Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 60

Все еще опьяненные и, возможно, истощенные излишком самоуважения, они сидели и дружелюбно молчали, и каждый ощущал себя мудрее своих лет, каждый чувствовал биение силы, против которой бессильны доводы разума. Что-то назревало под опущенными веками, и троим мужчинам казалось: в мире нет ничего недостижимого.

— Коль станет проблемой, — сказал Ханут.

— Ничего нового, — пробормотал Шарден, и двое поддержали его тихим, осторожным смехом. — Хотя, — добавил он, поигрывая серебряным колпачком для свечей, — если мы не дадим ему повода для подозрений, он не сможет выдвинуть никаких законных возражений. Наш кандидат весьма уважаем, не говоря уже о его безвредности — по крайней мере физической.

— Точно так, — покивал головой Ханут. — Но, узнав, что его выдвигаем мы, Коль исполнится подозрений.

— Тогда играем как намечено, — ответил Шарден, отправляя в небытие огонек ближайшей свечи. — Мы лупоглазые, полные самомнения и неловкой дерзости, мы жаждем похвастать новыми привилегиями, поэтому продвигаем в Совет нового члена. Вряд ли мы будем первыми среди глупцов и неумех, так?

Горлас Видикас заметил, что внимание его отвлечено — он припоминал, что все это они уже обсуждали. Снова и снова в течение ночи, и в наступивший день. Они жуют одну и ту же безвкусную жвачку. О, его компаньоны слишком любят звуки собственных голосов. Превращают диалог в спор, даже если во всем согласны, и уже трудно различить, где слова одного, где слова второго, все переплелось.

Что же, от них все равно есть польза. То, что он заварил здесь — отличное доказательство.

Ну конечно же, Ханут снова уставился на него и задал все тот же вопрос: — Этот твой дурак того стоит, Горлас? Почему он? Как будто к нам каждую неделю не подкатываются очередной прожектер, желающий купить голоса в Совете! Понятное дело, это помогает нам держать дураков на коротком поводке, получая выгоду за выгодой. Вероятно, однажды мы поймем, что слишком задолжали — и придется выдвинуть их на первые роли. Но пока мы богатеем и наращиваем влияние вне стен Совета. Видят боги, у нас хватает богачей и без этого типа.

— Он не станет играть с нами в шлюху и сутенеров, Ханут.

Тот недовольно нахмурился: — Вряд ли это приличная аналогия, Горлас. Забыл, что ты самый младший из нас?

«Я тот, кому досталась женщина, которую вы оба хотели бы затащить в постель. Не стыдите меня за «шлюх» и «сутенеров». Вы сами готовы дорого платить за нее». Разумеется, на его лице, принявшем сейчас особо добродетельное выражение, эти мысли не отразились. — Ну да, он не станет играть в пустые игры. Он хочет войти в Совет; в ответ нам гарантирована его поддержка, когда мы наконец вытолкнем старых болтунов, отвергнем их окаменелые пути и возьмем НАСТОЯЩУЮ власть.

Шарден хмыкнул: — Это кажется удачной сделкой, Ханут. Я устал, хочу поспать. — Он погасил свечу и встал: — Ханут, я нашел новое место для завтраков. — Тут он улыбнулся Горласу: — Я не хочу обидеть тебя тем, что не приглашаю с нами. Скорее, дружище, я думаю, что жена будет рада приветствовать тебя завтраком, а ты с радостью разделишь его с ней. Совет не соберется раньше полудня, в конце концов. Лови удовольствия где сможешь, Горлас.

— Я провожу вас, — отозвался он с натянутой улыбкой.

Почти вся магия, с которой знакома Госпожа Чаллиса Видикас, относится к совершенно бесполезному сорту. В детстве она, разумеется, слышала о великом и ужасном волшебстве. Да разве она своими глазами не видела Отродье Луны? Той ночью крепость опустилась так низко, что чуть ли не скреблась днищем о высокие городские крыши; в небе летали драконы, а возникший на востоке шторм, как рассказывали, был порожден яростной магической войной в Гадробийских холмах. Потом произошло что-то безумное в саду Госпожи Симтали. Но все это ее почти не затронуло. Она скользила по жизни и по миру так же, как и большинство людей — магия навещала ее разве что в виде целителя, вызванного по поводу легкого недомогания. Ну, еще у нее есть несколько зачарованных штучек, призванных вводить в сонный транс или развлекать.

Один из таких предметов сейчас лежит перед ней, на столике — полусфера из почти совершенного стекла, в которой подобие луны плавает и сияет, почти как настоящая луна в ночном небе. Лик луны весьма правдоподобен. Луна именно такая — по крайней мере, была такой до недавнего времени (ведь сейчас она стала туманным, нечетким пятном).

Дар на свадьбу, вспомнила она. Впрочем, чей это дар, она уже давно забыла. Вероятно, одного из неназойливых гостей, старомодного романтика. Мечтателя, искренне желавшего ей блага. Приходится ночью прикрывать шар, если хочется темноты — его искристое сияние достаточно сильно, чтобы читать книги. Но, несмотря на такое неудобство, госпожа Чаллиса бережно хранит подарок, всегда держит рядом.

Не потому ли, что Горласу он не нравится? Или потому, что когда-то он казался ей обещанием… чего-то… хотя постепенно стал символом противоположного рода? Крошечная луна, да, сияющая вечно и ярко, но плененная, лишенная выхода. Ее сверкающий маяк — крик о помощи, крик неумирающей надежды, стойкого оптимизма.

Сейчас она смотрит на предмет — и ощущает клаустрофобию, словно сама разделила участь луны. Но ей не суждено сиять вечно, не так ли? Нет, ее красота увянет; она уже увядает. Так что… хотя она обладает символом того, что может быть, символ этот начал внушать ей скорее чувство восхищенного негодования. Глядеть на него, как сейчас, означает чувствовать жгучее, с почти сладостной болью разрывающее разум касание.

Ибо предмет начал питать в ней некое желание. Возможно, в нем скрыта магия более могучая, чем ей казалось; да, чары, балансирующие на самой границе проклятия. Обжигающий свет дышит в ней, наполняет разум странными мыслями и вызывает всё более сильную жажду удовольствий. Ее затягивает в темный мир, в место гедонистической вседозволенности, в место, где не думают о будущем и легкомысленно отмахиваются от прошлого.

Это место манит ее, обещает благословение вечного мгновения; она знает, что его можно отыскать где-то не здесь.

Она расслышала на лестнице шаги мужа. Наконец-то решил облагодетельствовать ее своим обществом, хотя после целой ночи пьянки будет невыносим. Как все мужчины, будет топорщить перышки, хвастаться, гордиться собой… Она плохо спала и теперь, говоря правду, не в настроении его принимать. Да ведь она уже довольно давно не в настроении, вдруг потрясенно поняла Чаллиса — и торопливо встала, удалившись в личный будуар. Прогулка по городу успокоит нервы. Да, побродить без цели, поглазеть на оставшийся после ночного праздника мусор, позабавиться, следя за людьми — тусклые глаза, небритые физиономии, слабое ворчание затухающих споров…

Она сможет позавтракать на террасе одного из самых элегантных ресторанов — возможно, в «Кесаде» или «Овальной Жемчужине», откуда виден Парк Бортена. Слуги будут выгуливать там собак, няньки толкать колясочки, в которых среди тонких шелков и ватных подушечек нежится новое поколение привилегированных горожан.

Там, за свежими фруктами и графином изысканного белого вина — а возможно, и за кальяном — она станет наблюдать за суетой жизни внизу, уделяя лишь мимолетное внимание и собакам, которых она не хочет, и детям, которых у нее нет и, скорее всего, не будет, если вспомнить о пристрастиях Горласа. Мимоходом, забавляясь, подумает о родителях мужа, их нелюбви к ней — убеждены, что она бесплодна, нет сомнений, но разве женщина может забеременеть сама от себя? И о своем отце, недавно овдовевшем, о грустных глазах и улыбке, которую он выдавливает при каждой встрече. Снова подумает, что нужно бы отвести его в сторонку и предупредить — но о чем? Да, о муже, Хануте Орре и Шардене Лиме, их общих делах. Им снится схема великого триумвирата тиранов; наверное, они уже планируют осуществление своей мечты. Но ведь он же рассмеется, не так ли? Скажет, что все молодые члены Совета одинаковы, пылают амбициями и великими замыслами; что их возвышение — лишь вопрос времени, оно неостановимо, словно морской прилив, скоро они сами поймут это и прекратят разрабатывать бесконечные планы захвата власти. Терпение, скажет он ей, это добродетель, приходящая последней. «Да, зачастую слишком поздно, чтобы иметь хоть какую-то ценность, дорогой отец. Погляди на себя, на жизнь, проведенную с женщиной, которую ты никогда не любил. Сейчас ты наконец освободился — чтобы обнаружить, что уже сед, сутул, спишь по десять звонов каждую ночь…»