Девушка в зеркале (сборник) - Ахерн Сесилия - Страница 16

— Что здесь происходит? Мистер Уиллис, как вы себя чувствуете?

Хелен направилась к больному, а Джимми крепко взял Эмбер за руку и приказал:

— Свидание закончено, идите со мной.

— Уезжайте! — вдруг обратился к ней мистер Уиллис тихим, унылым, осипшим от крика голосом.

Джимми потянул Эмбер за руку.

— Да, да, сейчас, я ухожу.

— Уезжайте! Уезжайте! Уезжайте! — опять раскричался пациент.

— Уезжаю. — Эмбер вытерла глаза, собирая остатки гордости.

— Прочь! — угрожающе вскрикнул он и вскочил.

Не обращая внимания на уговоры Хелен, которая пыталась усадить его обратно в кресло, он обогнул кровать, шагнул к Эмбер, схватил ее за свободную руку и задержал, не давая уйти.

— Уезжайте! — тихо повторил Артур Уиллис.

— Я пытаюсь, — всхлипнула Эмбер, готовая снова разрыдаться.

Джимми хотел высвободить руку Эмбер, но Артур остановил его — уперся ладонью ему в грудь и проговорил:

— Немедленно уезжайте из этого дома. Ему нельзя заканчивать книгу.

Здвин опустился на колени у могилы отца и заплакал. Дела расстроились вскоре после его заключения в тюрьму. Никто не хотел связываться с отцом убийцы. Пять лет семейство продержалось на своих довольно значительных сбережениях, а затем Бертрам, отец Эдвина, занял денег у местного ростовщика, который, как, впрочем, и все представители этой профессии, никогда благотворительностью не занимался.

Воспользовавшись бедственным положением Бертрама, тот составил договор на крупный заём, и заемщик не сразу обнаружил, что вернуть долг вовремя представляется задачей практически неосуществимой, поскольку пошатнувшееся здоровье не позволяло ему больше работать. И вот фамильный дом постепенно пустел, лишаясь семейных ценностей — их забирали за долги, — а Бертраму становилось все хуже и хуже, пока он не умер, говорили, что с горя. Это случилось за два года до освобождения Эдвина.

— В конце жизни он поддался слабости. — Мать произнесла это с таким презрением по отношению к человеку, женой которого была более тридцати лет, что Эдвин испугался. Он не знал, что тяжелые времена сделали ее суровее, строже, она стала толстокожей и жестокой — только так она смогла выжить. Теперь мать совсем не была похожа на ту изнеженную даму, что каждый день рыдала на заседаниях суда. Впервые Эдвин осознал, что в нем больше сходства с матерью, чем с отцом.

— Он не должен был просить помощи у этого человека, не должен был открывать ему двери, но твоему отцу так хотелось расплатиться с долгами! А по мне так лучше долги, чем дьявол в собственном доме. Он отнял у нас все.

— Матушка, но ведь у нас больше нечего взять? Теперь он оставит нас в покое.

— Он — сам дьявол, сын мой. Он похитил душу твоего отца.

— Может, я смогу упросить его дать мне работу и отработаю долг? Он согласится, ведь нам нечем ему платить.

— Вряд ли. Он намерен забрать твою дочь.

— Маргарет? Но она же ничего не умеет делать..

Мать перебила, невесело усмехнувшись:

— Ты совсем отупел на каторге, как я посмотрю. Не работница ему понадобилась, а жена.

— Но она ведь ребенок!

— Ей двенадцать лет, она уже достигла брачного возраста. Он ни перед чем не остановится, чтобы, заполучить ее. Он давно этого хотел.

Эдвина охватил гнев такой силы, какой он испытывал лишь однажды — в ночь, когда убил жену.

— Кто этот человек? — сквозь зубы спросил он.

Его мать почувствовала исходящее от него бешенство и с надеждой выпрямилась:

— Его зовут Руфус Сойер. Бывший любовник твоей жены, если ты еще не забыл.

Услышав, как в замке поворачивается ключ, Герман перестал читать. Он с самого утра был зол, однако теперь его вены налились безумным бешенством, подобным тому, что бурлило в крови Эдвина Грея. Он чувствовал себя точно дикий зверь в клетке, и, пока он дожидался Эмбер, гнев его рос, готовясь вырваться наружу. Давно стемнело, а ее все не было, ее телефон не отвечал, а гнев тем временем копился и закипал. Герман был взбешен вдвойне — из-за сочувствия к Эдвину Грею, он негодовал за двоих, потому что негодяй, укравший у Эдвина жену, теперь покушался и на его дочь, невинное дитя. Пусть не Герман придумал этот сюжетный ход, а его соавтор, но Герману понравилось. Отличная находка — вызывает бурные эмоции, заставляет сопереживать герою. Герману больше всего хотелось, чтобы читатели отождествляли себя с персонажами романа. И сейчас, по возвращении Эмбер, он обрушит на нее двойную порцию ярости — свою и Эдвина, своего протагониста.

— Как прошел день? — спросил Герман, приближаясь к жене сзади.

Она со вздохом обернулась, и он увидел ее заплаканное лицо, красные глаза и распухший нос. Это немного сбило его с толку, но он тут же мысленно одернул себя.

— Ужасно, — всхлипнула Эмбер. Она даже не пыталась утирать капающие слезы. — Ужасный день, Герман.

— Что ж твой любовник тебя не развеселил?

— Какой любовник? Герман, я же тебе говорила, что больше с ним не встречаюсь. Уже три месяца. Я устала повторять: все кончилось.

— Да не тот, Эмбер. Я выследил тебя.

— Ты выследил меня? — Эмбер хотела было что-то добавить, но не смогла, повернулась и направилась к лестнице.

Герман заставил ее остановиться, грубо схватив за руку, так что она вскрикнула от боли.

— Куда ты идешь?

— Сказать тебе куда? Я иду наверх, чтобы собрать вещи. Я уезжаю домой, потому что не могу больше тут оставаться, мне надоели твои чудовищные выходки. Я хочу домой. Хочу, чтобы все было как прежде…

— Прежнего не вернешь! — закричал он. — Ты все испортила!

— Так позволь мне исправить! Однако здесь, в этом доме, это невозможно. Я должна ехать домой, Герман. Я люблю тебя и хочу быть с тобой, но оставаться здесь я не в силах. Прошу тебя, уедем отсюда.

— Чтобы ты снова могла меня обманывать? — Герман схватил лампу и швырнул ее через всю комнату.

Лампа разбилась, и в комнате стало темно. Эмбер вскрикнула, будто от удара, и бросилась вверх по лестнице. Герман побежал следом, выкрикивая:

— Кто он, Эмбер? Кто он? Скажи мне. Он лучше меня? Богаче? Он лучше в постели? Чем он лучше, ты, глупая шлюха?

Он кричал и ругал ее последними словами, а когда она захлопнула и заперла дверь спальни, он принялся колотить в дверь кулаками, пинать ее и бегать по площадке, выкрикивая ругательства и оскорбления. В минуты затишья Герман слышал, как жена плачет за дверью, и с каждым ее всхлипом распалялся еще сильнее. Ему хотелось побольнее ранить ее, чтобы она ощутила себя жалкой, нелюбимой, ненужной — каким он ощущал себя, просыпаясь утром и даже во сне.

Наконец Эмбер затихла, пылающее горло Германа устало от брани, и он ушел в свободную спальню, где плакал, пока не уснул.

Хэтти у входной двери слышала, что в доме бушует скандал: раздаются крики, оскорбления, и не решалась позвонить. Может быть, лучше вызвать полицию? Она привезла поддельное заключение, где говорилось, что во время установки охранной системы в доме была обнаружена асбестовая пыль, что требует немедленного выселения жильцов для предотвращения угрозы их здоровью. Но, представив злющие глаза Германа, Хэтти посмотрела на лист дешевой бумаги, который держала в руке, с текстом, напечатанным на домашнем компьютере, и подумала, что он не такой дурак, чтобы ей поверить. Вон как он взбешен, куда лучше, да и безопаснее, приехать в другой раз, и не одной. Может быть, стоит взять с собой племянника, будет изображать представителя властей. Правда, ему только пятнадцать, но он высокий — сойдет за взрослого.

Возвращаясь к машине, Хэтти горячо воззвала к Господу: пусть миссис Бэнкс останется живой и невредимой… и хорошо бы Герман не расслышал шум двигателя.

Когда на следующий день Герман Бэнкс проснулся, его жена исчезла.

В полдень Германа разбудил звонок. Под утро усталость взяла над ним верх, и он провалился в тревожный, прерывистый сон. Природа, словно позаимствовав его настроение, разразилась чудовищной бурей, и не раз в течение ночи он опасался, как бы порыв ветра не снес крышу. Днем буря продолжила бушевать, проверяя на прочность деревья вокруг дома. В окна бились тяжелые потоки дождя, меняя направление и цели для удара внезапно и дружно, точно птичья стая.