Когда мертвые оживут - Лондон Мэтт - Страница 17

Внезапно мне до боли захотелось выпить, но джин мы весь извели на дезинфекцию. Придется домой добираться с пересохшим горлом.

— Аррете! — заорал я. — Останови, останови машину!

Водитель подумал, что я свихнулся, но машину остановил. Мы с ним еще не расплатились, потому вряд ли он удерет, оставив нас на шоссе.

— Что это ты придумал? — спросила Джози, выбираясь из машины следом за мной.

Синди не вышла, она сжалась в комок на заднем сиденье.

— Не оставлять же этого несчастного вонючку на дороге. — Я достал керосин и спички.

— А-а-а, — произнесла Джози, глядя на дергающиеся руки и ноги.

Собирать разбросанные части, рискуя подцепить заразу, мы не стали, просто каждую в отдельности облили керосином и подожгли. Хочется думать, теперь бедняге-жандарму легче будет упокоиться с миром. Если мне не повезет, даст бог, кто-нибудь окажет эту же услугу и мне. Только вот надеюсь, мне не придется проделывать этого с Джози.

Адам-Трой Кастро

В ПРЕДДВЕРИИ АДА

Произведения Адам-Троя Кастро номинировались на несколько премий, в том числе на «Хьюго», «Небьюлу» и премию Брэма Стокера.

Он — автор романов «Emissaries from the Dead» и «The Third Clare of the God», а также двух иллюстрированных путеводителей по миру нежити, созданных в соавторстве с художником Джонни Атомиком: «Z Is for Zombie» и «V is for Vampire». Рассказы Адам-Троя Кастро печатались в журналах «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Science Fiction Age», «Analog», «Cemetery Dance» и ряде антологий. Я включил его рассказ в сборник «Нежить» и напечатал в журнале «Lightspeed». Также им написаны сборники рассказов «A Desperate», «Decaying Darkness» и «Tangled Strings».

Как раньше, так и теперь люди разных культур по-разному рисовали себе загробную жизнь. Греки воображали залитые солнечным светом поля элизиума и бесконечный безумный мрак Аида, викинги — пир с пьяными драками и резней в чертогах Валгаллы. Данте представлял ад в виде колоссальной воронкообразной ступенчатой ямы. Наверное, страшные вулканы Средиземноморья породили образ подземного мира, наполненного огнем, а словом «геенна», которое теперь ассоциируется с преисподней, называли долину к юго-западу от древнего Иерусалима, где сжигали мусор и мертвых животных.

Но вряд ли кто-нибудь задавался вопросом о том, какое посмертие ожидает обращенных в зомби.

«Одна из главных „страшилок“ данного жанра в том, что мы, обычные люди, можем превратиться в отвратительные существа, противные нашей природе и способные на невообразимое, — говорит Адам-Трой Кастро. — Мы смеемся, когда герой лихо сносит голову неуклюже ковыляющему гнилому монстру, но склонны забывать, что этот гнилой монстр когда-то был человеком, и, быть может, не из худших. Стивен Кинг написал роман о бешеном сенбернаре Куджо, убивавшем людей. Но мы не можем ненавидеть Куджо, ведь он изо всех сил старался быть хорошим псом. Просто некая зараза изменила его, сделала опасным. Представьте, что ощутил бы Куджо, если бы к нему вернулась способность понимать, какое зло он творит? А что ощутил бы в такой ситуации человек?»

Твой убийца и спаситель, знавший тебя в настоящей жизни, плачет, исполняя свой долг. Прикосновение ствола винтовки ко лбу кажется нежным, как прощальный поцелуй. Твой убийца просит прощения, зовет тебя по имени, говорит, что ему очень жаль. Но ты не понимаешь слов, не узнаешь своего имени, не испытываешь благодарности за то, что он кладет конец твоему жалкому и страшному существованию. Он для тебя лишь преграда на пути; остатки инстинктов, которые только и руководят тобой, толкают твое гниющее тело к человеку, готовому окончательно умертвить тебя. Ты не пытаешься уклониться от пули, ибо просто не понимаешь, что это такое. Ты только страдаешь оттого, что не можешь добраться до цели, и стонешь от горя. Затем спаситель давит на спуск, мир наполняется огнем, и твоя голова разлетается осколками костей, брызгами мозга и крови. Со стены позади стекает все хорошее, чем ты был при жизни, и все гнусное и грязное, чем ты стал после первой смерти.

Твой бывший близкий друг утешает себя, говоря, что сейчас ты в лучшем мире. И здесь мы оставим его, пожелав всего доброго: если и не жить долго и счастливо, то хотя бы умереть не от этой же заразы. В его истории нет ничего необычного, таких историй тысячи. Но твоя еще не окончена.

Да и будет ли у нее конец? Ты просыпаешься в невообразимой дали под сумеречным небом, грязно-серым, будто засаленная, измызганная, давно не стиранная простыня. Ты наг, и от холода по твоей коже бегут мурашки. Ты мерзнешь, а значит, живешь. Ты голоден, но не тем тупым необоримым голодом, каким одержимы превращенные болезнью в тварей, не живых и не мертвых. Этот голод вполне человеческий, в нем есть ощущение пропущенных обедов и ужинов, от него в теле рождается дрожь. Его можно терпеть, он не доводит до отчаяния. Он неприятен, но все же намного лучше, чем голод живого мертвеца, грызущая, болезненная пустота, ужасный, могучий голод, способный поднять на ноги даже изувеченный труп.

Вокруг холодно, будто в пещере. Земля, на которой ты лежишь лицом вверх, кажется сухой и твердой, как бетон. В ней нет тепла. Такое впечатление, что ее никогда не касалось солнце, в ней не прорастала трава.

Но не жесткость этого ложа заставляет твое лицо исказиться от боли. Тебя захлестывает поток воспоминаний о том, кем ты был раньше, когда мир еще не превратился в кромешный ад, а потом сменяется воспоминаниями о каждом твоем шаге после того, как ты превратился в нежить. Ты вспоминаешь прежних знакомых, в которых потом видел лишь ходячее мясо, помнишь крики раненых. А ты при этом чувствовал лишь голод. Ты вспоминаешь, как раздирал пальцами рану на животе, истекающую горячей кровью, вспоминаешь, как твоя несчастная жертва умоляла прикончить ее, а ты все запихивал ее горячие внутренности в свой жадный нелепый рот. Ты вспоминаешь в точности, сколько кошмарных минут она прожила, а ты не видел в ней ничего, кроме мяса, даже когда она назвала тебя папой. Когда ее сердце остановилось, ты потерял к ней интерес и сидел рядом лишь потому, что не чуял поблизости другой живой добычи. Затем она встала, воскресла к не-жизни ходячего мертвеца с распотрошенными телом и душой. А ты ушел прочь. Ты видел, что она пытается следовать за тобой, однако отстает с каждым шагом, но не придавал этому значения.

Когда ты был шагающим трупом, питающимся теплой живой плотью, воспоминания тебя не мучили. Но чем бы ты ни стал сейчас, они догнали тебя, и теперь от них не спастись. Как и в прежние годы, ты уже не забудешь то время, когда у твоей жены рос живот и с ним росло обещание новой чудесной жизни. Не забудешь, как впервые взял на руки прекрасный теплый комочек, как впервые взглянул на крошечное личико дочери и ощутил, что тебя с нежданной силой захлестывает волна любви. Как изумился ее первой улыбке — она улыбнулась тебе, узнала тебя! Как счастлив ты был, когда дочь смеялась, бегая вокруг. Ее смех был лучше любой музыки. Затем мир стал адом, с небес посыпалась зола, все вокруг наполнилось чудовищной, бессмысленной жестокостью. Ты хотел спасти ее и себя. Жена умерла от обычной лихорадки, и после такой смерти ничто не тревожит покой усопшего. Измученная дочь заснула, а ты смотрел на нее и слушал, как четыре гнусные немертвые твари копошатся за хлипкой стенкой. Ты шептал тихонько, чтобы не разбудить, обещания уберечь ее от зла, не позволить ей превратиться в одного из них и самому таким не стать. А потом были долгие недели отчаянной борьбы за выживание. Твоя дочь после смерти матери все время молчала — до того дня, когда удача отвернулась и ты все-таки стал одним из них. И тогда твоя дочь сказала тебе «папа», перед тем как умереть от твоих рук и зубов.

Ты плачешь, пока усталость не лишит тебя сил даже плакать.