Охотники за Костями (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 28

Леомен Молотильщик сидел напротив; рядом с собой он поместил кальян, забитый смесью вина и дурханга, а в рот вставил кончик трубки, вырезанный в подобие женского соска — даже окрашенный в розоватый цвет. Глаза вождя в свете костра блестели темно-красным, веки опустились. Казалось, все его внимание сосредоточено на лижущих дрова языках.

Корабб нашел кусок дерева длиной в руку, но легкий как дыхание девушки. Он догадался, что внутри прячется слизень — бирит, и начал ковырять древесину кончиком ножа. Существо завертелось на острие, и это зрелище, увы, снова напомнило о приключении с пенисом. Он разрубил червяка на две части и начал уныло сосать, пачкая бороду соком. — Ах, — промямлил он, набив рот, — у него икра. Вкусная.

Леомен поднял глаза и снова впился в трубку. — Мы теряем лошадей, — сказал он.

Корабб глотнул. Вторая половина слизня дергалась на кончике ножа, роняя нитку жемчужной икры. — Ну, командир, мы успеем, — ответил он, высунул язык и подхватил икру. Затем сунул в рот остатки твари и тщательно пережевал. — Думаю, четыре, пять дней.

Глаза Леомена блеснули: — Ты знаешь.

— Куда мы идем? Знаю.

— А почему — тоже знаешь?

Корабб бросил палку в костер. — И'Гатан. Первый из Святых Городов. Там умер из-за измены Дассем Альтор, прокляни его имя. И'Гатан, древнейший город мира. Построен на дымоходе кузницы Бездны, на костях ее кузнеца. Семь И'Гатанов, семь великих городов, отмеряющих века, видели мы, и нынешний стоит на сломанных костях шести прежних. Город оливковых Рощ, город сладкого масла… — Корабб нахмурился. — О чем был вопрос, командир?

— Почему.

— Ах да. Ты знаешь, почему ты выбрал И'Гатан? Потому что мы ожидаем осады. Этот город трудно штурмовать. Глупцы — малазане истекут кровью на его стенах. Мы добавим их кости к прочим, к костям самого Альтора…

— Он не умирал там, Корабб.

— Как? Ведь есть свидетели…

— Ранению — да. Попытке убийства. Но нет, друг мой, Первый Меч не умер, он еще жив.

— Но где же он?

— Где — не важно. Лучше спрашивай: КТО ОН? Спроси это, Корабб Бхилан Зену'алас, и я дам ответ.

Корабб начал думать. Даже утопающий в парах дурханга Леомен Молотильщик слишком умен для него. Сообразительный, способный видеть то, что не видит Корабб. Лучший полководец, когда-либо рожденный Семиградьем. Он победил бы Колтейна. С честью. Если бы он стоял во главе, победил бы и Тавору, и Даджека Однорукого. Вот это было бы настоящее освобождение, для всех Семи Городов, и восстание против проклятой империи расплескалось бы широко, пока ее иго не спадет со всего мира. Это трагедия, настоящая трагедия. — Благословенный Дессембрэ замети следы наши…

Леомен выпустил целое облако дыма. Согнулся пополам, жестоко закашлявшись.

Корабб схватился за водяной мех и бросил его в руки вождю. Тот наконец — то перевел дыхание и начал пить. Удовлетворенно разогнулся, вздохнул: — Ты чудо, Корабб Бхилан Зену'алас. Скажу честно — я и не надеялся!

Корабб приуныл. — Вы издеваетесь, командир?

— Нет, вовсе нет, благословенный Опоннами безумец — последний мой друг среди живых — вовсе нет. Повелитель Трагедии. Дессембрэ. Это Дассем Альтор. Уверен, что ты и сам догадался, да и подумай: для культа, религии со жрецами и прочими нужен бог. Живой бог.

— Дассем Альтор возвысился?

— Я в это верю. Хотя он не ценит божественность. Отрицает, как Аномандер Рейк из Тисте Анди. И поэтому блуждает, вечное бегство и, наверное, вечная охота.

— На что?

Леомен покачал головой: — И'Гатан. Да, мой друг. Там мы встанем, и его имя станет проклятием в устах малазан, вечно будет горчить на их языках. — Его глаза вдруг сурово сузились. — Ты со мной? Невзирая на то, что я буду приказывать, даже если покажусь безумцем?

Что-то во взоре вождя напугало Корабба, но он кивнул. — Я с тобой, Леомен Молотильщик. Не сомневайся.

Сухая улыбка. — Я не стану ловить тебя на слове. И все же спасибо.

— Почему ты сомневаешься?

— Потому что только я знаю, что намерен сделать.

— Расскажи.

— Нет, друг мой. Это лишь мое бремя.

— Ты ведешь нас, Леомен. Мы следуем. Как ты говорил, ты несешь нас. Мы тяжесть истории, свободы, но ты не согнулся под…

— Ах, Корабб…

— Я просто высказал то, что известно всем, но не высказывается вслух.

— В молчании таится милость, друг мой. Но ладно. Все меняется, как ты любишь говорить.

— Я испытываю твое терпение. Прости, Леомен Молотильщик.

Леомен отпил еще воды и сплюнул. — Об этом мы больше говорить не будем. И'Гатан. Это будет наш город. Четыре — пять дней. Как раз конец сезона сбора урожая?

— Оливок? Да, мы прибудем ко дню начала выжимки. Фермеры и тысячи купцов сойдутся, и рабочие начнут чинить прибрежные дороги. Горшечники, бондари, изготовители фургонов, караванные стражники. Воздух заполнится золотистой пылью и звоном золота, которого будет не меньше пыли…

— Да ты поистине поэт, Корабб. Купцы и наемные стражники. Скажи мне, склонятся ли они перед моим влиянием?

— Должны будут.

— Кто фалах'д города?

— Ведор.

— Который?

— Тот, что с лицом хорька. Его пучеглазый братец найден мертвым в постели любовницы, самой шлюхи не нашли — она либо пересчитывает денежки в тайном месте, либо покоится в дешевой могиле. Привычная история среди Фалах'дов.

— Можно быть уверенным, что Ведор стоит против малазан?

— Ни армия, ни флот еще не достигли города. Ты сам знаешь.

Леомен не спеша кивнул и снова уставился в костер.

Корабб поднял взор к ночному небу. — Однажды, — сказал он, — мы пройдем по Дорогам Бездны. И узрим все чудеса вселенной.

Леомен глянул вверх: — Это там звезды скрутились, как толстые жилы?

— Это дороги, Леомен. Ты же не веришь полоумным ученым?

— Все ученые безумны, да. Они бормочут чепуху. Дороги. Следы огня.

— Конечно, — продолжал Корабб, — до этого еще много лет…

— Как скажешь, друг. Не пора ли спать?

Корабб встал, заскрипев суставами. — Да увидишь ты сон о славе, командир.

— Славе? О да, друг мой. Наш огненный след…

— Брр, слизень мне живот расстроил. Вся эта икра…

— Ублюдок нацелился на И'Гатан.

Сержант Смычок оглянулся на Бутыла. — Ты что, ДУМАЛ? Это нехорошо, солдат. Совсем нехорошо.

— Не могу остановиться.

— Еще хуже. Придется за тобой следить.

Корик стоял на четвереньках, опустив голову: пытался вдохнуть жизнь в оставшиеся от ночного костра угольки. Вдруг он закашлялся, вдохнув облачко пепла, и отпрянул, мигая и кашляя.

Улыба засмеялась: — Мудрый дикарь сделал это снова. Ты спал, Корик, но я должна была разбудить, предупредить… Тарр ночью пописал в костер.

— Что!?

— Она врет, — крикнул Тарр. Он сидел у вещей, починяя ремешок сумы. — Но вышло забавно. Видел бы ты свое лицо!

— Как его увидишь под белой маской? Корик, тебе не пора взять уголь и нарисовать полосы смерти? Так ведь делают сетийцы?

— Только когда идут в бой, Улыба, — ответил сержант. — А теперь уходи, женщина. Ты не лучше той хенгезской комнатной собачонки. Сегодня она укусила локоть хундрилу и была такова.

— Надеюсь, они ее насадили на вертел.

— Никаких шансов. Крюк стоял на страже. Им придется умолять Темула, чтобы убрал собачку. Я к тому веду, Улыба, что твою спину не охраняет виканская овчарка, так что чем меньше укусов, тем безопаснее. Для тебя же.

О ноже, полученном Кориком в ногу, никто не упоминал.

К лагерю подошел Каракатица. Взвод уже успел выхлебать жидкий чай и по очереди прикладывался к его жестяной кружке. — Они здесь.

— Кто? — спросила Улыба.

Бутыл смотрел, как сержант не спеша уселся около вещей. — Ладно, — сказал Смычок, вздыхая. — Марш откладывается. Кто-нибудь, помогите Корику разбудить костер — пора готовить настоящий завтрак. Карак — повар.

— Я? Ладно, но потом не ругайте.

— За что? — с невинной улыбкой спросил Смычок.