Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 59

«Этого хватит, чтобы отвлечь их внимание», – подумала Пэллес. Она развернулась и побежала изо всех сил в направлении Лабиринта.

«Ну, давайте, давайте, ублюдки, – стучало у нее в голове. – Вылезайте все, иначе вам меня не поймать. Ну же!»

И они появились, выскочили из укрытий – десять, пятнадцать, тридцать человек в сером, с яростными лицами. Они бежали с огромной скоростью, а Пэллес уводила их все дальше от токали, в самое сердце королевства Канта. Позади нее здание, то самое, которое она обрушила на Берна, начало раскачиваться и подниматься в середине, словно из обломков пыталась выползти гигантская гусеница.

Это был Берн.

Пэллес опустила голову и бросилась бежать.

День четвертый

– У тебя нет никаких принципов.

– Сама знаешь, что несешь чушь несусветную.

– Ничего подобного. Ты все делаешь наперекор. Все делаешь по-своему, причем именно то, что запрещено. В глубине своей души самца ты подозреваешь, что правы другие. К принципам это не имеет никакого отношения – ты отрицаешь всякую власть просто потому, что тебе нравится нарушать правила. Ты как маленький ребенок, который шкодит и при этом улыбается.

– Нам что, обязательно обсуждать это сию минуту?

– Ты ничего не защищаешь – ты против всего на свете.

– Я защищаю тебя.

– Прекрати. Я же серьезно.

– Я тоже.

Сержант Хабрак прослужил в армии Анханы больше двадцати лет и потому мгновенно распознал выражение лица подходившего к стальным воротам графа Берна. Сержант слишком часто видел такие лица у офицеров, дававших смертельно опасное задание, или у пехотинцев, которых довели до кровавого мятежа, или у крестьян, которые с воплями бежали в атаку на рыцарей в броне, размахивая косами и вилами, чтобы противостоять грабежу и насилию. Сержант вскочил на ноги – на поясе звякнула связка ключей.

– Открой эти чертовы ворота, пока я не сшиб их с петель! – проскрежетал Берн.

– Одну секунду, милорд, секундочку… – Наконец Хабрак умудрился сунуть ключ в замок и распахнул ворота.

Берн прошествовал мимо, и Хабрак зашелся в хриплом кашле: от графа несло, как из запертого стойла в жаркий летний день. А что это за дерьмо налипло на его тяжелый костюм алого бархата? Граф выглядел и благоухал так, словно провел ночь в куче навоза.

Берн остановился и оглянулся через левое плечо на кашлявшего. Рукоять меча за спиной словно разделила его лицо пополам.

– Какие-нибудь проблемы? – низким смертоносным голосом спросил Берн. – Может быть, ты что-нибудь учуял?

– О нет, нет, конечно, нет, милорд. Ничего, совершенно ничего.

– Любопытно. Я же весь покрыт дерьмом,

– Я… милорд… э-э… я…

– Ладно. Открой эту чертову дверь.

– Э-э… оружие… граф… – нерешительно протянул сержант.

– Даже не думай, что сможешь обезоружить меня, Хабрак. По крайней мере этой ночью у тебя ничего не выйдет.

Хабрак не меньше других был наслышан о взрывном характере графа Берна и его сверкающем клинке, однако он уже пять лет прослужил сержантом стражи при имперском Донжоне и чувствовал свою правоту.

– Это… это обычная процедура, милорд. В целях безопасности.

– Думаешь, кто-нибудь из этих ублюдков сможет отнять у меня меч?

Ответ на подобный вопрос повлек бы за собой лишние неприятности, так что Хабрак отошел от основной темы разговора.

– Даже сам император оставляет оружие здесь, у меня, прежде чем пройти в ту дверь. Это по его приказу вооруженными входят в Донжон только стражники. Тот, кто с этим не согласен, может поговорить с ним лично.

Берн с рычанием расстегнул портупею и швырнул меч Хабраку – пусть бы тот его уронил. Однако сержант с облегчением вцепился в ножны крепче пиявки и со всем возможным уважением повесил меч на стену позади своего стола.

– Если ты пойдешь мимо Ямы, тебе понадобится лампа. Патруль гасит последние светильники в полночь.

Теперь Берн казался еще злее, чем когда только вошел. Сжав до белизны кулаки, он взял лампу и остановился у двери, посмотрел вниз, как будто рассчитывал сквозь дверь и высеченные в скале стены Донжона увидеть лицо человека, которого презирал.

Хабрак повернул ключ и распахнул дверь перед Берном. Граф пошел вниз по узкой длинной лестнице в темноту. Из подземелья хлынул встревоженный воздух, пропитанный застарелыми нечистотами, немытым телом, гнилыми зубами, разрушенными легкими мужчин и женщин, которые по многу раз вдыхали и выдыхали его. Закрыв дверь и возвратившись к своему столу, Хабрак испытал привычное облегчение.

Имперский Донжон Анханы – это лабиринт туннелей, выдолбленных в известняке под домом суда руками заключенных. Центральная общая камера, более известная как Яма, находится в естественной пещере на третьем уровне, В двадцати футах от пола вокруг нее тянется естественный балкон, по которому ходят стражники с арбалетами и обитыми железом дубинками.

В Яме постоянно в ожидании суда толпится народ – некоторые ждут месяцами, а иные годами, – а также заключенные, которым уже вынесен приговор и предстоит отправка в пограничные лагеря или восточные шахты. Только в Яме всегда горит свет, а потолок закопчен бесчисленными дымящимися светильниками. Наклонные туннели, вырезанные в скале, расходятся от балкона подобно спицам колеса, изредка соединенным перемычками. Эти туннели ведут в камеры-одиночки, где содержатся мелкие дворяне и бандиты из Лабиринта, а также те, у кого есть деньги или влияние, чтобы выбраться из Ямы.

Уединение считается в имперском Донжоне роскошью; слишком беспокойные приговариваются к Шахте.

В Донжоне царят тени и мерзкий воздух; горький, отвратительный запах отчаяния и жестокости смешивается с вонью человеческих испражнений и гниющей плоти. Единственный выход наружу – тот самый пролет ступеней, по которым сейчас спустился Берн, а туда можно попасть только от балкона Ямы. У заключенного Донжона не больше шансов сбежать на волю, чем у грешника – вырваться из ада,

Стражники с суровыми глазами подозрительно поглядывали на Берна, когда тот шел мимо них к балкону; они не доверяли никому – только друг другу. Берн не удостоил их даже взглядом.

На двери каждой одиночки было два вида запоров: массивные засовы и небольшие замочные скважины. Засовы были устроены так, что при попытке побега стража легко могла поставить их на место; замочные скважины предназначались для того, чтобы каким-то чудом вырвавшийся из камеры узник не мог побежать по коридорам, освобождая товарищей по несчастью быстрее, чем стража смогла бы водворить их на место.

У Берна был собственный ключ от нужной ему двери. Он повернул его, поднял засов вертикально и вошел.

Чисто убранная камера была обставлена неплохо, даже роскошно – по меркам жителей Донжона. Кровать с матрасом, чистыми простынями и одеялом, маленький письменный стол, удобное кресло и даже полка с книгами, чтобы скрасить узнику часы ожидания. На столе красовался поднос с остатками свиного окорока, картошки и черствого хлеба. Лежащий на кровати узник неохотно пошевелился, разбуженный звуком открываемой двери и резким светом водруженной Берном на стол лампы.

Узник повернулся к гостю и прикрыл ладонью слезящиеся глаза.

– А, Берн?

– Ты не все рассказал мне, Ламорак, – с ходу заявил вошедший.

Сконцентрировав полученную от Ма'элКота Силу в ноге, он сделал шаг и одним пинком разнес кровать Ламорака в щепки.

Нога Берна прошла сквозь матрас, и комната наполнилась облаками куриного пуха. От пинка тело узника взлетело в воздух. Рука Берна с безошибочностью коршуна схватила Ламорака за щиколотку и держала его вниз головой.

Сила, подаренная Ма'элКотом, так и играла в Берне. При одной мысли о том, что он может на одной вытянутой руке удерживать крупного мужчину, не прилагая для этого ни малейшего усилия, у него перехватило дыхание и сладко заныло в паху.