Дети капитана Гранта (илл. П. Луганского) - Верн Жюль Габриэль - Страница 29

— Ну нет, — возразил Паганель, — нельзя рассчитывать на перемену погоды, когда на горизонте не видно ни облачка.

— Тем хуже, — заметил Гленарван, — наши лошади измучены зноем… А тебе, мой мальчик, не слишком жарко? — прибавил он, обращаясь к Роберту.

— Нет, милорд, — ответил мальчуган, — я люблю жару. Жара — вещь хорошая!

— Особенно зимой, — глубокомысленно заметил майор, выпустив клуб дыма от своей сигары.

Вечером сделали привал у заброшенного ранчо — глиняной мазанки с соломенной крышей. Около хижины был частокол, правда полусгнивший, но все же он мог оградить лошадей от лисиц. Самим лошадям эти хитрые звери не страшны, но они перегрызают их недоуздки, и лошади пользуются этим, чтобы вырваться на свободу.

В нескольких шагах от ранчо была вырыта яма, очевидно служившая кухней, так как в ней виднелась остывшая зола. Внутри ранчо имелись скамья, убогое ложе из бычьей кожи, котелок, вертел и чайник для приготовления матэ — чая индейцев из сушеных трав, очень распространенного в Южной Америке. Его пьют, как многие американские напитки, через соломинку. По просьбе Паганеля, Талькав приготовил несколько чашек матэ, и путешественники с удовольствием запили им свой обычный ужин, найдя индейский напиток превосходным.

На следующий день, 30 октября, солнце встало в знойной дымке и устремило на землю необыкновенно жгучие лучи. Жара была невыносимой, а на равнине, к несчастью, нигде нельзя было укрыться от нее. Однако маленький отряд снова храбро двинулся на восток. Несколько раз в пути встречались огромные стада коров и быков. Не имея сил пастись из-за этой удручающей жары, скот лениво лежал на траве. Сторожей, вернее сказать пастухов, не было. Одни собаки сторожили эти стада. Впрочем, здешние быки очень мирного нрава и, не в пример своим европейским родичам, не впадают в ярость при виде красного цвета.

— Это потому, что они пасутся на земле республики, — сказал Паганель и сам пришел в восторг от своей шутки во французском духе.

К полудню в пампасах начались изменения, которые не могли ускользнуть от глаз, утомленных однообразием этих мест. Злаки стали реже. Вместо них появились тощие репейники и гигантские чертополохи, футов в девять вышиной, которые могли бы осчастливить всех ослов земного шара. То и дело попадались низкие колючие кусты с темной зеленью. На такой иссушенной почве это была самая пышная растительность. До сих пор влага, сохранявшаяся в глинистой почве равнины, питала луга, и ковер травы был густ и роскошен. Но теперь этот ковер, местами истертый, местами прорванный, обнажил свою основу и обнаружил скудость почвы. Талькав указал спутникам на эти явные признаки возраставшей сухости.

— Я лично ничего не имею против этой перемены, — заявил Том Остин, — все трава да трава — это может и надоесть.

— Да, но там, где есть трава, есть и вода, — отозвался майор.

— О, у нас ее еще много, — вмешался Вильсон, — да и по дороге мы наверняка встретим какую-нибудь реку.

Услышь это Паганель, он, конечно, не упустил бы случая сказать, что между Рио-Колорадо и горами аргентинской провинции рек очень мало, но как раз в этот момент географ объяснял Гленарвану одно явление, на которое тот обратил его внимание.

С некоторого времени в воздухе как будто чувствовался запах гари, а между тем до самого горизонта не видно было никакого огня. Не замечалось и дыма — указания на отдаленный пожар. Таким образом, это явление нельзя было объяснить какой-нибудь обычной причиной. Вскоре запах горелой травы стал так силен, что все, за исключением Паганеля и Талькава, были удивлены.

На вопросы своих друзей географ, всегда готовый все объяснить, поведал им следующее:

— Мы с вами не видим огня, но чувствуем запах дыма. А ведь нет дыма без огня, и эта поговорка так же верна в Америке, как и в Европе. Значит, где-то есть и огонь. Просто здесь в пампасах такая ровная поверхность, что воздушные течения не встречают никаких препятствий, и запах горящей травы часто чувствуется миль за семьдесят пять.

— За семьдесят пять миль? — недоверчиво переспросил майор.

— Да, именно, — подтвердил Паганель. — Надо сказать, что эти пожары охватывают большие пространства и порой достигают значительной силы.

— Кто же поджигает траву? — спросил Роберт.

— Иногда молния, когда травы очень высушены зноем, а иногда это дело рук индейцев.

— А зачем они это делают?

— Индейцы утверждают — не знаю, насколько это верно, — будто после таких пожаров в пампасах лучше растут злаки. Возможно, зола удобряет почву. Я же думаю, что цель этих пожаров — уничтожить миллиарды клещей, докучающих стадам.

— Но такой энергичный способ может стоить жизни животным, бродящим по равнине, — заметил майор.

— Так и бывает, но какое это имеет значение, когда скота так много!

— Я забочусь не об индейцах — это их дело, — продолжал Мак-Наббс, — а думаю о путешественниках, которые проезжают через пампасы. Ведь их может настигнуть огонь!

— Как же, как же! — с видимым удовольствием воскликнул Паганель. — Это порой случается, и я лично с удовольствием полюбовался бы таким зрелищем.

— Это похоже на нашего ученого, — сказал Гленарван. — Из любви к науке он согласился бы сгореть заживо!

— Ну нет, дорогой Гленарван, но я ведь читал Купера, и его Кожаный Чулок научил меня, как спастись от надвигающегося пламени. Надо просто вырвать траву на несколько саженей вокруг себя. Нет ничего проще. Поэтому-то я нисколько не страшусь приближения пожара и, напротив, мечтаю его увидеть.

Но пожеланиям Паганеля не суждено было осуществиться, и если он и оказался наполовину изжарен, то только по милости нестерпимо жгучих лучей солнца. Лошади тяжело дышали, измученные тропической жарой. Тени можно было ждать только от изредка набегавшего на огненный диск облачка. Тогда всадники, подгоняя лошадей, старались держаться в освежающей тени, которую вместе с облаком гнал вперед западный ветер. Но лошади скоро отставали, и солнце, ничем не заслоненное, заливало новыми огненными потоками иссохшую почву пампасов.

Вильсон, заявляя, что у них есть достаточный запас воды, не подумал о неутолимой жажде, терзавшей в течение этого дня путников, а его утверждение, что на их пути наверняка встретится какая-нибудь река, было слишком поспешным. На самом деле речек не было видно (однообразно плоская почва не представляла для них удобных русел), даже искусственные водоемы, вырытые руками индейцев, и те все пересохли. Видя, что земля становится с каждой милей все суше, Паганель заговорил об этом с Талькавом и спросил, где рассчитывает он найти воду.

— В озере Салина-Гранде, — ответил индеец.

— А когда мы доедем до него?

— Завтра вечером.

Обычно аргентинцы во время путешествий по пампасам роют колодцы и находят воду на глубине нескольких футов. Но так как у путешественников не было нужных инструментов, они не могли прибегнуть к этому способу. Пришлось ограничивать порции воды, и хотя ее хватало, чтобы никто не испытывал мучительной жажды, но напиться вволю тоже было нельзя.

Вечером, после перехода в тридцать миль, сделали привал. Все рассчитывали выспаться и отдохнуть, но ночью тучи назойливых москитов и комаров не дали никому покоя. Их появление указывало на предстоящую перемену ветра. И действительно, вскоре он изменил направление: стал дуть с севера. А эти проклятые насекомые обычно исчезают лишь при южном и юго-западном ветре.

В то время как майор спокойно переносил эти мелкие житейские неприятности, Паганель, напротив, негодовал на них. Проклиная москитов и комаров, он сожалел о том, что нет подкисленной воды, которая успокаивала бы зуд от множества укусов. И, хотя майор пытался утешить географа, говоря, что им еще повезло, если из трехсот видов насекомых, известных естествоиспытателям, приходится иметь дело только с двумя, Паганель встал в плохом настроении. Однако, когда отряд на заре собирался двинуться в путь, торопить ученого не понадобилось, так как в этот день предстояло добраться до Салина-Гранде. Лошади были переутомлены. Они чуть не умирали от жажды, хотя всадники, заботясь о них, и урезывали свою собственную порцию воды. Засуха еще больше давала себя чувствовать, а зной при северном, несущем пыль ветре — этом самуме пампасов — казался еще нестерпимей.