Взгляд со стороны - Столяров Андрей Михайлович - Страница 2

Человек насторожился, потому что до него донеслись невнятные голоса. Собственно, голоса доносились уже некоторое время назад, но, поглощенный мыслями, он не отдавал себе в этом отчета. А теперь они стали несколько громче — такие же невнятные, бултыхающиеся, но отдельные слова разобрать было можно. Что-то вроде: «Положи»! А затем, через секунду: «Займись своим делом»!.. И одновременно раздавался лязг, как будто от металлических соприкосновений. Было непонятно, откуда они доносились. Видимо, из помещения, наружная стена которого выходила во двор. Но тогда здесь должно быть какоенибудь боковое окно. Иначе странно. Однако, никакого бокового окна не было. Во всяком случае в темноте он его не видел. В конце концов, какое это имеет значение? Окно — не окно. Разве об этом сейчас надо думать? Надо думать о том, как жить дальше. Как отсюда выбраться и как вообще существовать. Вот о чем сейчас надо думать.

Наверное, он потерял осторожность, пытаясь что-нибудь разглядеть под низкими темными сводами, так как куча досок слева от него неожиданно покачнулась — он почувствовал, что зацепил ее рукавом — там что-то поехало, заскрипело и вдруг с шумом обрушилось, ломая фанеру. А поверх этого шума, дребезжа жестяными боками, выкатилась на середину двора пустая консервная банка.

Человек сразу же вскочил, чтобы бежать. Нет, не сразу же: он сначала опять за что-то зацепился, растянулся треск рвущейся материи, были потеряны какие-то доли секунды и поэтому, когда он выпрямился, то было уже поздно. Вспыхнул яростный свет фонаря, направленного в лицо, и знакомый уже, уверенный голос произнес:

— Ну вот видишь, я же говорил: некуда ему деться. А ты — Хобот, Хобот… Ничего, все в порядке. Хобот будет доволен, — и добавил, по-видимому, обращаясь к ослепленному обеспамятевшему человеку, который только моргал, не пытаясь закрыться. — Ну зачем ты бегаешь, дурачок? Не надо бегать. Мы же тебя все равно найдем…

— Ладно. Хватит болтать! — прервал его первый голос. По-прежнему такой же раздраженный. — Болтаешь, болтаешь, нарвешься когда-нибудь… Поменьше болтовни! Убедись — тот ли это и подгони машину!

— Да тот, тот, — проникновенно сказал второй. — Я его узнал, вон — морда инженерская…

— Я тебе говорю: проверь!

Человек почувствовал, как чьи-то быстрые руки ощупывают его, залезают в карман, вытаскивают оттуда институтское удостоверение — на мгновение, заслонив огненный круг фонаря, выплыло чудовищное лицо, где кости, точно у рыбы, были неровно состыкованы под сухой прилипшей к ним кожей, а глаза переполнены слизистыми выделениями.

Он инстинктивно вздрогнул.

И сразу же тот, кто его обыскивал, сжав плечо, сочувствующе сказал:

— Стой, дурачок, не дергайся… Будешь дергаться, я сделаю тебе больно, — судя по всему, открыл удостоверение, потому что добавил радостным возбужденным тоном. — Ну вот, все правильно. Конкин Геннадий Васильевич. И фотография есть…

— Ладно, — опять сказал первый голос. — Ладно. Хорошо. Давай машину…

А второй голос поинтересовался:

— Сразу к Хоботу его повезем?

— Не твое дело…

— Понял.

Произошло какое-то шевеление. Свет фонаря немного переместился, наверное, его передавали из рук в руки, послышались торопливые удаляющиеся шаги.

А затем оставшийся преследователь нехотя объяснил:

— Сейчас мы отвезем тебя… к одному человеку… Расскажешь ему все, что знаешь. Абсолютно все, до мельчайших подробностей. Потом мы тебя отпустим. Но если ты попытаешься что-то скрыть — смотри. Ты об этом сразу же пожалеешь…

Он, по-видимому, говорил что-то еще — наверное, запугивал, угрожал в случае отказа немыслимыми мучениями — человек, облитый светом фонаря, не слушал его, словно таким же фонарем, пронизанный внезапным холодным ужасом: слова не доходили до сознания, воспринимался только безжизненный картонный голос.

Вдруг над самым его ухом приглушенно, но внятно сказали:

— Сначала — в соду, а затем уже — в мыльный раствор. Я же тебе тысячу раз объясняла…

И еще более внятно:

— Ну — помню, помню…

— А помнишь, так — делай!…

Голоса раздавались из окна у него за спиной. Правда, никакого окна у него за спиной не было. Но человек об этом не знал. И поэтому, вряд ли отдавая себе отчет в том, что делает, изо всех сил ударил назад — кулаками, локтями, напряженным одеревеневшим затылком. Это была чисто инстинктивная попытка вырваться. Успеха он не ожидал. Однако вместо каменной тверди тело его проломило что-то очень непрочное, посыпалась штукатурка, мелкие дробные камешки и, сделав по инерции пару шагов, он неожиданно оказался в довольно большом помещении, наверное в посудомоечной, потому что там в нескольких огромных чанах бурлил кипяток и возвышались на длинных столах беспорядочные груды тарелок, а два странных существа в халатах, с закатанными рукавами, не выпуская посуды из рук, медленно пятились, точно завороженные.

— Ох! — растерянно сказало то из них, которое выглядело постарше.

А молодая посудомойка швырнула в него чашку, разлетевшуюся на тысячу осколков и, завизжав, замахав ладонями, опрометью бросилась куда-то в глубь помещения, где за стойкой с блестящими латками распахнулась щербатая дверь. Вслед за ней он проскочил в эту дверь и заметался в коротком тупиковом коридорчике, из которого не было выхода, а были еще две двери — обе запертые и не поддающиеся никаким усилиям. Он напрасно тряс их и наваливался всем телом. Лампы дневного света горели на потолке. Слышалась веселая разухабистая музыка. И одновременно — крик, распирающий посудомоечную. Вероятно, «люмпены» пролезли в дыру вслед за ним.

Выбора не оставалось.

Он поднял над головой сцепленные полусогнутые руки и, как дровосек, ударил ими в стенку перед собой. Он ждал непробиваемой твердости, он ждал боли в отбитых костяшках. Но боли не было. Стенка легко проломилась и двумя-тремя движениями он расширил отверстие. А затем — протиснулся в него, успев заметить волокнистую рыхлость разлома. Картон, всюду картон, подумал он. Эта мысль почему-то принесла спокойствие и он достаточно хладнокровно вылез с другой стороны. И пошел между столиками ресторанного зала. Вокруг него царила паника. Карикатурные, похожие на людей существа вскакивали, вопили, указывали на него конечностями, шарахались от него, спотыкались, падали, точно куклы, опрокидывая на себя других — он не обращал на это внимания, лишь смотрел под ноги, чтобы ни на кого не наступить. И даже когда одно из этих существ в форменном костюме, обшитом по обшлагам желтой лентой, в фуражке, в лаковых туфлях, вероятно швейцар, неуверенно двинулось ему навстречу, делая попытку перехватить, то он не стал применять появившуюся в нем силу.