Говорите правильно. Эстетика речи - Язовицкий Ефрем Владимирович - Страница 37

— И потерпел величайшее поражение! — воскликнул Давыдов. — Кстати, ваше сиятельство, — обратился он к Суворову, — мне привелось быть свидетелем еще одного «блистательного стилистического поражения».

— Скажи, сделай милость.

— Один ученик на уроке истории, заканчивая рассказ о ваших героических подвигах, сказал: «На престоле в то время стояла Екатерина II».

— Ах, шельмец! Так и сказал: «стояла на престоле»?

— Поверьте мне, ваше сиятельство!

— Верю, верю. Я вишу, братец, ты тоже хочешь задать вопрос Стилистике. Задавай, я тебе разрешаю.

— Прямого вопроса у меня нет. Я только хочу напомнить Стилистике, что пришло время основательно заняться школьными юнцами, требуя, чтобы они не употребляли современных слов там, где это стилистически неуместно, и не говорили бы, например, такое: «Под руководством Святослава дружины ринулись в бой и закрыли половцам дорогу на территорию русской земли».

Денис Давыдов хотел сказать еще что-то, но тут оркестр заиграл лезгинку и храбрый партизан с криком асса! пошел по кругу, поражая всех бешеным темпераментом и мастерством исполнения. Кавказцам, присутствовавшим на карнавале, до того понравилась Давыдовская лезгинка, что они потребовали ее повторения и когда тот снова пошел но кругу, присоединились к нему, образовав ансамбль, доставивший всем огромное удовольствие.

— А не пора ли нам уходить отсюда, — сказал после лезгинки Иван Яковлевич.

— Э, нет, Стилистика, — спародировал я его собственные слова, — не в наших правилах отступать, уж если мы сюда пришли, то останемся до победного конца.

— Ну, что ж, Грамматика, — рассмеялся Иван Яковлевич, — на сей раз ваша взяла. До конца, так до конца!

Тут мы увидели Тараса Бульбу, тянувшего на буксире Собакевича, Плюшкина, Коробочку и других гоголевских героев, за ними плелись Скотинин, Простакова и Митрофанушка.

— Ну, будет потеха, — сказал Добрыня Никитич, — эти вас совсем доконают.

И, действительно, атака неожиданно началась со стороны Плюшкина.

— Хочешь огарочек, Стилистика? — спросил он, потряхивая мешком.

— Хочу.

— Тогда скажи, как понимать такие выражения: «Плюшкин — большой скупердяй, жадный до болезни»; «У Плюшкина на столе целая куча барахла»; «Плюшкин живет на хозрасчете»; «Плюшкин — прорех на человечестве», а?

— Понимать эти выражения надо, конечно, в том смысле, что ты необычайно скуп и прижимист, что люди, подобные тебе, представляют собой настоящую прореху на теле человечества.

— Не дам, не дам тебе огарочка, Стилистика. Ты не о моей скупости говори, а о тех, кто о ней так выражается.

— Могу сказать и о них. Это люди в основном малокультурные, не желающие изучать родной язык. Чтобы убедиться в этом, достаточно разобрать первое из выражений: «Плюшкин — большой скупердяй, жадный до болезни». В начале его употреблено грубое просторечное слово скупердяй, недопустимое в литературной речи, в конце— двусмысленное сочетание: «жадный до болезни», из которого следует, что ты жаден не к деньгам, а к болезни.

— Упаси бог, болезни мне не надобно, а вот денежек — сколько угодно. Я тебе огарочек — а ты мне денежку. Ты мне денежку — а я тебе огарочек, хорошо, Стилистика?

— Гнать его в три шеи! — замахнулся на Плюшкина Тарас Бульба. — Твоя очередь, Собакевич!

Собакевич сделал несколько шагов вперед, тупо посмотрел на окружающих и вдруг захохотал: ха-ха-ха-ха- ха-ха-ха!!! «У Собакевича было много медвежьего».

— Чего медвежьего? — спросил Виктор Козаков.

— Это уж тебе лучше знать, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! Вот выразился, стервец, и где, в классе, перед портретом Гоголя.

— Ну, это вы того, привираете, и к тому же слово стервец — это чистейший вульгаризм,

— Можно мне кое-что сказать? — ноющим голосом спросил Манилов.

— Говорите,

— Я не уважаю Собакевича, но, как человек честный и притом интеллигентный, должен выступить в его защиту. В самом деле, в устах советских гимназистов этот знаменитый персонаж превращается в немыслимое пугало. Посудите: «Собакевич — толстый кулак, быстрее похож на медведя, чем на человека». И еще: «Угощая Чичикова, Собакевич одним махом проглотил двухпудового осетра». Надо же такое придумать: проглотил одним махом!

— И я могу добавить к словам Манилова крошечку, — сказала вдруг Коробочка, поправляя лисий воротник, хомутом сидевший на ее толстой шее. — Одна барышня сказала намедни доклад о «Мертвых душах» и остановилась на Собакевиче.

— Кто может на мне останавливаться? — проревел Собакевич.

— Не волнуйтесь, душенька. Эта особа остановилась на вас не прямо, а косвенно. Так вот, она сказала: «Собакевичи были не только в помещичьей, но и в чиновничьей и в ученой среде и везде они возглавляли свои качества». Вдумайтесь только: возглавляли качества. Каково?

— Это еще что, — сказал Скотинин, — один недоросль про меня ляпнул такое, что у госпожи Простаковой обморок сделался.

— Обморок, ей богу, обморок, — закатив глаза, простонала Простакова.

— Так что же он ляпнул, этот недоросль? — спросил Виктор Козаков.

— «Словарь Скотинина прямо пестрит простонаречиями». Надо же, вместо просторечием — «простонаречиями»!..

— И про меня сбрехнул один хлопец, так сбрехнул, что по сию пору руки чешутся, — сказал Тарас Бульба.

— А что, позвольте спросить, он про вас сбрехнул?— зарделся Манилов.

— Сбрехнул он вот что: «Польская атака схватила .Тараса Бульбу, и он вышел из памяти»,

— Так-таки взял и вышел?

— Взял и вышел.

— Красота! Вместо конница — атака, а вместо потерял сознание — вышел из памяти. С таким языком до Киева не дойдешь.

— Не дойдешь, ей богу, не дойдешь! Я своего Остапа и Андрия за такую речь «посполитую» не один раз в Запорожской сечи... — Но Тарас Бульба не успел досказать, что он делал со своими сыновьями за такую речь... так как в этот момент из-за угла вылетела чапаевская тачанка, в которой во весь рост стояли легендарный комдив, Павел Корчагин, Жухрай и еще несколько героев советской литературы.

— Чем занимаешься, Стилистика? — спросил Чапаев, останавливая коня.

— Разбираю ошибки.

— Ошибки исправлять надо.

— А я попутно, Василий Иванович!

— Добро! Тут к тебе Павел Корчагин обратиться хочет.

— Слушаю.

— Говори, Павлуша!

— Был я на днях в одной московской школе, сидел на уроках советской литературы и собрал целый букет любопытных высказываний.

— Прочти.

— Всех читать не буду, а вот, например: «Павел Корчагин является ярым зачинщиком социалистического соревнования»; «Стальное поведение Павла оказало железное воздействие на комсомол»; «Жухрай раскрыл ему глаза на жизнь, и он стал смотреть на нее глазами, у которых появилась жгучая ненависть к врагу»; «Павел сильно преболел. В дальнейшем ему грозила слепота и вообще недвижимость». Это про меня, а вот про моего любимого поэта: «Маяковский дорог нашему человечеству за лирическую критику»; «Он призывает поэтов бороться со всякими нечистотами»; «Его произведения переведены на языки национальных народов». Теперь про Василия Ивановича: «Чапаев породил Фурманова, но тот не растерялся и в свою очередь породил его самого»; «Чапаев легендарный герой, не прораставший еще ни в одном человеке, у него была привычка рубать белых и петь запоем любимые песни»; «Чапаева можно сравнить с Данко, который разорвал свою грудь, вытащил из нее горящее сердце и отдал его народу».

— Брось, Павлуша, — сказал Чапаев. — Давай лучше прокатим Стилистику!

— Прокатим, Василий Иванович!

Не успели мы оглянуться, как Иван Яковлевич очутился среди героев советской литературы и под ликующие звуки листовской тачанки укатил вместе с ними в неизвестном направлении.

Из своей неожиданной поездки по карнавалу Иван Яковлевич вернулся радостный и оживленных!. Поблагодарив Чапаева и Павла Корчагина, он уселся на свое место и обратился к нам с неожиданной речью:

— Никогда не думал, что школьный карнавал, да еще посвященный такой, казалось бы, сложной и трудной теме, как стилистика русского языка, может быть столь увлекательным и интересным. Знаете, кого я сейчас встретил?