Пыль Снов (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 36

Двое отпрянули, решив сбежать; Гу’Ралл позволил им уйти — недалеко — ибо был занят остальными. Он понимал, что они не трусы, что они побегут на юг, каждый своим путем. Да, они понесут главарю стада весть о резне, о новом враге.

Неприемлемо.

Еще миг — и Ассасин один стоял среди трупов, мотая хвостом, роняя с когтей струйки крови. Вдохнул воздух сначала малыми, потом большими легкими, восстанавливая силу и живость мускулов.

Развернул крылья.

Последним пора умирать.

Гу’Ралл прыгнул в воздух, захлопав крыльями. Ветер свистел в перочешуях, зудел похоронную песнь.

Оказавшись на гребне, тела разведчиков засветились двумя погребальными кострами. А вот трупы шестнадцати остывали позади, словно угли в погашенном очаге.

Сег’Черок почуял вокруг запах крови. Услышал разочарованное фырканье не омытых кровью Охотников, которые дрожали от сладости Нектара Убийств, текущего сейчас по венам и артериям, и хлестали хвостами воздух. Они действительно потеряли контроль над боевыми железами — признак неопытности, неотесанной молодости. Сег’Черок ощутил и веселье, и разочарование вместе.

По правде говоря, и сам он боролся с желанием выплеснуть в кровь нектар, усилием воли открывая железы сна, подавляя яростное желание.

Ши’гел поохотился ночью и тем высмеял К’эл, похитив славу, отказав в заслуженном удовольствии, в удовольствии, ради которого они рождены.

Придет заря, и Сег’Черок уведет Искателей подальше от места побоища. Дестрианту Келиз не нужно ничего знать, ибо она слаба разумом. Искание двинется на восток, дальше в Пустоши, где для чужаков не приготовлено пищи. Впрочем, если людское стадо так велико, как передавал Ши’гел…

Да, Сег’Черок знал, что его товарищи — Охотники вскоре удовлетворят жажду крови. А они шипели и фыркали, дрожали и открывали пасти. Тяжелые лезвия стучали по земле, скрежетали по гравию.

Гу’Раллу не пришло в голову, что десятки мелькающих среди стада собак вовсе не похожи на тех трупоедов, что сопровождают фурии К’чайн Че’малле во времена войн. Ассасин не обращал внимания на шесть зверей, бежавших рядом с разведкой, и не пытался затуманить их чувства. Даже когда псы бросились на юг, явно возвращаясь к людскому стаду, Гу’Ралл не придал их маршруту особого внимания. Ассасин убил двоих лазутчиков, падая с высоты и срезая головы с плеч — они едва успевали застыть, услышав шелест крыльев Гу’Ралла. Выполнив задуманное, Ши’гел взмыл в темное небо, отыскивая поток ветра достаточно устойчивый, чтобы помочь вернуться назад, и не слишком теплый, чтобы перегреться (он успел обнаружить, что распахнутые крылья вбирают большое количество тепла, а это мешает ему сохранять привычные спокойствие и отстраненность).

Да, это было бы опасно.

Келиз смотрела, но сцена перед очами разума вдруг исчезла, словно унесенная порывом ветра. Старик, монолит, полированные руки и слова — всё это было обманом чувств, доказательством ее неготовности. Так легко поймалась на видение, ничего для нее не означающее!

Кажется, одного напряжения воли недостаточно, особенно если не придать духовному странствию определенного направления — она лишь вслепую тянулась к чему-нибудь знакомому, родному, так что стоит ли удивляться, что она бредет куда попало, беспомощная, заблудшая, жалкая и ранимая?

Она еще успела услышать, как старик говорит: — Она кажется мертвой, пригвожденная столь жестоко — да, ты не увидишь никакого движения, никакой реакции. Даже кровь уже не каплет. Не обманывайся. Она будет освобождена. Должна. Это необходимо.

Казалось, он хочет сказать что-то еще, но голос слабел, а пейзаж перед ее очами изменялся. Груды горелых обломков на неестественно гладкой равнине. Дым носится туда и сюда, заставляя слезиться глаза. Она не понимает, что именно видит; горизонты шевелятся, словно там движутся целые армии, но никто не подходит ближе.

Густые тени пронеслись над опустошенной землей; она подняла взор, но кроме колонн дыма, в небе ничего не было. Бесцветная пустота. Непривязанные тени почему-то пугали Келиз, ибо они собирались, двигались все быстрее, и она ощутила, что сама тянется туда, ползет за ними.

Кажется, она оставила тело далеко позади и теперь плывет на тех же ветрах, отбрасывая свою жалкую, бесформенную тень; она видит теперь, что обломки ей знакомы — это не погребальные костры, как ей раньше казалось, но разломанные, искореженные части механизмов, таких, что есть в Эмпеласе Укорененном. Тревога усугубилась. Это видение грядущего? Или осколки воспоминаний о далеком прошлом? Она подозревала, что К’чайн Че’малле ведут войны многие столетия, и что новая война близка.

Горизонты приближались, а густые тени устремились в одну точку. Да, это действительно армии, сцепившиеся в схватке, но разглядеть подробности трудно. Люди? К’чайн Че’малле? Она не может сказать. Хотя ее несет к ним, армии становятся смутными, словно поглощенными песчаной бурей.

Келиз вдруг осознала, что напрасно ожидала простоты. Не будет даров ясности, недвусмысленных откровений. Она забилась, охваченная паникой, и попыталась вернуться назад, когда тени скучились в одной точке и пропали, словно пройдя врата — нет, она не хочет последовать за ними! Ей ничего не нужно!

Двойное солнце пробудилось к жизни, ослепив ее. Нарастала палящая жара. Она закричала, иссушаемая огненным штормом — но поздно…

Она очнулась в сырой траве; веки открылись, она смотрела в бледное небо. Мутные мошки все еще летали перед взором, но она ощутила, что силы в них нет. Келиз вернулась, не став мудрее, не узрев тропу впереди.

Она со стоном перекатилась набок, встала на колени, упираясь в землю руками. Каждая косточка болела; мышцы дергались; она дрожала, окаченная холодом до глубины души. Подняв голову, женщина увидела Сег’Черока. Ужасные глаза Охотника смотрели на нее, будто он размышлял, не сожрать ли прихваченного когтями зайца.

Отвернувшись, она встала. Слабый запах дыма заставил ее обернуться — Ганф Мач присела перед костром, огромные лапы умело переворачивали шампуры с сочным мясом.

Треклятые твари просто одержимы мясом: с самого дня выхода из Гнезда она не видела, чтобы они развернули хотя бы единый клубень или кусок хлеба (или того, что называется у них хлебом — на языке оно отдает свежими грибами, но имеет форму караваев различного вида и размера). Мясо на ранний завтрак, мясо на полуденный перекус, мясо во время вечернего перехода, наконец, мясо на ужин. Она подозревала, что без нее они жрали бы его сырым. Но ведь Пустоши больше ничего не предлагают — даже травы, ягоды и корни, привычные ей на равнинах Элана, здесь отсутствуют.

Ощущая себя ничтожной и ужасающе одинокой, она пошла брать свою долю.

Стави поглядела на сестру и снова, как всегда, увидела свое лицо — хотя и не свое выражение. Они, конечно, близняшки, но они и две стороны одной монеты, так что поворачиваются к миру по-разному. Хетан давно замечала, что когда одна из дочерей глядит на другую, на лице появляется выражение вины и стыда — словно лицо другой предательски показывает некую тайную сторону характера, выдает самые глубинные переживания.

Не удивительно, что Стави и Стория привыкли избегать взглядов друг дружки, если это возможно. Они предпочитают видеть смятение в глазах других, а особенно в глазах названого отца. Хетан была слишком далеко, чтобы слышать, но отлично видела, что творится. Девчонки наседают на беднягу, коварные, словно две охотящиеся кошки. Чего бы они от него ни добивались, они это получат. Никаких сомнений.

Или получили бы, если бы не жестокая и умная мать, способная явиться в разгар осады и грубым словом или простым жестом обратить маленьких ведьм в бегство. Помня об этом, хотя бы одна из девчонок всегда следит за Хетан, измеряет расстояние до матери и ее возможные намерения. Хетан знала: стоит ей хотя бы повернуться в их сторону, девочки прекратят вкрадчивое, ловко дозированное наступление на отца и, метнув в ее сторону хитрые взгляды черных глаз, побегут восвояси, словно два разочарованных бесенка — искусителя.