Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 76

Градизен начал улыбаться. Сказал тихим, расслабленным голосом: — И c чего начнем, Жрикрыс?

— Пока она была здесь, оставалась возможность, что Искупитель воскреснет, дабы исполнить свою святую роль. Теперь можно не беспокоиться ни о ней, ни о нем.

— Я никогда и не беспокоился, — грубо бросил бывший урдомен. — Ползи в свою нору и захвати по дороге любого мальчика по вкусу. Как ты сам сказал, можем делать что захотим.

Когда мерзкая тварь уползла, Градизен подозвал одного из лейтенантов. — Следи за андийской свиньей на ее пути в Ночь, — сказал он. — Но на хорошем расстоянии. Потом пошлешь слово нашим друзьям в городе. У Кургана все улажено — вот что ты им скажешь. Вернешься до рассвета. Сделай что велено и сможешь выбрать бабу — хоть на время бери, хоть удави под собой, мне плевать. Иди!

Он стоял под ливнем и чувствовал довольство. Все устраивается как нельзя лучше. Прищурившись, он почти мог различить проклятый дворец и отвратную драконью башню. Да, скоро они падут. Зрелище будет красивое и кровавое.

Но, хотя и не понимая — не догадываясь, откуда вдруг взялась холодная дрожь — негодяй отвернулся от незримого взора, тем невольно разорвав контакт с холодными, сонными очами рептилии, которая воистину умеет видеть и сквозь дождь, и сквозь туман, и (если захочет) сквозь каменные стены.

Силанна вовсе не была каменным изваянием. Возлюбленная Сына Тьмы, всевидящая, бессонная хранительница наделена абсолютным, острым как обсидиан суждением. Ужасна ли она во гневе? Немногие смертные способны понять, что такое истина, что такое неумолимая справедливость.

Наверное, это справедливо.

«Сочувствие, милость — не для дракона».

Когда твое умение орудовать мечом оставляет желать лучшего, нужно что-то еще. Ярость. Но проклятая ярость разрывает свой сосуд, растрескивает хрупкую глину, находит малейший дефект обжига, слюдяной блеск, видимый лишь на краях битых черепков. Починка невозможна, никакой клей не соединит сложенные воедино осколки, лишь понапрасну стечет с пальцев.

Нимандер размышлял об искусстве гончара. Оплетенные сетью амфоры звякали в углах телеги — внутри ужасный нектар, некий экстракт ярости, мало чем отличающийся от той, что течет в его жилах во время сражений. Говорят, ярость в битве — дар богов; такое убеждение высказал малазанский морпех по кличке Мертвяк в трюме флагманского корабля Адъюнкта. Этот человек много ночей подряд спускался в темное чрево, покачивая в руке кувшин рома.

Вначале Нимандер отказывал ему в компании — как и все остальные родичи — но малазанин оказался настырным как сапер, подрывающий стены. Ром лился в глотки, ослаблял застежки языков, и через известное время бастионы и казематы распахнули двери и бойницы.

Ром возжег огонь в мозгу Нимандера, отбросил трепещущий алый свет на скопище воспоминаний, спрятавшихся у пределов неприветливого сердца. Где-то была крепость, место детства, безопасного и защищаемого кем-то, кого звали Отцом. Рваные заснеженные хребты, дорога, вьющаяся к узким воротам, вой ветра над горами — временное убежище, в котором десятки детишек играли, дикие словно крысы, а высокая фигура Аномандера Рейка попадалась в коридорах, являя богоподобное равнодушие.

Что было до того? Где их матери? Память об этом потеряна, совершенно утрачена.

Там был жрец, старинный спутник Сына Тьмы, в задачи которого входило кормить, одевать и лечить детей. Он глядел на них недовольными глазами, без сомнения понимая — задолго до того, как поняли дети — ожидавшее их будущее. Понимая так хорошо, что воздерживался от проявлений теплоты — о, он казался им огром, хотя таким, который рычит, но никогда не причиняет вреда.

Зная это, они часто досаждали ему. Не раз высмеивали бедного старика. Бросали стаканы на его пути и визжали от восторга, когда он поскальзывался, хватаясь руками за стену… или того лучше — терял равновесие и падал набок, охая от боли.

Что за жестокий огонь вызывает такие воспоминания. Мертвяк, притворяясь сонным и равнодушным, вытянул из них прошлое. Как в спрятанную в неких отдаленных горах крепость внезапно прибыл незнакомец, старый, сутулый Анди, оказавшийся — что за потрясение! — родным братом Аномандера. Как начался спор в личных покоях отца — браться ссорились, обсуждая непонятное — решения прошлые и будущие, списки преступлений близких душ. Как горячие обвинения наталкивались на холодное, холодное молчание…

Через несколько дней под покровом темноты каким-то образом установился мир. Отец пришел и сказал, что Андарист должен увести их. На остров, в место теплой погоды, прозрачных вод и мягких пляжей, увешанных плодами деревьев. И там, созерцая картины ожидающей их судьбы, стоял у стены Эндест Силан. Лицо его исказили сильнейшие эмоции — не будет больше стаканов под ногами, не будет шаловливых и хитрых чертенят, бегающих от воображаемой погони (никогда он не бросался за ними, никогда не протягивал рук, даже голоса не возвышал; он был всего лишь средоточием их шалостей, с которыми они не решались подходить к отцу). Он исполнил свое предназначение, выдержал все грозы и ныне плакал; а дети встали в кучку, открылся садок, портал в неведомый, таинственный, новый мир, в котором было возможно все.

Андарист провел их.

Им пришлось учиться. Для них было приготовлено оружие.

И суровый учитель, такой, которого не поддразнишь — о нет! — все стразу стало ясным, когда как бы случайный тычок заставил Скиньтика полететь вверх тормашками. Удар стал ответом на какое-то, может быть, даже вслух не высказанное возражение.

Игры кончились. Мир вдруг оказался серьезным.

В конце концов они полюбили старика. Как оказалось, слишком сильно полюбили: если Аномандер и был способен защитить их от жестокостей «взрослого» мира, он этого не сделал.

Дети становятся идеальными солдатами, идеальными убийцами. У них нет понятий о морали. Они не боятся смерти. Они находят веселье в разрушении, даже если приходится отнимать чужие жизни. Они играют в жестокость и наблюдают, что получится. Они понимают, какая простота и сила кроется в сжатом ладонью оружии.

«Поглядите на скучающего ребенка с палкой — и заметьте, как разбегаются звери, понимая, что вскоре может случиться… и скорее всего случится. Поглядите, как ребенок озирает землю, тыкает палкой, давя насекомых, сбивая цветы, устраивая побоище. Замените палку мечом. Объясните, что понятие вины не распространяется на врагов.

Спустите их с поводка, этих детей с жадными глазами».

Хорошие солдаты. Андарист сделал из них хороших солдат. Какому ребенку не знакома ярость?

Но сосуды протекают.

Сосуды лопаются.

Умирающий Бог, как думал теперь Нимандер, это ребенок. Безумные жрецы наполнили его до краев, понимая, что сосуд будет протекать, и цедят забродившее пойло. Умирающий Бог — ребенок, и поэтому его жажда неутолима, его нужды ненасытимы.

Они продвигались по дороге на запад, и вскоре снова оказались среди полей. Пугала здесь были действительно мертвыми, использованными. Они высохли, заскорузлые черные тряпки вяло мотались по ветру. Жизнь высосана до дна. Нимандер видел теперь в полях нелепые кладбища — как будто местная извращенная вера требует, чтобы покойники стояли наготове, ожидая того, что может случиться.

Зрители, следящие за дорогой и дураками, что едут по ней.

Когда-то — за год до первого нападения — к скалам Плавучего Авалю прибило двух полумертвых дальхонезцев. Они по непонятным причинам плыли к острову Гени на утлой лодочке. Оба были голыми, потому что использовали клочья одежд как затычки для трещин — но трещин в корпусе оказалось слишком много, и несчастное корыто затонуло. Людям пришлось плыть.

Благосклонность Господина Удачи привела их на Авалю; им как-то удалось обогнуть окружившие островок губительные рифы и утесы.

Эти обитатели темных джунглей были из племени, одержимого предками. Мертвецов они не хоронили. Мертвецы становились частями глинобитных стен деревенских домов. Едва умирал кто-то из семьи, начиналось строительство новой комнаты — поначалу всего лишь выступающей наружу стены. Внутри стены клали труп, забивая глиной глазницы, нос, уши, рот. Всё новые слои ложились на лицо и туловище. Тело располагали стоя, как бы в фигуре танца. Когда умирало еще двое родственников, комнату заканчивали и покрывали пальмовыми листьями или еще чем-то.