Страсти ума, или Жизнь Фрейда - Стоун Ирвинг - Страница 13

– В каком смысле Польди недружественна?

– Это эвфемизм – «не очень любезная». Марта изучила цены.

– Кому захочется платить восемь гульденов, или три доллара и двадцать центов, чтобы поглазеть на нелюбезную девицу?

Зигмунд не знал, что сказать.

– Ну, доктор Фрейд, полагаю, я вас шокировала. Он обнял ее за талию и привлек к себе.

Они подошли к площади Рондо, где посетители столпились перед Калафати – огромной вращающейся китайской фигурой, вызывавшей восторг у детей. Марта и Зигмунд оказались в центре увеселительной зоны с ее саунами и ресторанами, каруселями, колесом обозрения, тирами, в которых солдаты стреляли по глиняным голубям в надежде выиграть розы для своих девушек; выставками, где демонстрировались сиамские близнецы, самая полная девушка, волосатая женщина.

Они вернулись на Гроссе–Цуфартсштрассе и, когда перед ними возник Эли, остановились перед пивной «Ли–зингер». Из двух известных ресторанов напротив – «Цум Вайссен Рессль» и «Швайцерхаус» – доносилась музыка, на тротуарах толпились девушки в ярких национальных костюмах, женщины из Баварии в синих юбках и белых фартуках, расхваливая свои товары: жареных карпов, горячий кофе, лимонад, шоколад, фрукты, салаты, воду. Зигмунд купил каждому жареного карпа с булочкой, Эли заказал всем по кружке пива.

– За ваше здоровье! – кивнули они друг другу. Зигмунд смотрел через стол на Марту, на мягкий овал ее лица и теплые глаза, такие серьезные и чистые. Его пронзило чувство радости и близости. Хотелось взять ее под защиту. Но у него не было даже права обращаться к ней прилюдно на «ты». В воскресенье она уедет на каникулы. Остается всего два дня. Его объял страх: она уедет, а он не сможет объясниться ей в любви и потеряет ее. Марта первая нарушила молчание:

– Зигмунд, можешь ли ты чувствовать себя счастливим, отказавшись от любимой работы и вопреки своим планам занявшись частной практикой?

Он понимал, что его ответ важен для нее.

– Да. Любовь – это пламя, работа – топливо

Она отмолчалась на это выражение чувств, сдвинув брови и наклонясь к нему. Что стеснило его грудь: одеколон или естественный запах ее волос, к которым он прикоснулся в тот чудесный момент в Меддинге?

– Тогда тебе придется поступить именно так. Рано или поздно это должно случиться.

– Несомненно, я должен найти как можно скорее выход из положения, должен помогать родителям и сестрам. Да и Александру, ему еще два года учиться в гимназии.

Она внимательно вглядывалась в его лицо, прежде чем вновь заговорить.

– Ты не кажешься… несчастным… огорченным. Не понимаю, почему ты так неожиданно изменил свое мнение и, видимо, примирился.

– И да и нет. Я постараюсь стать успешно практикующим врачом, как только буду к этому готов. Возможно, в области неврологии, ведь этим занимается Брейер, и он мне поможет. Вместе с тем я не намерен бросить исследования. У меня всегда будет неодолимое желание посвятить часть своей жизни медицинской науке. Для этого у меня есть энергия, сила, решимость…

Она нежно, как верный друг, положила свою руку на его руку. И он понял, что скоро – пусть не сейчас, когда они окружены жующей, пьющей, смеющейся толпой, – он сделает свое заявление, то самое, которое определит навсегда его судьбу.

Придя домой, он уселся за стол в крошечном кабинете. Он считал, что немецкий язык сильно и точно выражает научные истины, ныне же обнаружил, что этот язык может быть мягким и проникновенным, когда речь идет о любви.

«Дорогая Марта, как изменила ты мою жизнь. Было так чудесно сегодня с тобой в вашем доме… Мне хотелось, чтобы этот вечер и эта прогулка никогда не кончались. Не осмеливаюсь писать, что так тронуло меня. Не верится, что долгие месяцы не увижу милые черты, что могу столкнуться с опасностью влияния новых впечатлений на Марту. Так много надежд, сомнений, счастья и лишений было спрессовано в короткие две недели. Но я преодолел колебания; если бы я хоть чуточку сомневался, я не открыл бы свои чувства в эти дни…

Не выходит. Не могу сказать тебе то, что должен сказать. Я не нахожу нужных слов, чтобы закончить фразу, которая не затронет при этом девичьих чувств. Позволю себе сказать одно: когда мы виделись в последний раз, мне хотелось обратиться к любимой, к обожаемой на «ты» и убедиться в чувствах, которые она, может быть, втайне питает ко мне».

10

Эли обещал доставить письмо, минуя фрау Бернейс. Всю пятницу Зигмунд тревожился по поводу тона своего письма. А если она не питает к нему тех же чувств, что он к ней? Она уедет в воскресенье, оставив без ответа его письмо, и он будет жить в неведении все лето. Отыскать предлог для столь внезапного посещения семейства Бернейс он не мог: фрау Бернейс обрушится на него со своей «гамбургской заносчивостью» и поставит на всем крест.

Суббота тянулась ручейком медленно ползущих минут. Он бродил по дому, по улицам, стараясь разобраться в своих чувствах. Его мысли путались. В пять часов, когда он ходил взад–вперед между рабочим столом и книжными полками, между лежанкой и секретером, стараясь не удариться коленями, Зигмунд услышал голоса внизу. Спустившись по лестнице, он увидел Игнаца, Минну, Эли и Анну, вернувшихся с прогулки и приведших с собой Марту.

Пять часов дня – лучшее время, отведенное для кофе. Обед – дело серьезное, он предназначен для насыщения, ужин обычно легкий – это остатки дневной еды и еще что Бог пошлет. Час кофе – подлинно светский час, во время которого приятный, добросердечный разговор льется, подобно кофе из горлышка кофейника. Воздух насыщен терпким ароматом, беседы полны дружеской сердечности. Каждый осознает свое место в обществе, пусть самое скромное; есть что сказать и что выслушать, быть может, не столь важное, но и не обидное; на дружбу отвечают дружбой, на смех – смехом, все уверены, что у каждого дня есть час и никто не может отнять и испортить его.

Александр пересказал фабулу пьесы Нестроя, которую он недавно видел в Фолькстеатре. Анна принесла торт (в последнее время в семье Фрейд это стало редкостью) я разложила тонкие ломтики шоколадного кекса с прослойками малинового варенья и глазированной корочкой. По кругу прошло блюдо со взбитыми сливками. Такой политый сливками торт был своеобразным ядром венской цивилизации.

Зигмунд тайком взглянул на Марту, сидевшую по другую сторону стола. Уже довольно долго он сидел молча, и ему показалось, что такое поведение может вызвать подозрение.

– Я вспомнил спор между Захером и Демелем по поводу того, кто изобрел оригинальный торт Захера, – сказал он довольно громко, явно привлекая к себе внимание. – Соперничество дошло до такой остроты, что было решено обратиться к императору Францу–Иосифу. В один из воскресных дней вся Вена сбежалась к Шенбруннскому дворцу, где император и члены его кабинета дегустировали один за другим торты. В конце дня они появились на балконе. Император поднял обе руки и провозгласил: «После надлежащего дегустирования и сравнения империя пришла к выводу: они оба оригинальные!»

Зигмунду показалось, что Марта вопросительно подняла бровь. Он встал и прошел в гостиную. Занавеси были открыты, но в комнате ощущалась прохлада – кружевные гардины Амалии защищали от солнечных лучей, проникавших в окна со стороны Кайзер–Йозефштрассе. Он ждал посреди комнаты. Здесь они будут наедине, так же как в лугах Пратера, когда показались первые весенние фиалки.

– Марта, ты получила мое письмо?

– Да, Зиг, но только сегодня утром.

Она впервые назвала его по имени, принятому в семье. По телу Зигмунда пробежала дрожь. Он корил себя за застенчивость и робость. Но разве он не высказал свои чувства в письме? Дело теперь за Мартой.

– Я думала о тебе, находясь вчера в Бадене, – сказала она спокойным низким голосом. – И принесла тебе эту ветку липы.

Он взял ветку, поднес ее к носу и ощутил что–то твердое. Внимательно осмотрев ветку, он увидел среди беловатых цветов что–то блестящее. Это было золотое кольцо с жемчугом.