Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 64

Однако если б это была мечта, он схватил бы ее в объятия и шептал ее имя, пока кандалы падали бы на пол. Вместо этого в свете разгорающегося фонаря Кейн выглядел ошеломленным.

Он смотрел на Таланн с удивлением и неприязнью, а может, с чем-то вроде застывшего неудовольствия. Потом замотал головой и прикрыл глаза рукой, охватив лоб большим и указательным пальцами.

– Ты Таланн, – хрипло прошептал он. – Ну конечно. Иначе все было бы слишком просто.

Ее сердце пело. Эти запинающиеся слова и растерянное лицо могли означать только одну простую и радостную вещь.

– Кейн… ты помнишь меня… – произнесла Таланн.

– А? – Он вскинул голову и посмотрел на нее испытующим взглядом.

Секунду спустя он скривился и начал шарить в своей робе.

– Да, как же, – пробормотал он, – помню.

– Значит, я не сплю. Ты пришел, чтобы спасти меня. На его полускрытом лице угадывалась внутренняя борьба; впрочем, наткнувшись на то, что искал, он немного успокоился. Когда он снова заговорил с Таланн, глядя ей в глаза, его лицо было угрюмо и хладнокровно.

– Да уж, поверь, я собираюсь вытащить тебя отсюда. Он держал в руках мелкий глиняный горшочек размером с кольцо, образованное из большого и указательного пальцев. Широкая горловина горшочка была заткнута пробкой.

– Смажь этим раны и съешь немного. Станет легче, и боль исчезнет. Не трать слишком много – Ламораку, может быть, еще хуже, чем тебе.

Таланн держала горшочек, пока Кейн отпирал несложные замки кандалов и наручников. Затем она быстро выполнила приказ. Какая бы магия ни была заключена в снадобье, оно помогло почти мгновенно – краснота и зуд в зараженных ранах от меча начали исчезать, а лихорадка почти сразу же отступила.

– Я не совсем так представляла себе нашу новую встречу, – заметила Таланн, втирая последнюю каплю зелья в раны на щиколотках и запястьях. – Вообще то я не из тех, кого надо спасать каждые пять минут…

Ее слова прозвучали неестественно, а исторгнутый вслед за ними смешок – и того хуже, однако Кейн, благодарение богу, ничего не заметил. Он стянул через голову робу заключенного, под которой обнаружился его обычный кожаный костюм с ножнами, и бросил ее Таланн.

– Одевайся. У нас меньше десяти минут, чтобы вытащить Ламорака и скрыться.

На миг Таланн полностью отдалась благословенному чувству прикрытой наготы.

– Спасибо. О Кейн, я даже не могу…

– Потом. Поговорим, когда выберемся отсюда. Там уж хоть благодарственный обед устраивай. Пошли к Ламораку.

– К Ламораку… – медленно повторила Таланн. – А ты знаешь… – «что он спит с Пэллес Рил?» – закончила она про себя, однако не смогла сказать это ему в лицо, тем более здесь.

– Что?

– В какой он камере? – поспешно исправилась она. – Я никого не видела – кто-нибудь еще спасся? Пэллес ушла? Она-то жива?

– Да… думаю, жива, – ответил Кейн, скривившись так, словно у него вдруг заболел живот. – Пока. Ну, пошли.

Однако вместо того чтобы открыть дверь, Кейн разжал пальцы, и фонарь упал на пол; животный рев вырвался из его груди, руки поднялись к голове. Лицо исказилось агонией, и, секунду постояв, он сполз по стене, цепляясь за нее руками. Ногти проскребли известняк, и Кейн упал на пол.

Коллберг вскочил с кресла помрежа; его мясистые подбородки тряслись.

– Господи, что это?

– Не знаю, сэр, – ответил техник, – но ему больно до чертиков. Вот, взгляните!

Телеметрия мозга показывала что-то невероятное, датчик боли просто зашкалило. Невозможно было сохранить сознание при такой боли. В мыслеречи сейчас звучал только утробный стон.

– Это что, припадок? – взревел Коллберг. – Да объясните же мне, что происходит!

Один из техников поднял взгляд от пульта и покачал головой.

– Для этого, сэр, вам придется дождаться Кейна. И тут снова раздалась мыслеречь актера, от которой сердце Коллберга упало.

«Похоже, все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать».

На полном скаку Берн добрался до дома суда. Когда молоденький перепуганный стражник выставил свою пику и потребовал остановиться и представиться, Берн соскочил с седла и бросился к нему, словно голодный волк.

– Посмотри на меня. Знаешь, кто я? Охранник кивнул, широко раскрыв глаза.

– Я делаю тебе подарок, солдат. Ты получаешь повышение по службе.

– Милорд?

– Ты не видел меня. Мы никогда не встречались. Этой ночью произошло вот что: ты шагал на посту и вдруг услышал какой-то звук… приглушенный крик, стук падающего тела, не важно. Придумаешь что-нибудь. Тебе нужно только отправиться к своему командиру и заставить его послать людей проверить каждого часового. Понял?

С тем же испугом солдат кивнул еще раз.

– Один из ваших, вероятно, уже мертв. Его убийца сейчас в Донжоне.

Солдат нахмурился.

– Не понимаю. Если он в Донжоне, то как он… Берн отвесил ему подзатыльник, и солдат пошатнулся.

– Он не арестованный, идиот! Он помогает арестованному сбежать!

– Сбежать? Это невозможно.

– Все зависит от тебя, солдат. Если этого человека поймают и убьют, я стану твоим другом, понял? Понимаешь, что означает для простого солдата иметь в друзьях имперского графа?

В глазах охранника зажегся интерес, и он кивнул еще раз.

– Но если хоть одна душа узнает, что я был здесь этой ночью, я стану твоим врагом. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит.

– Я вас не знаю, милорд.

Берн потрепал его по заалевшей щеке.

– Хороший мальчик.

Стражник побежал, стуча сапогами, а Берн оседлал своего скакуна. Он хотел вернуться прежде, чем здесь последует взрыв.

Казалось, рокотание вот-вот разорвет череп Кейна на части.

«Прошу прощения за крик, мой милый, но стены Донжона задерживают силу, поэтому мне приходится говорить громче.

Забудь о Ламораке. Он в Театре правды. Ты не доберешься до него за условленное время. Возможно, нам хватит женщины, если ты сумеешь вывести ее.

Если план не удался, возвращайся, и мы придумаем что-нибудь получше».

Присутствие исчезло из его мозга так же молниеносно, как появилось. Кейн вспомнил, что говорил Коллберг в артистическом фойе перед отправлением. Он словно наяву услышал:

«Да, и еще, насчет Ламорака… Если он жив – например, попал в плен, – вы ни в коем случае не должны помогать ему бежать».

Кейн не мог посмотреть на Таланн, не мог заглянуть в глубокие сиреневые озера ее глаз.

Он хрипло кашлянул и произнес про себя: «Похоже, все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать». «Коллберг, ублюдок старый, – добавил Кейн мысленно, хотя техника Студии ни за что не позволила бы ему произнести это вслух, – если существует способ показать людям, что ты такое, то берегись!»

Вслух Кейн произнес:

– Как нам добраться отсюда до Театра правды?

Глаза Таланн распахнута и в полумраке похожи на фиалки,

– Я… я не знаю точно, – мямлит она. – Ты… с тобой все нормально?

Я прислоняюсь ноющей головой к холодному известняку и силюсь выглядеть спокойным и уверенным – должно быть, своим «припадком» я до смерти перепугал ее. Да и сам перепугался не меньше.

– Ты там была? В Театре правды? Она неуверенно кивает и отводит глаза.

– Ламорак там?

– Да, его камера была пуста, когда я туда забрался, – ловко лгу я. – Если только он не обедает с Ма'элКотом, значит, он в Театре правды.

Смуглыми руками она ерошит свалявшиеся грязные волосы.

– Не знаю, не представляю, как туда добраться. Когда меня туда водили, мне на голову надевали мешок. Я ничего не видела.

У нас остается не больше пяти минут.

Вот так вот, говорит мне мое подсознание. Ты выиграл, Ма'элКот. Ты выиграл – другой ты, – жирная личинка, человек, которого я не могу назвать по имени.

Ты выиграл. Ламорак умрет. Игра закончена.

Я не знаю, как работает заклинание. Не знаю, мог ли еще кто-нибудь слышать рев Ма'элКота, сообщившего мне, что Ламорак лежит в комнате ужасов, что он слишком далеко и слишком хорошо охраняется. Это вам не средневековая камера пыток, нет; это очень современная, чистенькая и толковая комната пыток. Ею управляет выходец из Липке, чье имя давно стало синонимом бессмысленной жестокости.