Глотка - Страуб Питер - Страница 30

11

– Привет, приятель! – неестественно громко произнес Рэнсом. – Ты заставил нас поволноваться.

– Тим и Джон, как приятно вас видеть! – ответил Том, переводя взгляд с одного на другого, в то время как пальцы его застегивал пуговицы жилета.

– Ну разве не здорово, – продолжал он, открывая стеклянную дверь. Джон сделал шаг назад, чтобы обойти ее, и протянул Тому правую руку. Том пожал ее со словами. – Даже трудно себе представить.

– Прошло много времени, – кивнул Джон Рэнсом. – Слишком много.

– Заходите, – пригласил нас Том, отступая в полутьму коридора. Зайдя внутрь, я уловил запахи мыла и шампуня, доносившиеся из его ванной. На столах и на стенах горели настольные лампы. В огромной комнате, как всегда, царил беспорядок. Я прошел дальше, Джон следовал за мной.

– Очень мило с твоей стороны, что ты согласился... – Рэнсом запнулся, разглядев наконец, что представлял собой первый этаж дома Пасмора. Несколько секунд он стоял, что называется, с открытым ртом, потом оправился и продолжил фразу. – Что ты согласился повидаться со мной. Это очень много для меня значит, особенно с того момента, когда Тим объяснил мне, что ты хочешь сообщить нам кое-какие факты... личного свойства.

Джон продолжал разглядывать комнату, не похожую ни на одну другую комнату Миллхейвена. Леймон фон Хайлиц, живший в этом доме до Тома, превратил почти весь первый этаж в одну огромную комнату, где стояли шкафы, забитые папками, книгами и подшивками газет, столы, заваленные отчетами о том убийстве, которое интересовало Тома в данный момент, а также диваны и кресла, расположенные в полном беспорядке. Том Пасмор мало что изменил в доставшемся ему доме. Шторы были по-прежнему задернуты в любое время суток, везде горели старинные торшеры и библиотечные лампы под зелеными абажурами, освещавшие мягким светом стеллажи с книгами и обеденный стол в другом конце комнаты. У стен стояли высокие стерео-колонки, соединенные длинными проводами с каким-то сложным аудиооборудованием. Компакт-диски были навалены, как костяшки домино, на пяти-шести разных полках, а также лежали стопками прямо на полу.

– Я знаю, – сказал Том. – На первый взгляд мое жилище выглядит странно, но, можешь мне поверить, в другом конце комнаты есть очень удобное место, где можно посидеть и поговорить спокойно. – Он махнул рукой в ту сторону. – Проходите.

Джон Рэнсом продолжал ошалело рассматривать офисную мебель и шкафчики с картотекой.

– Знаешь, – сказал он Тому, – хотя мы и не виделись со школы, я читал о тебе в газетах. Меня просто потрясло твое участие в деле Уитни Уолша. Это было потрясающе. Так значит, ты догадался обо всем, сидя здесь, в этой комнате?

– Именно так, – подтвердил Том, знаком приглашая нас садиться на любой из поставленных под прямым углом друг к другу диванчиков, перед которыми стоял заваленный книгами журнальный столик со стеклянной крышкой. На середине стола стояли ведерко для льда, три бокала, кувшин с водой и всевозможные бутылки с напитками. – Все было напечатано в газетах. Каждый мог это заметить и рано или поздно, наверняка бы заметил.

– Да, но разве ты не делал то же самое множество раз? – спросил Рэнсом, усаживаясь лицом к противоположной стене, на которой висело с полдюжины картин. Я сел с левой стороны стола, а Том устроился напротив на стуле. Рэнсом пожирал глазами бутылки.

– Время от времени мне удавалось указать некоторым людям на то, чего они не заметили, – Том выглядел так, словно ему было не по себе. – Джон, прими мои соболезнования по поводу этого ужасного происшествия с твоей женой. Полиции удалось продвинуться в этом деле?

– Хотелось бы мне сказать тебе да.

– А как состояние твоей жены? Есть признаки улучшения?

– Нет, – сказал Рэнсом, по-прежнему не сводя глаз с бутылок и ведерка со льдом.

– Мне очень жаль, – сказал Том. – Думаю, ты не откажешься выпить. Что тебе налить?

Рэнсом сказал, что будет водку со льдом, и Том, нагнувшись над столом, воспользовался серебряными щипцами, чтобы положить лед в невысокий стакан, который он затем почти до краев наполнил водкой. Том вел себя так, словно для него не было сейчас ничего важнее состояния Джона Рэнсома. Интересно, подумал я, нальет ли он что-нибудь себе. Я знал, в отличие от Рэнсома, что Том встал с постели не больше получаса назад.

Во время наших ночных телефонных разговоров, которые длились иногда по два-три часа, я иногда представлял себе, что Том Пасмор начинает выпивать, едва встав с постели, и заканчивает, когда снова ложится туда. Он был самым одиноким человеком из всех, кого я встречал в своей жизни.

Мать Тома была полусумасшедшей алкоголичкой, а отец – Виктор Пасмор, которого он считал своим отцом, пока не узнал, что это не так, – человеком злым и глупым. Том знал своего настоящего отца, Леймона фон Хайлица, совсем недолго. Вскоре после того, как он выяснил, кто его отец, Леймон был убит в ходе единственного расследования, которое они с Томом провели вместе. Том нашел тело отца на втором этаже этого самого дома. То расследование сделало семнадцатилетнего Тома знаменитым и принесло ему два огромных состояния, но оно же приковало его к той жизни, которую он вел по сей день. Он жил в доме отца, носил одежду отца и продолжал дело его жизни. Он учился в местном отделении университета штате Иллинойс и написал в то время две монографии, наделавшие шума в академических кругах, – одну о смерти знаменитого плагиатора восемнадцатого века Томаса Чэттертона, другую – о похищении Линдберга. Он поступил на юридический факультет Гарварда в тот самый год, когда студент последнего курса был арестован по подозрению в убийстве, после того как его нашли без сознания в номере мотеля рядом с трупом его подружки. Том поговорил с людьми, обдумал имеющуюся в его распоряжении информацию и представил полиции неопровержимые доказательства, после чего студент был освобожден из тюрьмы, а его место занял известный английский профессор. Он отклонил предложение родителей спасенного студента оплатить его обучение до последнего курса юридического колледжа. Когда репортеры начали особенно активно одолевать Пасмора, он оставил Гарвард и укрылся от них за стенами собственного дома. Он мог быть только тем, кем был – он был слишком хорош, чтобы быть кем-то еще.

Думаю, что именно тогда Том и начал пить.

Том по-прежнему очень напоминал юношу, каким был когда-то, – все его волосы были при нем, и в отличие от Рэнсома он не прибавил ни одного килограмма веса. Несмотря на чуть старомодную манеру одеваться, Том напоминал профессора колледжа куда больше, чем Джон. А следы его пьянства – мешки под глазами, легкая припухлость щек, вечная бледность – вполне могли сойти за результат ночного сидения в библиотеке.

Том застыл на несколько секунд с бутылкой водки в руках и внимательно посмотрел мне в лицо. Я понял, что он с первого взгляда догадался о моем состоянии.

– Хочешь выпить? – Том прекрасно знал мою историю.

Джон Рэнсом задумчиво посмотрел в мою сторону.

– Что-нибудь легкое, – сказал я.

– О, – сказал Том. – За этим придется сходить в кухню. Почему бы тебе не отправиться со мной и не посмотреть самому, что есть у меня в холодильнике?

Я прошел вслед за ним в кухню.

Здесь тоже все было оставлено так, как во времена фон Хайлица – высокие деревянные буфеты, двойные медные раковины, тусклое освещение. Единственным, что здесь было нового, оказался огромный холодильник размером примерно с рояль. Длинный стеллаж из открытых полок пришлось подпилить, чтобы холодильник вообще поместился в кухне. Том открыл дверцу этого белого монстра – это было все равно что открыть дверцу экипажа или фургона.

На нижней полке холодильника – в то время как все остальные полки были пусты – стояло не меньше дюжины банок пепси и кока-колы и упаковка из шести бутылок содовой. Я выбрал содовую. Том бросил льда в высокий бокал и налил сверху лимонад.

– Ты спрашивал, куда делась машина его жены? – поинтересовался Том.