Когда мертвые оживут - Лондон Мэтт - Страница 36

Пять дней спустя оба еще пытались выдумать вескую причину, которая, к примеру, могла бы убедить суд, что Барб и Ренни самой судьбой назначены друг другу. Но Барб все не могла вот так просто взять и уйти от своего взбалмошного и романтичного Виктора.

По правде говоря, Ренни предпочитал пользоваться ею лишь время от времени. А Виктор был не так уж плох. Он даже починил хронически барахливший карбюратор принадлежавшего Ренни «шевроле-импалы» шестьдесят шестого года.

Да и в целом жить с Виктором, при всех его выкрутасах, Барб нравилось гораздо больше, чем танцевать в «Шальных козырях» перед толпой свинорылых утупков, налитых пивом по самые уши.

Так оно и шло: Виктор ничего не знал и для Барб оставался опасным, жутким и желанным. С Ренни Барб могла обделывать кое-что, в чем никогда бы Виктору не созналась. Для самого же Ренни Барб была чем-то вроде плевательницы: харкнуть по-ковбойски на ходу и идти своей дорогой. Ну вот, жили они долго и счастливо, целых две недели, и тут однажды Виктор неожиданно явился домой за набором гаечных ключей.

Что дальше было, представить нетрудно.

На самом деле гаечные ключи были только поводом. Ренни с Барб не знали, что в тот день Виктор снова влюбился, на этот раз в курительный амфетамин под названием «айс». Его Виктор добавил к утренней дозе химической радости, и без того немалой, и, когда увидел, чем занимаются Ренни с Барб, среагировал мгновенно. Крышу сорвало и унесло в никуда.

Он аж побагровел, глаза налились кровью, клыки оскалились — и с рычанием бросился на любовников. Но, сделав лишь два шага, застыл, вытянулся, ухватил себя за левое плечо и свалился замертво. Сердечный приступ. Щедрое и бесшабашное, романтическое и безумное сердце Виктора заглохло, будто служба «секс по телефону» без клиентов, и коронеру осталось лишь накорябать в соответствующей графе, что смерть наступила от злоупотребления химикалиями. Останки увезли, чтобы пустить по другой графе, ящично-подземной. Впечатляющая кончина, нечего сказать.

И это возвращает нас к Барб, которая все еще сидит в ванной.

Она спустила воду в унитазе и покраснела, вспомнив идиотскую шутку Ренни про манеру ходить в туалет после секса. Такое не забыть. Ренни иногда бывает ужасно грубым. А может, он совсем тупой и никогда не слышал про «цистит новобрачных»? Мочевой пузырь запросто может воспалиться, когда в тело поступает слишком много чужой биологической жидкости. Чутким его не назовешь: ему, с его мужским эгоизмом, наплевать, что даже здоровой девушке после сорока минут секса в миссионерской позиции захочется в туалет.

В свете тусклой лампочки Барб заметила у себя на шее пятно от засоса. Фу как вульгарно!

Но Ренни так умел присасываться, теребить, покусывать, пощипывать зубами все нужные места, будто мучим отчаянным голодом и хочет съесть ее целиком. Оттого она всегда кончала раньше, даже когда пыталась удержаться, подождать, пока не достигнет оргазма он, и сама хотела любви, с радостью принимала ее отметины. Чудесные маленькие свидетельства страсти, на которые так приятно взглянуть утром, когда тело еще сладостно ноет и на память приходит, как они появились.

Барб любила подразнить Ренни напоминанием о женщинах, при помощи которых он собрал свою коллекцию сладких приемчиков. И если у нее болела голова или настроение было скверное, Ренни мог запросто ее вылечить хорошим трахом. Когда приходили месячные, Виктор к ней и не прикасался, а вот у Ренни комплексов не было. С ним Барб чувствовала себя желанной и в самые скверные дни, а чувствуя себя всегда желанной, Барб делалась по-настоящему женственной. Ренни даже был не против ее возвращения в «Шальные козыри», ведь с кончиной Виктора кончились и деньги. По сути, Ренни-то и предложил ей снова влиться в трудящийся класс. Что за парень!

Грубый, тупой, безмозглый авантюрист, хватающий все, что плохо лежит. Да уж, подарочек на все сто. Лучший засранец города.

Но с ним было хорошо. Вот только сегодня Виктор выкроил времечко из своего плотного расписания и явился их навестить с того света. Не сказать, чтобы это так сильно их потрясло. Наверное, когда все время смотришь кино про разных монстров, привыкаешь к ним и перестаешь удивляться. Да и Виктор за тридцать с чем-то лет жизни на этой планете сверх меры насытил свой организм разной гадостью. И сейчас, должно быть, в своей могиле вертится под сотню оборотов в секунду.

Под жестким, безжалостным светом лампочки в ванной Барб чувствовала себя паршиво. Но она понимала, что это приступы чувства одиночества, а с ними нужно бороться. Есть способ: ощутить Ренни на себе, внутри себя, — быстро и просто, лучше не бывает. По крайней мере, Барб ничего лучше не знала.

Вернувшись, она застала Ренни полусонным и почти готовым. Он лучше всего функционировал, если ему удавалось между «сеансами» минут пять подремать. Барб разбудила его окончательно при помощи рта, ни слова при этом не сказав. Следующие полчаса оба изрядно шумели. После того как Ренни, по его словам, «промывал насос», его хватало надолго.

Потом оба улеглись на спины, отбросив простыни, чтобы испаряющийся пот остудил тела.

— Ты слышал? — настороженно спросила Барб.

— Что слышал?

— Царапается так тихонько, будто мышь.

— Это котяра твой бестолковый.

— Он так не скребется.

— Значит, мышь. В этом доме полно мышей!

— Слушай!

Ренни прислушался. Если это и в самом деле мышь, то она может бульдога в подворотню утащить себе на завтрак.

Барб толкнула его в плечо:

— Это же под кроватью!

— Господи боже! — Ренни свесился и заглянул под кровать.

Оттуда выскочила бейсбольная бита и так ударила Ренни в подбородок, что из глаз искры посыпались. На бите осталась засохшая кровь Виктора. Затем нечто плотное, гибкое, словно удав, обвилось вокруг горла Ренни и потащило вниз, в темноту.

Ренни забулькал и захрипел, теряя сознание. Была мысль, что на него напал жуткий огромный червяк в сопровождении множества червей поменьше. Ренни застучал пятками по ковру, задергался, силясь вдохнуть. Барб уже завелась, издавая жуткие вопли с перерывами на вздохи. У-у-у, как это бесило Ренни!

Чьи-то пальцы вцепились ему в глотку, но Ренни их отодрал. Однако тут же другой извивающийся отросток ухватил его за руку.

Оттолкнувшись от кровати, Ренни потащил неведомого агрессора на свет. В роли любимого подкроватного барабашки из детских страхов на этот раз выступал все тот же старина Виктор. Аккурат в том состоянии, в каком его похоронили: с переломанными костями и без головы.

Цепкое, будто колючая проволока, сплетение ссохшихся мышц и мертвой резиновой плоти мгновенно обездвижило Ренни. Бороться с этим было так же немыслимо, как с водным потоком. То, что прежде было руками и ногами Виктора, более не стесненное твердостью костей, извивалось и сгибалось, будто щупальца, и двигалось куда быстрее кулака Ренни. Они обвили его глотку, грудь, живот, и он чувствовал: вот и настало время большого чиха, который вытряхнет разом всю жизнь из парня по имени Ренни Бун.

Он визжал и стонал, судорожно полосуя ногтями и попадая большей частью по своему же лицу. И тут Барб, наконец умолкшая, примчалась из кухни, потрясая самым большим секачом, какой Ренни видел в своей жизни.

Виктор однажды угрожал ей этим секачом, поэтому она знала, где искать.

Она уж точно пересмотрела ужастиков, особенно про психов и кухонную утварь. Сейчас по кабельному все это дерьмо показывают, смотри сколько влезет. Она рубила и рубила, точно сумасшедший дровосек, но Ренни задела всего разок, случайно.

Неотвязный резиновый Виктор развалился под ее ударами, как глиняный горшок под дисковой пилой. Отодрав удушающее кожаное щупальце от рта, Ренни приподнялся, сел и втянул воздух.

— Барб, мать твою, ты ж меня располосовала!

— Милый, прости, я промазала, эта тварь по всему тебе расползлась!

Барб помогла ему встать на ноги. Ренни покачивался, чувствуя растерянность, — как-то не привык, чтобы его спасали, да еще и били перед этим. Оба стояли по щиколотку в рубленом мясе, Ренни дрожал. Потом в искреннем порыве прижал к себе Барб: