Врата Птолемея - Страуд Джонатан - Страница 8

Шло время. Мэндрейк трудился с неослабевающим рвением. Ему представилась возможность занять более высокий пост, и он ею воспользовался. Теперь он был министром информации, одним из первых лиц в империи[20].

Официально в его обязанности входила пропаганда: он должен был впаривать войну британскому народу. Неофициально же, по просьбе премьер-министра, он оставил за собой и большую часть обязанностей министра внутренних дел, в частности малоаппетитное поддержание сети следящих джиннов и шпионов-людей, обязанных являться с докладами к нему лично. И груз его дел, который и всегда был нелегким, теперь сделался попросту убийственным.

В характере моего хозяина произошла зловещая метаморфоза. Он и прежде не отличался склонностью к лёгкой болтовне, но теперь окончательно стал резок, необщителен и ещё меньше прежнего изъявлял желание потрепаться о том о сем с дружелюбным джинном. Однако — вот ведь жестокий парадокс! — вместе с тем он принялся вызывать меня все чаще и чаще и по все менее уважительным причинам.

Но почему? Несомненно, в первую очередь потому, что стремился свести к минимуму шансы на то, что меня вызовет какой-нибудь другой волшебник. Он всегда боялся, что я так или иначе выболтаю его настоящее имя одному из его врагов, сделав его тем самым уязвимым для вражеских атак, а теперь этот страх обострился из-за хронической усталости и паранойи. По правде говоря, такое действительно всегда могло случиться. Я мог бы это сделать. Сделал ли бы — не могу сказать наверняка. Но как-то ведь обходился он с этим в прошлом, и ничего с ним не случилось. Так что я подозревал, что дело в другом.

Мэндрейк неплохо маскировал свои чувства, однако вся его жизнь состояла из работы — из тяжкого, нескончаемого труда. Более того, теперь его окружала банда злобных маньяков с горящими глазами — прочих министров, и большинство этих людей хотели ему зла. Его единственным союзником, да и то временным, был популярный писака, драматург Квентин Мейкпис, такой же эгоистичный, как и все прочие. Чтобы выжить в этом холодном, недружелюбном мире, Мэндрейк прятал свои лучшие качества под наслоениями честолюбия и чванства. Вся его прошлая жизнь: годы, проведенные с Андервудами, беззащитное детство мальчика Натаниэля, идеалы, которым он некогда пытался следовать, — всё было погребено под этими наслоениями. Все связи с детством были оборваны — кроме меня. Думаю, он просто не мог заставить себя обрубить эту последнюю ниточку.

Я изложил ему эту теорию в своей обычной мягкой, непринужденной манере. Но Мэндрейк не пожелал выслушивать мои колкости. Он был мужик занятой[21]. Американская кампания обходилась жутко дорого, британские пути снабжения были чересчур растянуты. Теперь, когда все внимание волшебников было приковано к Америке, начались волнения в других частях империи. Иностранные шпионы кишели в Лондоне, как черви в яблоке. Простолюдины тоже сделались неспокойны. И чтобы справиться со всем этим, Мэндрейк пахал, точно раб.

Нет, не то чтобы совсем как раб. Быть рабом — это уж была моя работа. И весьма неблагодарная к тому же. В министерстве внутренних дел мне доставались поручения, хотя бы отчасти достойные моих дарований. Я перехватывал вражеские послания и расшифровывал их, передавал ложные сообщения, выслеживал вражеских духов, задавал жару кое-кому из них, и так далее. Простой, отрадный труд — я получал от него творческое удовлетворение. Вдобавок я помогал Мэндрейку и полиции в поисках двух преступников, скрывшихся после истории с големом. Один был некий таинственный наёмник (особые приметы — большая борода, мрачная физиономия, щегольской чёрный костюм, практически неуязвим для Инферно, Взрывов, а также чего бы то ни было ещё). В последний раз его видели далеко отсюда, в Праге, ну и, само собой, с тех пор о нём не было ни слуху ни духу. Второй — персонаж ещё более загадочный: его вообще никто никогда не видел. Насколько можно судить, он называл себя Хопкинсом и утверждал, будто он учёный. Подозревали, что именно он стоял за историей с големом, и я слышал, что он был замешан ещё и в делах Сопротивления. Однако с тем же успехом он мог бы быть призраком или тенью, потому что выследить его никак не удавалось. Нашли мелкую неразборчивую роспись в книге пропусков в одной из старых библиотек. Эта роспись могла принадлежать ему. И все. След, и без того почти несуществующий, давно простыл.

Но тут Мэндрейк сделался министром информации, и на меня свалились куда более удручающие обязанности. Например, расклеить объявления на тысяче досок по всему Лондону; разнести листовки в двадцать пять тысяч домов опять же по всему Лондону; пригнать и разместить животных, отобранных для казенных «увеселений»[22]; заботиться о питании, напитках и «гигиеническом обеспечении» этих мероприятий; часами кружить над столицей, таская на себе военные лозунги. Вы можете назвать меня чересчур разборчивым, но согласитесь, когда речь идёт о пятитысячелетнем джинне, биче народов и наперснике царей, на ум приходят такие вещи, как шпионские деяния, геройские подвиги, чудесные спасения и прочие страшные опасности и ужасные приключения. И разумеется, вам никак не взбредет в голову, что этот самый благородный джинн вынужден готовить гигантские котлы тушеного мяса с пряностями в дни народных гуляний или бродить по улицам с рулоном постеров и банкой клея.

Тем более что его и не отпускают домой. Вскоре мои периоды пребывания в Ином Месте сделались столь мимолетны, что я, едва очутившись там, тотчас же срывался и летел обратно. А потом в один прекрасный день Мэндрейк вообще отказался меня отпустить, и все. Я застрял на Земле.

В течение последующих двух лет я мало-помалу слабел, и когда я наконец дошел до такого состояния, что еле мог держать кисточку для клея, проклятый мальчишка вновь принялся поручать мне более опасные миссии: сражаться с отрядами враждебных джиннов, которых многочисленные враги Британии отправляли заниматься вредительством.

В прошлом я бы по-тихому перекинулся парой слов с Мэндрейком, напрямую высказав ему своё неодобрение. Но я лишился приватного доступа к нему. Он повадился вызывать меня не иначе как вместе с ордой других рабов, отдавать общий приказ и отсылать нас прочь, как стаю псов. Такое групповое вызывание — сложная задача, требующая от волшебника серьёзного напряжения, однако Мэндрейк делал это ежедневно без особых усилий. При этом он ещё беседовал вполголоса со своей помощницей или даже листал газетку, пока мы стояли и потели в своих пентаклях.

Я делал все, чтобы прорваться к нему. Вместо того чтобы использовать обличья монстров (подобно Аскоболу, являвшемуся в образе циклопа, или Кормокодрану, предпочитавшему бегемота с головой вепря), я стал принимать облик Китти Джонс, девушки из Сопротивления, с которым Мэндрейк боролся несколько лет назад. Её предполагаемая смерть все ещё отягощала его совесть — я знал это потому, что при виде её он всегда краснел. Он гневался и смущался, делался чрезмерно самоуверенным и неловким одновременно. Но, заметьте себе, это не заставило его обращаться со мной получше.

Короче, моё терпение лопнуло. Пора было поговорить с Мэндрейком начистоту. Отказавшись отправиться к нему вместе с бесом, я тем самым вынудил волшебника вызвать меня официально. Это, конечно, будет неприятно, но, по крайней мере, это означает, что он уделит мне хотя бы пять минут внимания.

С тех пор как исчез бес, прошло уже несколько часов. В былые дни мне не пришлось бы долго ожидать реакции хозяина, но по нынешним временам такая медлительность была для него типичной. Я пригладил длинные тёмные волосы Китти Джонс и окинул взглядом маленький городок — скорее даже, поселочек. Несколько простолюдинов собрались у разрушенной почты и о чём-то ожесточенно спорили; одинокий полицейский пытался заставить их разойтись по домам, но они противились. Да, несомненно: в народе назревало недовольство.