дотянули аж до Иркутска. Как я понимаю, это значит, что дальше на Восток страна обходится голубями. Жуть. Показательно с точки зрения эффективности управления. Ни Кузнецк, ни Барнаул с Бийском не упоминались вообще. Глушь, и медведи по улицам бродють… Как администрировать губернию, большая часть которой не обеспечена надежной связью? Интересненько!

Восьмой номер добил. Еще статья об университете! На этот раз – перепечатка из «Санкт-Петербургских ведомостей». Автор не указан, но он, несомненно, одного поля ягода с Ядринцовым. В материале «Еще о Сибирском университете» рассматривался финансовый аспект проблемы. Выводы вполне ожидаемы. Если что-то очень хочется – любые сведения можно изогнуть в нужную сторону. Но тут неведомый корреспондент выразил надежду, что обязательно найдутся желающие проспонсировать… В общем-то верно. Я и сам дал бы… Тысчонку.

Кстати, о деньгах! Чуть не забыл! Кликнул Артемку. Велел отнести записку окружному начальнику Каинского общего окружного управления, коллежскому асессору Борткевичу Фортунату Дементьевичу. И пригласить ко мне пристава гражданских и уголовных дел, губернского секретаря Пестянова Иринея Михайловича. Именно в таком порядке.

Написал вот что: «Говорил с Куперштохом. Вам требуется объясниться».

Для Варежки же у меня было задание. Очень меня заинтересовал добродетель, подсунувший подборку газет со статьями об университете. Телеграфные новости – явно примитивная попытка пустить пыль в глаза, а в случайности я давно уже не верю…

Между Каинском и Колыванью триста восемь верст. Двенадцать станций. Десять ночевок. Достаточно, чтобы вспомнить насыщенные событиями дни в сибирском Иерусалиме. И совершенно, удручающе мало, чтоб наговориться с попутчиками. Бедному старому Гинтару теперь не до сна. Какой уж тут сон, когда в дормезе постоянно кто-то с кем-то беседует. Нет-нет и смех слышится. В том числе – женский. Да и сам прибалт изменился. Совсем немного, на мой взгляд, и кардинально, по мнению Герочки. Все такой же угрюмый и колкий, но хотя бы в разговор стал встревать. Причем по-русски. Еще бы! На старости лет сделаться распорядителем, по местным меркам, весьма внушительного состояния…

Государственный банк Российской империи при обмене серебряных монет на ассигнации использует курс один к трем с половиной. Обратно, бумажки на монеты, вообще не меняются, оттого и неофициальный курс здорово от официального отличается. Гинтар считает, что один к четырем – вполне справедливо. Я не спорю, мне все равно. Я ни туда, ни обратно менять не намерен.

Самая крупная купюра – билет Казначейства России в пятьсот рублей. Этакая мифологическая бумажка. Все знают, что она есть, только никто ее в глаза не видел. Лежат у кого-то в надежном сейфе пачки таких банкнот, а по стране бродят ассигнации номиналом поменьше. Сотенки. Они же – «государственные» – с надписью «Государственный кредитный билет». Эти вполне распространены. У прибалта в волшебном саквояже таких много.

Много, но далеко не такой ворох, как тот, что притащил в холщовом мешке Борткевич. Вот вроде умным человеком кажется. А разволновался, как юнец. Прибежал, в мыле весь, в ноги бросился. Прощения просил. Избавить его от соблазна великого просил и мешок свой мне в руки совал. Всего-то четыре пачки денег, если правильно собрать да уложить. А врассыпную – полмешка.

Действительно соблазн. Такой соблазн пережил – пнуть это существо, как пса шелудивого, и в нежные руки судьи передать. Сдержался. Участь его другая ждала. Такая, что, быть может, моему ногоприкладству рад был бы.

– Возьмите, батюшка ваше превосходительство! Возьмите, Христа ради прошу!

Было бы дело только в несчастных обобранных и кинутых евреях – взял бы. Мне бы пригодились. Но я не только за Куперштоха на начальника обижен был. Скорее, за стиль и метод его работы. За «нельзя». За подавление и непущание любой инициативы. За интриганство и лесть. За самые обычные явления среди туземной чиновничьей братии, которые я намерен был выжигать каленым железом.

– Нет. Не возьму. Что ж это ты мне – взятку, что ли, суешь, собака?